Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны. Часть вторая - Ярослав Гашек

На следующий день к вахмистру пришел священник и сообщил ему по секрету, что утром он встретил за деревней Петьку-Прыгни и тот ему сказал: «Батюшка, вчела пан вахмистл говолил, сто гоцудаль импелатол скотина, а войну мы плоиглаем. Бэ-э… Гоп!»

После разговора со священником вахмистр велел подпаска арестовать, и тот был позднее приговорен градчанским судом за изменнические козни, подстрекательство, оскорбление его величества и за целый ряд других преступлений к двенадцати годам тюрьмы.

Петька-Прыгни на суде держал себя, как на пастбище: на все вопросы блеял козой, а после вынесения приговора заржал и подпрыгнул. За это он был наказан в дисциплинарном порядке: твердая постель, одиночка и три дня в неделю на хлеб и воду.

С тех пор у вахмистра не было информатора, и ему пришлось ограничиться паллиативом: он сам выдумал себе информатора, сообщил по инстанции вымышленное имя и таким образом повысил свои доходы на пятьдесят крон, которые он пропивал в трактире «У Кота». После десятой кружки его начинали мучить угрызения совести, и пиво горкло у него во рту, когда он слышал от соседей всегда одну и ту же фразу: «Чтой-то нынче пан вахмистр невеселый, словно им не по себе». Тогда он уходил домой, а после его ухода кто-нибудь делал замечание: «Наши опять, должно, в Сербии п… Вахмистр филином глядит».

А вахмистр дома заполнял с тоски одну из бесчисленных анкет:

«Настроение среди населения — Ia…»

Для вахмистра наступили долгие бессонные ночи в постоянном ожидании ревизий, расследований. В кошмарах чудилась ему петля, подводят его к виселице, и в последний момент сам министр обороны кричит ему снизу: «Вахмистр! А где ответ на циркуляр за № 1789678/23792/XYZ?»

Все это было когда-то, но теперь! Теперь словно из всех углов жандармского отделения неслись к нему поздравления по поводу богатой добычи. И жандармский вахмистр Фландерка представлял себе совершенно ясно, как начальник Окружного жандармского управления хлопает его по плечу и говорит:

— Ich gratuliere Ihnen, Herr Wachmeister![16]

Жандармский вахмистр рисовал в своем воображении картины — одну пленительней другой. В извилинах его чиновничьего мозга вырастали и проносились отличия, повышения и долгожданная оценка его криминалистических способностей — оценка, открывающая ему широкую карьеру.

Вахмистр вызвал своего помощника и спросил его:

— Обед раздобыли?

— Принесли ему копченой свинины с капустой и кнедликом[17]. Супа уже не было. После обеда выпил стакан чаю и хочет еще.

— Дать! — великодушно разрешил вахмистр. — Когда напьется, приведите его ко мне.

Через полчаса привели Швейка, сытого и, как всегда, довольного.

— Ну как? Понравился вам обед? — спросил вахмистр.

— Обед был сносный, господин вахмистр. Только вот капусты не мешало бы побольше. Да, что делать, я знаю, что на меня не рассчитывали. Свинина хорошая, должно быть домашнего копчения, из собственной свиньи. И чай с ромом был неплох.

Вахмистр посмотрел на Швейка и начал:

— Правда ли, что в России пьют много чаю? А ром там тоже есть?

— Ром везде есть, пан вахмистр.

«Начинает выкручиваться, — подумал вахмистр. — Раньше нужно было думать, что говоришь!» — И интимно, наклонясь к Швейку, спросил:

— А хорошеньких девочек в России много?

— Хорошенькие девочки всюду есть, пан вахмистр.

«Хочет вылезти», — подумал вахмистр и пустил в ход сорокадвухсантиметровку:

— Что вы намеревались делать в 91-м полку?

— Итти с полком на фронт.

Вахмистр с удовлетворением отметил в уме: «Правильно! Самый лучший способ попасть в Россию».

— Отличная идея! — с восхищением сказал он, наблюдая, какое впечатление произведут его слова на Швейка, но не прочел на его лице ничего кроме полнейшего спокойствия.

«Глазом человек не моргнет, — ужаснулся в глубине души вахмистр. — Ну, и выдержка же у них! Будь я на его месте, у меня бы после этих слов ноги ходуном заходили».

— Утром мы отвезем вас в Писек, — проронил он как бы невзначай. — Были вы когда-нибудь в Писеке?

— В 1910 году на императорских маневрах.

На лице вахмистра заиграла торжествующая улыбка. Он чувствовал, что в своей системе допроса превзошел самого себя.

— Вы оставались там до конца маневров?

— Ясно, пан вахмистр. Я был в пехоте.

