Тайный брат (сборник) - Геннадий Прашкевич

– Король Филипп не умеет делать дело так, как он его задумывает. Ты же сам видел, серкамон, что случилось вчера, когда король Филипп решил самолично вести на штурм крепости святых пилигримов. Он просто пустая бочка из-под вина. И у него голос как из пустой бочки. Ты, серкамон, видишь сам, что случилось с рыцарями, поверившими в силу короля Филиппа.

Барон снова ударил кулаком по столу и указал в сторону Акры, защитники которой отбили очередной штурм.

Серкамон нехотя обернулся.

Он мог, даже не оборачиваясь, видеть все детали.

Высокие каменные стены крепости и мелькающие на стенах крошечные фигурки неверных воспринимались издалека как некие серые насекомые, ползающие по серым сухим камням – серкамон видел это каждый день, он это видел много дней подряд. Собственно, насекомыми и были неверные. Ведь это они столько лет топтали своими нечистыми ногами землю, освященную страданиями Христа. И это они, со страстью ужаснулся про себя серкамон, подожгли все три осадные башни, каждая из которых превосходила в высоту шестьдесят локтей.

Башни были такие высокие и широкие, что верхние их площадки возвышались над стенами крепости, и на площадках размещалось сразу по десятку лучников, а также люди, управляющие большой катапультой, получившей у пилигримов имя Божьей пращи, и все же неверные подожгли все три башни. При каждом удачном выбросе катапультой очередного камня со стены крепости иногда сметало по пять, а то и по шесть неверных. Сарацины могли лишь взглядами провожать полет таких камней. Некоторые камни были столь велики, что их не могли поднять три, а то и четыре человека. Такие округлые камни привозили с берега моря, и они день и ночь сыпались на обороняющихся, так же как и стрелы лучников, неустанно обстреливающих неверных.

Даже больной король англов неистовый Ричард, бледный и невеселый, с желтым львиным лицом, каждый день обстреливал проклятых сарацин, гнездящихся на стенах и башнях, с носилок, на которых лежал, подвернув под себя шелковое одеяло. Губы короля распухли и потрескались, шею покрывали многочисленные гноящиеся фурункулы, зубы шатались, но каждый день он приказывал выносить себя на вал, чтобы все видели его неугасимое желание наказать неверных, не желающих допустить странников к гробу Господню. Король Ричард терпеливо ждал выздоровления и того сладостного момента, когда можно будет сразу всех воинов бросить на штурм. Он терпеливо накапливал силы и сплачивал вокруг себя рыцарей. Если король Филипп от щедрот своих платил каждому воину всего по три безанта, то король Ричард с первого дня своего появления под Акрой громко возвестил о том, что любой воин, все равно пеший или конный, получит от него, от короля Ричарда, если захочет к нему наняться, уже не по три, а по четыре золотых безанта.

Не многие устояли перед таким соблазном.

Даже люди, обслуживающие боевые машины короля Филиппа, перешли к Ричарду.

Даже вассал французского короля Анри, граф Шампанский, родной племянник Филиппа, перешел в ряды Ричарда.

Теперь многих рыцарей, ранее окружавших лагерь Филиппа, можно было увидеть на высотах Казал-Эмбера, ближайшего поселения к Акре. Именно там на вересковых равнинах алели шатры короля Ричарда и там же возводили новую высокую осадную деревянную башню, которая помогала воевать королю Ричарду еще в Сицилии и где она была прозвана за свой грозный вид Игом греков. Башню, разобрав на части, перевезли под Акру на судах, и теперь она медленно поднималась над пустынной местностью, даже издали угрожая сарацинам и как бы указывая им издали, какие тучи стрел посыпятся с нее, когда Иго греков встанет перед стенами Акры.

Если бы не болезнь, вдруг поразившая многих воинов, даже обоих королей, штурмовая башня уже была бы готова. Но арнолидия, так прозвали болезнь, косила людей так, что их не успевали хоронить. Это вносило в лагерь пилигримов отчаяние и беспорядок, который усиливался раздорами королей.

Может, Акра была бы уже взята, если бы не раздоры.

Ведь если на штурм крепости бросались воины короля Ричарда, то воины короля Филиппа только издали наблюдали за сражением, желая пилигримам поражения, потому что французам не хотелось, чтобы первыми в город вошли воины короля Ричарда. И наоборот. При этом некоторые рыцари знали, что одновременно с подготовкой штурма король Филипп тайком посылает драгоценные камни Саладину, предводителю неверных, и получает от него чудесные дамасские плоды. Правда, при этом совсем немногие знали, что положение сарацинов на самом деле уже столь ужасно, что Саладин, кажется, начинает внимать защитникам Акры и тайно уже дважды объяснял королю Филиппу свои условия.

