Тридцать девять ступенек - Джон Бёкан

— Вы мне очень нравитесь, сэр Гарри, но, простите, что за чушь вы несли сегодня в Масоник-холле?

У него вдруг вытянулось лицо.

— Вы считаете, что это был провал? — спросил он упавшим голосом. Когда я сказал, что так не считаю, он продолжал: — Я и сам вижу, что оратор пока что никудышный. Но что касается идей, то я их взял из «Прогрессивного журнала» и партийных программ, которые мне присылают. А вы что же думаете, Германия может напасть на нас?

— Решительный ответ на свой вопрос вы получите не позднее чем через месяц, — сказал я, — а пока я прошу у вас полчаса внимания.

В моей памяти никогда не изгладится воспоминание о том вечере. Странно, но я как бы раздвоился: один сидел в кресле, смотрел на стоящего у камина сэра Гарри и рассказывал все без утайки о Скаддере, о молочнике, о записной книжке, о моих приключениях в Галлоуэе; другой наблюдал все это со стороны, как холодный свидетель и анализировал, как беспристрастный судья. Именно в эти минуты я убедился, что все это чистая правда, и почувствовал, что мне по плечу ноша, которую взвалил на себя Скаддер.

— Итак, — закончил я (сэр Гарри быстро ходил взад-вперед по комнате), — вы вправе и даже обязаны, как уважающий закон гражданин, немедленно вызвать полицию, поскольку она разыскивает человека, жившего на Портленд-плейс и подозреваемого в убийстве. В результате странного стечения обстоятельств меня найдут мертвым в моей камере, а через месяц вы убедитесь, что я говорил правду, но будет уже поздно.

— Чем вы занимались в Родезии? — Остановившись, наконец, передо мной и блестя глазами, спросил сэр Гарри.

— Работал горным инженером, — ответил я. — Был очень доволен своей профессией и честным трудом скопил немного денег.

— Насколько я понимаю, эта профессия не для слабонервных?

Я расхохотался.

— Вам лучше не спускаться в шахту, если у вас слабые нервы.

Я встал и, подойдя к стенду, взял охотничий нож. Я решил проделать один старинный трюк: подбросив вверх нож, я поймал его рукоятку зубами.

— Другого доказательства уже не требуется, — улыбнувшись, сказал сэр Гарри. — Каким бы ослом я ни выглядел, стоя на трибуне, я не настолько глуп, чтобы считать вас убийцей. Я высоко ценю ваш ум и ваше мужество. Скажите, чем бы я мог помочь вам?

— Напишите вашему дяде. Пусть правительство выделит прошедших соответствующую подготовку людей, которые вместе со мной раскроют заговор.

Он подергал себя за правый ус.

— Нет, к нему лучше не обращаться. Его будет трудно убедить, да и дело это входит в компетенцию Форин Офис.[10] Напишу-ка я своему крестному, сэру Уолтеру Балливанту. Он является непременным секретарем Форин Офис.

Под мою диктовку он написал письмо, в котором просил принять своего знакомого Твиздена (было решено, что мне пока лучше выступать под чужой фамилией) по очень важному делу 10 июня. Верительной грамотой Твиздену, то есть мне, должны были служить слова «Черный камень» и насвистываемая мелодия песенки «Аннилора».

— Между прочим, — сообщил мне сэр Гарри, — мой крестный живет сейчас в своем деревенском доме в Уитсунтайде. Это недалеко от Артинсвелла. Что собираетесь делать дальше?

— Мы с вами одного роста. Подарите мне какой-нибудь свой заношенный костюм и дайте карту этой местности. Если сюда явится полиция, то покажите им сгоревший автомобиль. Если они установят, что я был с вами, то скажите им, что я отправился на юг.

Он все сделал, как я просил. Взглянув на карту, я продумал примерный маршрут. Я должен был двигаться, избегая густонаселенные районы, и в конце концов выйти к железной дороге. Затем я сбрил свои усики и немного подремал, сидя в кресле.

В два часа ночи сэр Гарри разбудил меня. Я получил от него в подарок старый велосипед.

— Сразу, как выедете за ворота, поверните направо. Поедете по тропинке через хвойный лес. К рассвету вы доберетесь до холмистой местности. Здесь у пастухов вы будете жить в такой же безопасности, как будто сбежали в Новую Гвинею, — напутствовал он меня.

Я сел на велосипед и поехал под черным звездным небом навстречу рассвету.

Глава 5

Дорожный рабочий

В восьмом часу я поднялся на один из холмов, чтобы оттуда посмотреть, в какую сторону мне двигаться дальше.

Позади осталась дорога, зажатая обступившими ее холмами, впереди расстилалась примерно на две-три мили болотистая равнина. Слева, то есть на юге, синели горы, где я надеялся найти свое спасение; справа, то есть на севере, видны были холмы, похожие на круглые торты. Я обернулся и посмотрел назад, на восток: там, за дорогой начинались луга и посреди них затерялась хижина, из трубы которой шел дымок, единственный признак, свидетельствующий о том, что местность была обитаема.

