Последняя Пасха - Александр Бушков

– Ты меня возьмешь? – спросила Инга, в отличие от Смолина, озиравшаяся с откровенным восторгом.

– Нет, – ответил Смолин. – Вон, видишь лавочку? Там ты посидишь, пока я закончу.

– Не доверяешь? – прищурилась девушка с некоторой обидой.

– Что за глупости, зайка, – сказал Смолин. – Я б тебя и брать не стал, если б не доверял…

– А что ж тогда?

Смолин склонился к ее уху, сказал веско:

– Исключительно забота о тебе, верь не верь… Понимаешь, милая, эта негоция, которой я тут заниматься собираюсь, все же явственно попахивает нарушением закона. Мало ли что… Постой уж на всякий случай в сторонке, чтобы тебя там не было ни в каком качестве. Я-то привык выпутываться из всевозможных непоняток, а у тебя такой привычки нет… Уяснила?

– Тебя что, арестовать могут?

– Типун тебе на язык, – сказал Смолин без улыбки. – Да нет, не жду я таких уж пакостей, но все равно – береженого бог бережет, а небереженого конвой стережет. Есть вещи, которые нужно делать автоматически – ну, как «переходя улицу, оглянись по сторонам». Ежели покупка из-под полы неучтенной археологии носит хоть малейшие признаки незаконности – следует держать ухо востро… Ладно, я быстренько. Посиди пока.

Он поставил рядом со скамейкой сумку, одернул пиджак. Вид у него был не то чтобы представительный, но безусловно приличный и располагающий к себе. Аккуратный легкий костюмчик, не дорогой и не дешевый, глаженая белая рубашечка в полоску, очки (с простыми стеклами) и серый берет. Положительно, городской интеллигент из небогатых бюджетников. Очки, как и берет, между прочим, здорово меняют внешний облик – и сбивают с толку тех, кто в другом обличье тебя не видел. Нехитрый прием, но порой очень действенный…

Аккуратно заправив под пиджак ворот рубашки, Смолин мимоходом коснулся локтем твердой выпуклости под мышкой (впрочем, кобура-оперативка снаружи совершенно незаметна). Бумажник с документами покоился в левом внутреннем кармане, тщательно застегнутом на пуговичку, в правом, точно так же застегнутом, помещался конверт с деньгами. Триста тысяч были в рыжеватых «пятерках» и места занимали немного, так что карман совершенно не оттопыривался. В левой руке у него был свернутый полиэтиленовый пакет с логотипом одного из шантарских магазинов – достаточно объемистый и прочный, чтобы без хлопот уместить в него все здешние приобретения, ну, а газеты для упаковки у хозяина, надо полагать, найдутся…

Тишина и благолепие. Вокруг – ни единой живой души, если не считать терпеливо сидевшей на лавочке Инги. Даже если в автобусе был «хвост», укрыться ему для наблюдения было бы решительно негде. Стоп, стоп, одернул себя Смолин. Не стоит доводить разумные предосторожности до паранойи. Чересчур громоздкая и сложная ловушка для товарища Летягина – выманивать для не вполне законной сделки аж в Предивинск, подставлять безукоризненного Евтеева… у которого самый настоящий паспорт с предивинской пропиской. К тому же речь идет не о каком-нибудь парабеллуме в исправном состоянии (на котором, кстати, погорел Коляныч, тоже не малое дите), а об археологической копанке, с помощью которой, строго говоря, неимоверно трудно пришить серьезную статью. Так что не стоит усугублять…

Он вошел в обшарпанный подъезд, где изрядно пованивало кошками и пригоревшей капустой, морщась, поднялся на третий этаж, не мешкая надавил кнопочку старомодного звонка. Внутри протяжно задребезжало. Очень быстро послышались шаги, и дверь – без всяких вопросов изнутри – распахнулась. Перед Смолиным стоял Николай свет Петрович Евтеев, в дешевеньком спортивном костюме с отвисшими коленками. На лице провинциального интеллигента изобразилась нешуточная радость, и он проворно отступил:

– Заходите, Василий Яковлевич, заходите… Да не разувайтесь, к чему…

Старательно пошаркав подошвами по резиновому коврику, Смолин прошел в комнату с задернутыми наполовину шторами из дешевенького ситчика или чего-то подобного, давным-давно снятого с производства. Он не оглядывался открыто, но, прищурясь, поводил глазами вправо-влево, сторожко и цепко, как дикий зверь, впитывая впечатления и оценивая обстановку. Слева – дверь во вторую комнату. Эта, надо полагать, исполняет функции гостиной: телевизор, пара кресел, диван, книжная полка: книги в основном старые, шестидесятых-семидесятых, классический набор задрипанного интеллигента, Шукшин-Хемингуэй-Шишков-Чапек… фантастики немного, «макулатурные» книжки… история… археология… путешествия… Мебель, телевизор – все опять-таки старое…

