Покинутый - Оливер Боуден

И холодной. У меня изо рта завитками заструился пар, и я тотчас же затрясся, с неудовольствием понимая, насколько тут холоднее по сравнению даже со скудным теплом моей комнаты.

Возле двери была свеча, я зажег ее и, прикрывая ладонью пламя, проделал путь до конюшни. И если в кухне я почувствовал холод, то. в общем, снаружи холод был таким, будто весь мир вокруг стал хрупким и готовым разбиться на куски; холод был таким, что у меня занялось мое туманное дыхание и какое-то мгновение я стоял в раздумье, стоит ли идти дальше.

Одна из лошадей заржала и затопала, и почему-то этот шум подхлестнул меня и заставил пробраться на цыпочках вдоль собачьих будок к боковой стене и широким арочным воротам, ведущим в сад. Я миновал голые, тонкие яблони и вышел на открытое пространство, настороженно ощущая справа от себя дом, где в каждом окне мне чудились лица: будто Эдит, Бетти, мама и отец выглядывают наружу и видят, что я блуждаю в саду, как буйно помешанный. Конечно, я не был буйно помешанным, но они бы сказали именно так; так говорила Эдит, когда отчитывала меня, и так говорил отец, когда давал мне розог за непослушание.

Я ждал, что меня окликнут из дома, но ничего такого не было. Я добрался до внешней стены и поскорей побежал вдоль нее к калитке. Я по-прежнему трясся, но хотя волнение мое усиливалось, я успел помечтать, чтобы Том принес чего-нибудь пожевать на полночный пир: ветчины, кекса или печенья. А еще лучше, горячего пунша.

Залаяла собака. Тэтч, отцовский ирландец, ищейка, сидевший в конуре у конюшни.

Из-за шума я остановился и присел под голыми, низко склоненными ветками ивы, пока лай не прекратился так же внезапно, как и начался. Позже я, конечно, понял, почему он оборвался так резко. Но в тот миг я об этом не подумал, потому что у меня не было причин подозревать, что горло Тэтчу уже перерезали налетчики. Это теперь мы думаем, что в наш дом, с ножами и саблями, прокрались пятеро. А тогда. пять человек пробирались в особняк, а я сидел в саду и даже не обратил на это внимания.

Но откуда же мне было знать? Я был несмышленышем, у которого голова забита приключениями и геройскими поступками, да вдобавок мыслями о ветчине и пирожных, и я снова побежал вдоль наружной стены и прибежал к воротам.

Которые были открыты.

Разве этого я ждал? Я думал, что ворота заперты, а Том находится на другой стороне. Может быть, кому-то из нас придется перелезть через стену. Может быть, мы поболтали бы через калитку. Но я увидел только открытые ворота и понял, что что-то здесь не то, и наконец-то я сообразил, что сигнал, виденный мной из окна спальни, мог предназначаться и не мне.

— Том? — позвал я шепотом.

Ни звука в ответ. Была глубокая ночь: ни птиц, ни животных, никого.

Заволновавшись, я хотел уже развернуться и уйти обратно домой, под защиту моей теплой спальни, как вдруг я что-то заметил. Ногу. Я приблизился к воротам, туда, где разливался мутно-белый свет луны, наделявший все предметы странным сиянием — в том числе и тело мальчика, неуклюже лежавшее на земле.

Он полулежал, прислонившись к противоположной стене, одетый почти так же, как я, в штаны и ночную рубашку, только он не удосужился заправить ее, и она перекрутилась вокруг его ног, лежащих под странным, противоестественным углом к телу на жесткой, затвердевшей грязи тропинки.

Конечно, это был Том. Том, чьи мертвые незрячие глаза смотрели на меня из-под его шляпы, съехавшей набекрень; Том, кровь которого, мерцая в лунном свете, вытекала из перерезанного горла и заливала грудь.

Зубы мои застучали. Я услышал всхлип и понял, что всхлипнул я. В голове от страха столпилась сотня мыслей. А потом все вокруг помчалось с такой скоростью, что я даже не помню порядок, в котором все происходило, хотя и думаю, что началось все со звона разбитого стекла и крика, который вырвался из дома.

Бежать.

Неловко признаться, но все голоса и мысли, толпившиеся у меня в голове, хором кричали одно только это слово.

Бежать.

И я послушался их. Побежал. Но только не туда, куда они меня гнали. Поступил ли я так, как учил меня отец, и послушался ли своего инстинкта, или наоборот, не обратил на него внимания? Не знаю. Я понял только, что всеми фибрами своей души я стремился прочь от самого страшного места, но на самом деле я побежал именно к нему.

Я промчался мимо конюшни, ворвался в кухню, не останавливаясь возле двери, сорванной с петель. Откуда-то из прихожей слышались громкие крики, в кухне на полу была кровь, и я рванул к лестнице и натолкнулся еще на одно тело. Это был один из солдат. Он лежал в коридоре, схватившись за живот, веки у него судорожно дергались, а изо рта на пол струйкой стекала кровь.

Я перешагнул через него, побежал к лестнице и думал только о том, чтобы добраться до родителей. Вот прихожая, темная и полная криков и топота бегущих ног и первых клубов дыма. Я старался не раскисать. Сверху донесся еще один крик, я глянул туда и увидел на балконе пляшущие тени и быстрый блеск стали в руках одного из бандитов. На площадке его пытался задержать кто-то из отцовских слуг, но скользнувший в сторону свет помешал мне увидеть гибель этого малого. Я не увидел, а только услышал да ногами ощутил глухой стук его тела, когда оно упало неподалеку с балкона. Его убийца издал торжествующий вопль, и я услышал топот его ног, бегущих по коридору дальше — к спальням.

— Мама! — крикнул я и побежал наверх, и в тот же миг дверь родительской комнаты распахнулась, и навстречу незваному гостю выскочил отец. Он был в панталонах, а подтяжки были надеты прямо на голые плечи, волосы он не подвязал, и они разметались. В одной руке у него был фонарь, в другой — клинок.

— Хэйтем! — позвал он, когда я уже взбежал на верхнюю площадку. Налетчик был тут же между нами. Он остановился, оглянулся на меня, и в свете отцовского фонаря я впервые рассмотрел его как следует. Он был в штанах, черных кожаных доспехах и небольшой полумаске, вроде тех, что надевают на бал-маскарад. Он изменил направление.

Вместо того чтобы напасть на отца, он, ухмыльнувшись, ринулся с площадки назад, ко мне.

— Хэйтем! — снова крикнул отец. Он отстранил маму и побежал вниз за налетчиком. Он настиг его мгновенно, но этого было мало, и я бросился прочь, но внизу лестничного марша увидел еще одного человека с саблей, преградившего мне путь. Одет он был так же, как и первый, но у него была одна особенность, врезавшаяся мне в память: его уши. Они были заостренные, волчьи, и в сочетании с маской делали его отвратительным и уродливым, как мистер Панч[3]. На мгновение я замер, потом обернулся и увидел, что тот, который ухмылялся, у меня за спиной уже скрестил клинок с отцом.