Я глубоко вздохнул, наслаждаясь утренней тишиной, которую нарушали только крики ржанок, и вдруг почувствовал неприятный холодок в груди, потому что услышал зловещее стрекотание мотора. Только сейчас до меня дошло, что я, в сущности, попал в ловушку: даже мальчик-с-пальчик не смог бы здесь спрятаться. Летевший с востока самолет начал снижаться, делая круги, точно ястреб, выслеживающий добычу. Наконец, он пролетел надо мною так низко, что я увидел пилота и сидящего за ним человека с биноклем. Затем самолет опять набрал высоту и улетел назад, на восток.

Я сел на землю и глубоко задумался. Меня обнаружили и, значит, скоро я буду окружен. Наверняка у них достаточно людей, чтобы поймать меня. «Что касается велосипеда, — размышлял я, — то его придется бросить. Уверен, наблюдатель его заметил. Пусть мои враги думают, что я еду на нем по дороге. У меня сейчас только два выхода: идти либо на юг, либо на север. Брошу-ка я монетку. Если — орел, пойду на север, если решка — на юг». Выпал орел. Но прежде чем спускаться на дорогу, я еще раз осмотрелся. Очень далеко по дороге с юга приближалась черная точка. «Автомобиль, — догадался я, — но он от меня на расстоянии пяти-шести миль, и у него впереди несколько подъемов и спусков, так что у меня есть время. А хорошо бы сейчас обзавестись шапкой-невидимкой!» Я спустился с холма. Отойдя метров двадцать от дороги, утопил велосипед в небольшом болотце и что есть духу побежал по дороге.

Выйдя из-за поворота, я увидел кучу щебня и рабочего с кувалдой, который за то время, пока я к нему шел, взмахнул кувалдой всего один раз. Он бросил кувалду, едва я с ним поравнялся, и зевнул.

— Будь проклят тот день, когда я из пастуха стал рабочим, — очень громко, вероятно, в надежде, что его услышит мир, заявил он. — Когда пасешь овец, то сам себе хозяин, а когда бьешь камень, ты раб только что без цепей. Господи Боже мой, как чертовски болит голова, — вдруг закончил он.

«Презанятная фигура, — подумал я. — Моего роста, не брился, наверное, уже неделю. Сутулый и в больших роговых очках, как у профессора».

— Может, заболели? — с лицемерной озабоченностью спросил я, хотя прекрасно видел, в чем дело.

— He-а, — ответил малый, — свадьба была вчера. Дочка моя Мерран вышла замуж. Девки и парни всю ночь танцевали, а мы налегли на напитки. Чтоб я еще мешал красное с белым!

Я подтвердил, что это очень опасно для здоровья и посоветовал ему отлежаться.

— Легко сказать, — с тоской, как о чем-то несбыточном, сказал он, — да трудно сделать. Наш новый дорожный мастер должен появиться здесь с минуты на минуту. Если я уйду домой, то вылечу с работы, а если останусь, то все равно вылечу, потому что он увидит, что я пьяный.

И тут меня осенило.

— Он знает тебя в лицо? — спросил я.

— Нет, конечно. Он всего как неделю сменил старого мастера. У него машина. Он на ней объезжает участки.

— Где ты живешь?

Он показал рукой в ту сторону, где я видел у ручья дом, из трубы которого шел дымок.

— Ну так иди себе с миром и дрыхни, пока не проспишься, — сказал я. — Я за тебя сделаю всю работу и поговорю с мастером.

Он с минуту смотрел на меня, тупо соображая, что бы все это значило, потом его лицо расплылось в пьяной улыбке.

— Считай, парень, что я твой должник, — заверил он меня с той искренностью, какую можно встретить только у пьяных рабочих. — Камень тебе пока бить не надо, щебенки достаточно. Возьмешь тачку и отвезешь щебенку вон на тот участок, — он показал рукой. — Разбросай ее там, потом займись обочинами. Меня зовут Александр Тернбулл, я на дороге работаю уже семь лет, а до этого двадцать лет пас овец. Друзья зовут меня Спеки,[11] но я на них не обижаюсь, потому что у меня плохое зрение. Когда будешь говорить с мастером, то обязательно называй его «сэр». Они это очень любят. Ну пока, я к вечеру обязательно вернусь.

— Слушай, — сказал я, — чтобы все было, как у людей, мне ведь надо переодеться. Давай снимай рубашку. Я надену твои очки, чтобы потом мастер узнал тебя.

Он подчинился. Я отдал ему пиджак, жилетку, рубашку, натянул на себя клетчатую, пропахшую потом рубашку, нахлобучил на голову его засаленную кепку и пожал ему руку. Он в одной майке поплелся домой, держа под мышкой сверток с моей одеждой. Он заметно повеселел, вероятно, рассчитывая сразу же опохмелиться.