– Опомниться не могу, – заговорил Смолин громко, весело, глядя открыто, беззаботно, – Места у вас прямо-таки чудесные, а уж вид из окна сам по себе… У нас за квартиру или дом с таким видом процентов двадцать пять накинут непременно… А из той комнаты и вовсе на тайгу вид открывается, а? Ничего, если я гляну…

Говоря это, он непринужденно, с милой бесцеремонностью распахнул дверь в соседнюю комнату, поменьше, окно которой и в самом деле выходило аккурат на пологий, заросший живописной тайгой склон. Никого. Узкая односпальная кровать, еще одна книжная полка, шифоньер. Можно, конечно, предположить, что именно в нем кто-то прячется, но это опять-таки будет паранойя, пожалуй…

– Чудесный вид, – Смолин, прикрыл дверь и вернулся в гостиную. – Так бы тут и поселился.

– Переезжайте, – усмехнулся хозяин. – У нас квартиры, по вашим меркам, стоят сущие копейки…

– Да где там, – грустно поведал Смолин, озираясь с тем же откровенным дикарским любопытством, отлично разыгранным, – привык я к Шантарску, никуда уже не денешься, да и дела… Ничего, если я руки помою? В обоих смыслах?

– Да ради бога…

Оказавшись в крохотном совмещенном санузле, Смолин моментально определил, что уж тут-то спрятаться человеку просто невозможно – разве что, сплющившись волшебным образом до толщины тарелки, забраться под ванну. Но волшебства в нашей жизни что-то не наблюдается – черт его знает, к добру или к худу…

В микроскопической кухоньке тоже не мог укрыться посторонний – едва войдя в квартиру, Смолин ее рассмотрел мгновенно, благо дверь распахнута. Итак, вроде бы все спокойно… Чтобы не нарушать легенду, он без особой охоты, но шумно сходил по-маленькому, спустил воду, торопливо ополоснул руки, Вышел в гостиную, опустился в продавленное кресло. Поскольку хозяин как раз закурил, то и Смолин без церемоний вытащил сигареты. Присмотрелся.

Евтеев нервничал. Тут и провидцем не надо быть: суетливость в движениях и взгляде, нервные жесты, по комнате зашагал без особой нужды, покосился странно …

А впрочем, это ни о чем скверном еще не говорило. На месте этого провинциального деятеля Смолин тоже волновался бы не на шутку, предвкушая, что вот-вот станет обладателем сказочной по предивинским меркам суммы… да еще не на шутку опасаясь, что заезжий покупатель может сотворить какую-нибудь пакость: черт их ведает, этих городских, ушлый народ, на ходу подметки режут, мало ли как вокруг пальца обведет. Занервничаешь тут…

– Итак, Николай Петрович? – с широкой улыбкой поинтересовался Смолин. – Перейдем к делам нашим скорбным?

Хозяин встрепенулся:

– Скорбным?

– Это шутка, – терпеливо сказал Смолин, привыкший иметь дело с разнообразнейшими, порой самыми удивительными клиентами. – Приступим? Вещички бы посмотреть…

– А деньги вы привезли? – Евтеев нервно сглотнул, закашлялся, раздавил до половины выкуренную сигарету в массивной хрустальной пепельнице (лет сорок назад копейки стоила).

– Конечно. Как договаривались и сколько договаривались.

– А можно полюбопытствовать?

– Вы что, мне не верите? – укоризненно вопросил Смолин.

– Да верю я вам, верю… Но, знаете ли, бизнес…

– Понятно, – сказал Смолин. – Деньги против стульев. Извольте.

Он достал не заклеенный конверт, извлек тощую пачечку «рыжих» и развернул их этаким веером.

– Да, вроде бы…

– Не «вроде бы», а триста тысяч, – с усмешечкой сказал Смолин. – Как договаривались. Потом сами пересчитаете. Да, деньги, конечно же, настоящие…

– Ох, да что вы… Я не имел в виду…

– Бизнес, да… – с неопределенной интонацией пожал плечами Смолин. – Ну, показывайте вещички.

Подставка под телевизор была шкафчиком (помнившим еще, пожалуй, Хрущева во всем блеске официального поста). Евтеев присел на корточки, распахнул отчаянно заскрипевшую, покосившуюся дверцу (фанера в нижнем левом углу отстала и коробилась). «Сдох бы, но не стал бы так жить», – с легкой брезгливостью подумал Смолин и поторопился придать лицу нейтральное выражение, не иллюстрирующее потаенные мысли.

Выпрямившись, Евтеев со стуком опустил на столик рядом со Смолиным две картонных коробки. Отступил на шаг, сел в соседнее кресло, потянулся за сигаретой, вымученно улыбнулся: