Отзвуки родины - Эльза Вернер

— Местный идеал Элеоноры! — с горькой насмешкой кивнул Гельмут.

— Ты уже знаком с ним?

— Я видел его вчера в замке, где этот мужик, похоже, играет значительную роль.

— Не говори так презрительно «мужик», — серьезно заметил Оденсборг. — Местные крестьяне, больше столетия владеющие своими усадьбами, по богатству не уступают дворянству и пользуются неограниченным влиянием на народ. С тех пор, как Янсен вступил во владение своим наследством, он стал душой и главой бунтовщиков. Все группируются вокруг него, все шлезвигское мужичье признает его вождем и повинуется каждому его знаку. В случае войны это движение может сделаться очень опасным.

Это разъяснение едва ли заинтересовало молодого владельца майората; он слушал с рассеянным видом, и в его ответе слышалось крайнее нетерпение:

— Но что мне за дело до всего этого? Меня это совершенно не касается. Я — не солдат, не государственный человек и нисколько не интересуюсь партийной борьбой. Если действительно случится война, то я предвижу бесконечный ряд притеснений и насилий, которые будут совершаться над моими родственниками. Присутствовать при этом я не чувствую себя обязанным и уеду.

— Ты останешься, Гельмут, — повелительно и строго заявил Оденсборг. — Ты не должен ребячиться и бежать из-за каких-то пустяков, когда я объясняю тебе, что твое присутствие здесь необходимо.

Гельмут скрестил руки на груди и упрямо закинул голову.

— С тех пор как я стал владельцем майората, я, кажется, утратил всякую свободу. Ты все время командуешь мной, папа!

Граф Оденсборг, вероятно, знал, как далеко он может зайти и где кончаются пределы его власти; по крайней мере, он сейчас же поспешил переменить разговор.

— Ты знаешь, сын мой, что я никогда не омрачал тебе радости жизни и свободы юности. Или, может быть, я был для тебя строгим отцом?

— Нет, нет! — воскликнул Гельмут, очень быстро обижавшийся и так же быстро успокаивающийся. — Ты всегда был очень снисходителен ко мне.

Граф усмехнулся и ласково положил руку на плечо пасынка.

— Таким же я должен быть и в будущем; такой ветреник, как ты, требует постоянного надзора. Обещаю тебе, что никаких неприятностей ты испытывать не будешь. Всю тяжесть, как и всю ответственность, я беру на себя; но, когда я буду выступать от твоего имени, ты, как владелец майората, должен стоять за меня и защищать меня всей полнотой своей власти. Обдумай это и оставайся.

В его голосе действительно звучали теплота и сердечность, но это был тот же тон, каким говорят с избалованными и своенравными детьми, с которыми не помогает строгость и которых уговорами можно привести к послушанию. И действительно, это помогло: Гельмут смягчился и промолвил вполголоса:

— Если это необходимо…

— Это необходимо! И еще одно! Когда я шел от тебя, я встретил Элеонору. Ты сдержал слово и переговорил с ней?

— Да!

Ответ был короток и резок, что не укрылось от графа. Он удивленно взглянул на пасынка:

— Так односложно? Что с тобой? Надеюсь, тебе удалось освободиться?

— Этого не требовалось. Меня отвергли.

— Тебя? Не может быть!

— Ты ошибся, папа, предполагая расчеты и планы с той стороны, — сказал Гельмут с горечью, свидетельствовавшей о том, насколько сильно его задел состоявшийся разговор. — Элеонора сама пошла мне навстречу. Она никогда не думала выполнить завещание. Она просто разрывает его и вместе с моим майоратом и моим богатством швыряет к моим ногам.

Известие было настолько неожиданно, что сам дипломат потерял на миг самообладание.

— Она отказывается от тебя и от Мансфельда? Серьезно?

— Совершенно серьезно!

Оденсборг недоверчиво покачал головой.

— Странно! Правда, это соответствует нашим желаниям, но все-таки непонятно. Здесь кроется какая-нибудь скрытая причина; иначе я не могу объяснить себе это.

— Но я могу! — с неожиданной горячностью вырвалось у Гельмута. — Элеонора высказала мне это довольно откровенно, а о чем умолчала, то досказали ее тон и взгляд, а именно: она меня презирает! Но я не хочу и не допущу, чтобы меня презирали, хотя бы мне для этого пришлось все поставить на карту.

С этими словами Гельмут стремительно бросился к выходу, между тем как граф, пораженный таким внезапным порывом, изумленно смотрел на него.

— Гельмут! Гельмут! — закричал он вдогонку пасынку, но тот, не обращая внимания на его зов, стремительно исчез.

На лбу графа образовалась мрачная морщина — такое решение, по-видимому, меньше всего устраивало его.

В комнате Элеоноры сидели обе девушки; они должны были расстаться сегодня, так как Ева собиралась после обеда вернуться в город. Ева фон Бернсгольм также была сиротой, но, как наследница крупного состояния, представляла собой завидную партию; она жила в доме своего опекуна, датского наместника Хольгера, у которого не было времени особенно заботиться о красивом, избалованном и своенравном ребенке и который предоставлял ей во всем волю. И теперь она горячо говорила Элеоноре:

— Думай, что хочешь, но я возмущена! — заключила она свой рассказ.

Элеонора слушала ее, очевидно, очень невнимательно и едва ли даже знала, о чем шла речь, потому что посмотрела на нее, словно пробудившись от сна, и ответила почти машинально:

— Но, милая Ева, я, право, не вижу никакой причины для гнева.

— Никакой причины? Да я же рассказывала тебе, что этот капитан Горст осмелился сделать мне предложение. Мне, мне, когда он все время воюет со мной! Не проходило дня, чтобы мы из-за чего-нибудь не поспорили друг с другом, а теперь он желает жениться на мне!

— Разве это тебя так удивило? — спокойно спросила Элеонора. — Меня нисколько: я уже давно предвидела нечто подобное. Итак, ты сказала «нет»?

— Конечно! Даже три раза!

— А как он отнесся к этому?

— Он с величайшей уверенностью заявил мне, что, в конце концов я будто бы скажу «да»!

— Это очень похоже на Фрица Горста!

Ева, взволнованно ходившая взад и вперед по комнате, мгновенно остановилась.

— Да, эти пруссаки воображают, что надо даже любить по команде. Командование у них в крови; это вообще единственное, что они умеют, но это они умеют основательно. О, я ненавижу их всех!

— Ева, ты забываешь, что я — дочь своего отца, — серьезным тоном остановила ее Элеонора.

— Твой отец? Ведь полковник Вальдов и родился, и вырос в Шлезвиге.

— Но он поступил на прусскую службу и был прусским офицером.

— Ну, для него комплимент, когда я утверждаю, что он умел командовать, — ловко вывернулась Ева. — Не будь так чувствительна, Нора! От моего опекуна я слышу совсем иное, он лишь на днях назвал мансфельдские поместья «резиденцией заговорщиков».