Капитан звездного океана - Юрий Медведев

Ризенбах. Здесь происходит то же, что при езде в повозке или на корабле. Едущему всегда кажется, будто он сидит неподвижно. Между тем его глаза — свидетели, что деревья, строения, берега бегут мимо. Но разве легко представить себе деревья, бегущие стремглав, наподобие зайцев?

Факториус. Кто там хихикает, господа!.. Шутки здесь неуместны, бакалавр Ризенбах! Выслушайте второй довод!

Мэстлин. При движении повозки или корабля одни деревья сменяют другие, вслед за пологими берегами показываются утесы. Отчего же звезды всегда одни и те же над нами? Почему они не меняют положения с переменою времен года? Наглядным тому примером — Полярная звезда. Она всегда на севере.

Ризенбах. Сие невозможно без…

Мэстлин. Я еще не закруглил мысль!.. А созвездья сохраняют свою форму даже при самых тщательных измерениях.

Ризенбах. Стало быть, все звезды удалены от нас на бесконечно большие расстояния. И тогда из каждой точки земной орбиты, даже с каждой планеты солнечной системы наблюдаемы одни и те же созвездья. Необъятная солнечная система сжимается в точку при сравнении со звездными расстояниями.

Факториус. Не шутите с солнечной системой! Только господь бог, благословенный Спаситель наш, властен сжать ее до размеров точки.

Ризенбах. А божественный Архимед?

Факториус. При чем тут Архимед?

Ризенбах. Шутил же он с Землей: «Дай мне место, где бы мог я опереться, и я сдвину Землю с ее основ».

Мэстлин. Не выказывайте своего невежества, бакалавр! Ведомо ли вам, сколько времени потребно для того, чтобы посредством рычага Архимед смог бы сдвинуть нашу планету хотя бы на толщину соломинки?

Ризенбах. Мне думается… представляется…

Мэстлин. Кто ответит на сей вопрос? Что же замолкли, философы академические? Стыдитесь разделить невежество с недостойным Ризенбахом! Я повторю: какой промежуток времени…

Кеплер. Несколько миллионов лет, герр профессор.

Мэстлин. Воистину так: несколько миллионов! Кто вспомнил!

Кеплер. Бакалавр Кеплер, факультет философии.

Мэстлин. А изречение Цицероново кто угадал? Факториус. Оный же бакалавр.

Мэстлин. Прошу вас, бакалавр Кеплер, нынче после вечерней трапезы посетить мой дом. (Косится в книгу.) Вникните, Ризенбах, в довод третий. Известно, что Луна представляется нашему взору то узким серпиком, то в виде серьги, то полукружьем, а то полным кругом, вроде медного зеркала. Почему она пребывает в различных состояниях такого рода? Почему показывает фазы?

Ризенбах. Всякий шар показывает фазы, ежели он расположен между Землей и Солнцем и вращается вокруг Солнца. Тогда земному наблюдателю представлены различные части освещенной его половины.

Мэстлин. Но если бы Земля обращалась вокруг Солнца, то Венера и Меркурий показывали бы фазы подобно Луне…

Ризенбах. Вы правы, герр профессор. Фазы планет Венеры и Меркурия не видны обитателям Земли. Сии фазы затруднительно различить нашим естественным зрением.

Мэстлин. Но ежели фазы не видны, стало быть, их не существует в природе.

Ризенбах. Не совсем так. Прошу вас посмотреть в окно. Заметен ли в отдаленье купол собора святого Ульриха?

Мэстлин. Заметен. Весь обращенный к нам бок светится в солнечных лучах.

Ризенбах. Отнюдь не вся обращенная к нам сторона. В эту пору, между часом и двумя пополудни, она освещена лишь на три четверти! Я вчера и позавчера выверил. Но чтобы увидеть фазу купола, пришлось бы приблизиться к собору. Отсюда, из актового зала, естественным зрением она не видна.

Мэстлин. Планеты небесные не собор святого Ульриха!! Мы не можем приблизиться к ним, дабы поверять истинность разного рода домыслов и химер.

Ризенбах. Зато мы можем увеличить остроту нашего зрения.

Мэстлин. Каким образом?

Ризенбах. Затрудняюсь сказать, каким.

Факториус. Ересь! Бред! Невозможно видеть дальше и глубже, нежели предписано Иисусом, сыном божиим.

Ризенбах. Однако дьявол видел дальше и глубже. Ибо сказано про Иисуса в евангелии: «Опять берет его дьявол на весьма высокую гору и показывает ему все царства мира и славу их». Не исключено, что и наше зрение со временем каким-либо образом увеличится. Недаром еще Роджер Бэкон[14] утверждал, что…

Факториус. Что утверждал Роджер Бэкон?

Ризенбах. Я сделал выписку из его трудов. Позвольте зачесть.

Мэстлин. Читайте.

Ризенбах (достает из-за отворота куртки листок бумаги, разворачивает.) «Мы можем так отточить стекла и так расположить их между глазом и внешними предметами, что лучи будут преломляться и отражаться в намеченном нами направлении… Мы могли бы на невероятно далеком расстоянии читать мельчайшие буквы. Таким же образом мы заставили бы спуститься Солнце, Луну и звезды, приблизив их к Земле».

Факториус. Жалкая надежда… Приступим, профессор, к доводу четвертому и последнему.

Мэстлин. Сколь быстро, по вашим воззрениям, проносится Земля вокруг Солнца?

Ризенбах. За секунду она оставляет позади несколько миль.

Мэстлин. Соизвольте принять из моих рук некие вещественные доказательства. Затем вместе с оными доказательствами проследуйте на башню во дворе. А мы поглазеем на вас отсюда.

При этих словах профессор Мэстлин отпер ключом дверцу кафедры и достал пять черных шаров.

Иероним фон Ризенбах, бакалавр недостойный, шары принял.

Медленно, невозмутимо сложил он шары в подвернутую полу черной своей суконной куртки, повернулся, прошествовал к двери.

Вся тюбингенская академия бросилась сломя голову к окнам актовой залы. Бакалавр двор пересек, скрылся в башне.

По прошествии четырех десятилетий, за неделю до смерти, имперский астроном Иоганнес Кеплерус снова вспомнит церемонию осуждения ереси. Он вспомнит, как Иероним поднялся на башню; как профессор Мэстлин крикнул: «Протяните руку и выпустите шар»; как шары один за другим падали на пожухлую осеннюю траву, а один раскололся о булыжник; как он, первокурсник Иоганн Кеплер, никак не мог уразуметь, почему на Земле, бешено летящей вокруг Солнца, шары падают строго вертикально, а не наискось, по дуге, подобно мертвой горлинке, оброненной из когтей ястребом, которого настигает гроза.