Лига лжецов - Астрид Шольте

Записи об их преступлениях хранятся лишь некоторое время. К тому же процент рецидивистов крайне мал.

Я не мог доверять своему голосу, чтобы ответить. Стала бы моя жизнь совсем иной, если бы преступление с эдемом навечно отпечаталось на моей коже? Постоянная эхо-метка, чтобы окружающие смогли осудить?

– Это одна из причин, по которой я принял твой запрос на стажировку, – сказал Греймонд.

Я предполагал, что это было связано с моей семьей.

– Что ж, спасибо.

Он усмехнулся.

– Тебе не нужно благодарить меня, сынок. И мое прощение тебе тоже не нужно. Тебе нужен был второй шанс. Как и Джею. Так давай же убедимся, что он его получит, хорошо?

* * *

В конце рабочего дня очередь на посадку на подвесную дорогу двигалась мучительно медленно. Я вжал голову в плечи на случай, если мой отец окажется поблизости. Однако в последнее время он редко возвращался домой, проводя в Вардине больше ночей, чем в собственной постели.

Я задумчиво оглянулся назад, когда стеклянная кабинка с рывком отъехала от станции. Завеса потрескивала на заднем плане.

В груди Греймонда зародился низкий раскатистый смех.

– Не волнуйся, сынок. Завтра Вардин никуда не денется.

– Остался лишь один вопрос: будешь ли там ты? – раздался голос позади меня.

Охранница, сопровождавшая меня сегодня утром в Вардин, положила руку на бедро, изучая меня взглядом. Она переоделась из своей тюремной формы в повседневный желтый сарафан, который контрастировал с ее теплой коричневой кожей. Ее обесцвеченные белые волосы туго обвились вокруг лица, а губы были выкрашены в кроваво-красный цвет.

– Ты так считаешь? – спросил я, стараясь при этом стоять прямо и гордо. И потерпел неудачу.

Она постучала по подбородку.

– Ты выглядишь уставшим, но не сломленным. Даже… бодрым. – Она наклонилась вперед, чтобы получше изучить мое лицо. – Ты уверен, что провел весь день в Вардине?

Я улыбнулся.

– Так и есть.

– Ты очень странный, Чудо-мальчик. Большинство людей хотят провести лето на пляже, а не в жуткой тюрьме.

– А, – произнес Греймонд. – Приятно снова увидеть вас вместе, навевает старые воспоминания.

Я приподнял бровь.

– Снова?

– Это Кема, – ответил Греймонд. – Моя дочь.

– Правда? – спросил я. – Ты очень изменилась!

Кема заправила за ухо непослушный белокурый локон.

– Я тебя знаю?

– Меня зовут Кайдер. – Я ухмыльнулся. – Ты приходила в поместье Бродак, когда я был ребенком.

– Ой! – Она щелкнула пальцами. – Я помню!

Кема наклонилась вперед, словно пыталась разглядеть в моих глазах десятилетнего Кайдера.

Я взглянул на Греймонда.

– Почему вы не сказали мне, что Кема тоже работает здесь?

Греймонд и Кема обменялись взглядами, которых я не понял.

– Я не был уверен, что вы столкнетесь друг с другом, – ответил он. – Прости, сынок. Я должен был сказать тебе.

– Да, – произнесла Кема. – Должен был. – Она хлопнула меня по руке. – Рада тебя видеть, Чудо-мальчик.

Я застонал. Похоже, что в ближайшее время я не расстанусь с этим прозвищем.

– Как твои дела? – спросил я.

– За последние семь лет? – Она пожала плечами. – В целом все в порядке.

В последний раз я видел Кему перед смертью моей матери и появлением отца. В детстве мы дружили, устраивая всевозможные шалости в поместье, пока наши родители обсуждали законодательные вопросы.

– А ты как поживаешь? – спросила она. – Как Лета?

Настала моя очередь пожимать плечами.

– Она постоянно вынюхивает что-то о завесе.

Кема рассмеялась.

– Значит, ничего не изменилось?

– Не думаю, – ответил я. – Какие у тебя планы на этот вечер? – Мне всегда нравилась Кема, хотя я не был уверен, нравлюсь ли я ей больше, чем просто друг.

– Ужинаю со своей девушкой. А у тебя?

Ох, хорошо. Попытка того стоила.

Я похлопал по своей сумке, в которой хранились записи по делу Джея.

– Немного легкого чтива.

– Обед в эти выходные еще в силе? – спросил Греймонд свою дочь.

– Не знаю, – ответила Кема. – Мама будет готовить мой любимый десерт?

– Конечно, – сказал он. – Пирог с ягодами торлу и мороженым.

Она улыбнулась.

– В таком случае я приду.

Что-то кольнуло в груди. Это было такое обыденное общение, но его легкость напомнила мне о том, что мы с Летой потеряли, когда умерла мама.

– Как давно ты работаешь в тюрьме? – спросил я Кему, чтобы отвлечься от тоскливых воспоминаний.

– Два года, – ответила она. – Я начала работать сразу после окончания школы.

– Все не может быть настолько ужасно, как ты это преподносишь, если тебе удалось продержаться здесь целых два года.

– Все еще хуже, – произнесла она. Между ее бровями появилась небольшая морщинка. – Вот увидишь.

* * *

Когда я добрался до поместья Бродак, комендантский час почти наступил. Передо мной вырисовывались кованые ворота, расположенные вблизи прожекторы подсвечивали замысловатые завитки металла, слишком похожие на ржавые прутья тюремной камеры.

Я не хотел переступать порог. Я ненавидел ощущение потерянности в собственном жилище. Дома должны были быть полны любви и смеха, а не пустых коридоров и закрытых дверей. Присутствие матери въелось в стены, и мы с Летой были слишком напуганы, чтобы шуметь и нечаянно спугнуть воспоминания о ней. Дом казался могилой. Мрачный и печальный.

Если я не окажусь дома до восьми вечера, меня могут оштрафовать. Регентство уже заполонило улицы, разыскивая любого, кто разгуливал в ночи. Пять штрафов, и тебя отправят в Вардин на целый год. Я не хотел возвращаться в тюремный сектор.

Я толкнул ворота и ступил на усыпанную колотыми ракушками дорогу, ведущую к усадьбе. Трехэтажный дом из белого камня располагался на трех акрах ухоженных садов среди скалистых склонов. Раньше моя мать сама ухаживала за садами, но после ее смерти мой отец нанял команду людей для присмотра за различными теплицами и прудами, наполненными рыбой. Сохранение ее сада стало одним из самых добрых поступков, которые он сделал после маминой смерти.

Я мог представить, как моя мать шагает сквозь туман, образуемый разбрызгивателями для газона, черные волосы каскадом ниспадают ей на спину, а ее лицо озаряет улыбка.

На ночь все садовники разошлись по домам, и вокруг было тихо и спокойно. Только сейчас я понял, как на меня повлиял спертый воздух Вардина. Стеснение в груди, которое я приписывал предвкушению, рассеялось на вечернем ветру.

Я снял сапоги, как только открыл входную дверь. Мой отец никогда не разрешал нам ходить по мраморным полам в обуви, и это было единственное, в чем я, похоже, никогда не мог бросить ему вызов.

– Лета? – выкрикнул я в пустой вестибюль. Я не стал спрашивать, дома ли отец.

Никто не ответил.

Это просто невозможно! Она решила пропадать все лето? Меньшее, что она могла сделать, это сказать мне, где она и