Швейк спокойно глядел на вахмистра, который вертелся от радости и не мог дольше сдерживаться, чтобы не приписать это в рапорт. Он вызвал своего помощника и приказал отвести Швейка, а сам дополнил в своем рапорте:

«План его был таков: проникнув в ряды 91-го полка, он намеревался вместе с полком отправиться на фронт и при первом удобном случае перебежать на сторону русских, ибо видел, что возвращение иным путем вследствие бдительности наших органов является невозможным. Вполне возможно, что он мог бы с успехом провести в жизнь свои намерения, так как согласно его показаниям, полученным путем перекрестного допроса, он еще в 1910 году участвовал в качестве рядового в императорских маневрах в окрестностях Писека. Из этого видно, что он обладает большими способностями в своей области. Позволю себе упомянуть, что собранный мною обвинительный материал является результатом моей методы перекрестного допроса».

В дверях появился унтер:

— Господин вахмистр! Арестованный просится в нужник.

— Примкнуть штыки! — скомандовал вахмистр. — Или нет, приведите его сюда.

— Вам нужно в уборную? — любезно спросил Швейка вахмистр. — Уж не кроется ли в этом что-нибудь бо́льшее?

— Совершенно верно. Мне нужно за «большим делом», пан вахмистр, — ответил Швейк.

— Смотрите, чтобы не было чего-нибудь бо́льшего, — многозначительно сказал вахмистр, пристегивая кобуру о револьвером. — Я пойду с вами.

— У меня хороший револьвер, — сказал он Швейку по дороге — семизарядный, безукоризненно верного боя.

Раньше чем выйти на двор, он позвал унтера и на ухо отдал распоряжение:

— Возьмите винтовку и, когда он войдет внутрь, станьте с другой стороны уборной. Как бы он нам не сделал подкопа через ретирадную яму.

Уборная представляла собой маленькую деревянную будку, стоящую уныло посреди двора неподалеку от навозной кучи. Это был нужник-ветеран, обслуживавший потребности целых поколений. В описываемый момент в нем сидел Швейк и придерживал одной рукой веревочку от двери, между тем как через заднее окошечко за ним наблюдал унтер, как бы Швейк не сделал подкопа.

Ястребиные очи жандармского вахмистра впились в дверь, и вахмистр обдумывал, в какую ногу ему стрелять, если Швейк сделает малейшую попытку побега.

Но вместо этого дверь медленно отворилась, и из уборной не вышел, а выплыл Швейк. На лице его была написана спокойная удовлетворенность. Он осведомился у вахмистра:

— Не слишком ли я там долго был? Не задержал ли я вас?

— О, нисколько, нисколько, — ответил вахмистр! и подумал: «Как они все-таки деликатны, вежливы. Знает ведь, что его ждет, но остается любезным. Вежлив до последней минуты. Мог бы разве кто из наших так держаться на его месте?»

Вахмистр остался в караульном помещении и сел рядом со Швейком на постели жандарма Рампы, который был в наряде и должен был до утра обходить окрестные села, а в данный момент был уже в Противине, в трактире «У Вороного коня» и играл с сапожниками в «марьяж», в перерывах доказывая, что Австрия должна победить.

Вахмистр закурил, дал набить трубку и Швейку, унтер подкинул в печку углей, и жандармское отделение превратилось в самый уютный уголок на свете, в теплое гнездышко. На дворе спускалась зимняя ночь.

Все молчали. Вахмистр разрабатывал в уме какую-то мысль и наконец высказал ее помощнику:

— По-моему, вешать шпионов — неправильно. Человек, который жертвует собой во имя долга, скажем, за свою родину, заслуживает смерти почетной, от пули. Как по-вашему?

— Конечно, лучше расстрелять его, а не вешать, — согласился унтер. — Послали бы, скажем, нас и сказали бы: «Вы должны выяснить, сколько у русских пулеметов». Что же, переоделись бы и пошли. И за это меня вешать как бандита?!.

Унтер так разошелся, что встал и заявил:

— Я за то, чтобы его расстрелять и похоронить с воинскими почестями!

— Тут-то и закорючка, — сказал Швейк. — Если парень не дурак, — пойди-ка его уличи. Никогда его не уличат.

— Ан, уличат! — загорячился вахмистр. — Он-то хитрый, да и они не топором шиты. Нужно иметь свою методу. Вы сами в этом убедитесь! Сами не заметите, как убедитесь, — повторил он более спокойным тоном, сопровождая свои слова приветливой улыбкой. — Сколько ни вертись — у нас этот номер не пройдет. Верно я говорю? — обратился он к унтеру. Унтер кивнул головой в знак согласия и выразил мнение, что есть некоторые, у которых дело уже давным-давно проиграно, и что они могут прикидываться вполне спокойными сколько им будет угодно, но это спокойствие никого не удивит.