Спасая эмиров и знатных людей, запертых в Акре, властитель неверных и сам неверный Саладин думал о будущем. Ради будущего он был готов на огромные уступки. Сам священный Иерусалим, так же как крест Христов, так же как все земли, завоеванные в течение пяти лет до пленения латинского иерусалимского короля, он готов был отдать христианам. Но в ответ на это христиане обязаны были заключить с ним двухлетний союз, направленный против его врагов на Евфрате, оставив ему также Аскалон и Керак Монреальский. Если бы не упорство короля Ричарда, не желавшего и слышать о каких-либо условиях, возможно, король французов Филипп и принял бы предложения Саладина. Но неистовый король Ричард, прозванный Львиным Сердцем, надеялся на божью милость, на удачу, на своих воинов и на скорое выздоровление. Именно поэтому его и выносили каждый день на насыпанный христовыми воинами вал, именно поэтому каждый день он находил в себе силы натянуть тетиву так, чтобы стрела взмыла над стенами крепости.

– Клянусь лопаткой графа Монферратского, я не знаю этого человека! Кто это? – брызгая слюной, спросил барон Теодульф, указывая мощным кулаком на рыцаря в латах, медленно проезжавшего на крупной белой лошади перед белыми палатками маршала Шампанского.

– Это граф Готье Бриеннский. Неделю назад он сошел с судна. С ним прибыли некоторые осадные орудия и большой отряд лучников, – охотно ответил серкамон, вдруг сильно пожалев про себя, что преданный вассал короля Филиппа именно в такой час проезжает мимо разгневанного барона.

Семь конных оруженосцев графа Готье Бриеннского ехали вслед за своим господином, как бы не торопясь, но настороженно. Они знали, что едут по лагерю союзников, но они знали уже и о том, что воины короля Ричарда – опасные союзники, и держались несколько напряженно, хотя копья их были опущены остриями вниз.

– Почему в свите графа едет храмовник? – еще больше удивился барон Теодульф, тяжело ворочаясь на низком походном сиденье. Выпуклыми своими глазами он увидел следующего за оруженосцами плотного монаха в белом плаще с нашитым на нем красным крестом.

– Это брат Серджо, – негромко ответил серкамон, еще раз сильно пожалев про себя, что храмовник столь не вовремя попал на глаза барону. – Он прибыл под Акру с большим отрядом графа Монферратского. Он прецептор и член генерального капитула ордена тамплиеров.

– Клянусь почками святого Петра, если такая жирная и грязная свинья, как храмовник, вдруг появляется в боевом лагере, это означает только одно – эта свинья что-то особенное знает. Храмовники никогда не идут впереди воинов. Они всегда пользуются слухами или украденными сведениями и идут за спинами благородных рыцарей, ожидая момента, когда из-за чужих спин можно будет кинуться в поверженный город и захватить лучшие дома и самые большие богатства. Однажды подобная свинья посоветовала мне отречься от якобы моих дочерей: гордыни, жадности и распутства. И один раз я все-таки внял голосу этой свиньи, отдав раз и навсегда свои редкостные пороки: гордыню – тамплиерам, жадность – тамплиерам и распутство – тамплиерам. Мне нечего дать им больше. Зачем же тут эта грязная жирная свинья, облаченная в белый плащ со святыми крестами?

Серкамон пожал плечами.

– Жабер! – крикнул барон Теодульф.

Оруженосец барона мгновенно вырос перед ним.

Оруженосец был невысок и хмур. На нем были короткие штаны, башмаки на пряжках и кожаный колет, надетый прямо на голое тело. На поясе у него висел простой железный кинжал.

– Жабер, – приказал барон, утирая обильный пот со лба огромным полотняным платком. – Иди и останови вон того храмовника. Останови его и спроси, что в такой жаркий час под стенами Акры делает в моем присутствии столь жирная, столь упитанная свинья?

Жабер хмуро кивнул, но не бросился исполнять приказание.

Серкамон усмехнулся. Он понимал Жабера, но не хотел сейчас даже кивком помочь ему. Пусть храмовник и отстал от свиты графа Готье, задержавшись возле палатки торговца хлебами, все равно Жабера можно уже считать мертвецом. Граф Готье был не из тех, кто может стерпеть оскорбление, пусть нанесенное даже не ему лично, а кому-то из его людей. Единственное, что мог сделать серкамон для Жабера, это немного потянуть время, чтобы граф Готье и оруженосцы могли отъехать достаточно далеко.