Капитанские повести - Борис Романов

— Раша, куда ю гоинг?

— Смесь нижегородского с французским, — усмехнулся старпом.

Со сторожевика повторили:

— Раша, куда ю гоинг?

Капитан выхватил из рук старпома микрофон:

— Следую по заданию, а вы куда?

И повторил еще раз, более отчетливо:

— Я иду по заданию, а вы куда идете?

Со сторожевика ответа не следовало.

Старпом восхищенно смотрел на капитана. Петр Сергеич отдал ему микрофон:

— Повтори по-английски, Кирсаныч. А то у меня произношение хуже.

Александр Кирсаныч перевел по-английски, стараясь, чтоб вторая часть фразы звучала как можно более издевательски:

— Ай эм гоинг фо май дирекшн, энд веа ю гоинг?

Сторожевик, не отвечая, проходил мимо. Дежурный расчет все так же занимал свое место у орудийной установки. Длинный человек в серой фуражке с высокой тульей стоял на мостике. На шканцах выстроилось человек тридцать солдат морской пехоты в белых шлемах. На юте негр в ослепительно белой куртке и шапочке выколачивал о леера содержимое какой-то пестрой банки. У среза полубака толпилось несколько матросов. Все они с обыденными лицами, но с напряженным интересом смотрели на танкер. Один из матросов вдруг рукой указал своим соседям на кормовой ботдек «Балхаша», где на леерах рубки, как на заборчике, сидели в купальных костюмах камбузница Лиза Гурьянова, безответная любовь предсудкома Пети Полина, и Эля Скворцова. Рядом с ними поблескивал лысоватой головой загорелый до черноты сам Петя Полин.

Алексей Петрович засмеялся.

— Пусть радист трансляцию включит, — сказал ему капитан.

Старпом взял из рук третьего штурмана бинокль и стал разглядывать сторожевик.

Серая сталь и чужие лица. В глазах — полупрезрительное удивление. Морские пехотинцы, заложив руки за спину и расставив ноги, стояли вольно, как на земле.

— Глоб энд энкор, — раздельно сказал старпом.

— Что? — не понял Петр Сергеич.

— Якорь на земном шаре, герб морской пехоты США.

13

Второй штурман Тимофей Тимофеевич Поспелов в море, после своей «собачьей» вахты, просыпался только к обеду, когда его будила Эля Скворцова. Она будила двоих: его и Витю Ливня, которому тоже нужно было заступать на вахту с двенадцати дня.

Эля одернула только что надетое и прилипавшее после душа платье и осторожно сняла с лица Тимофея Тимофеевича раскрытый номер «Юности». Длинные ресницы штурмана вздрогнули. В экипаже уважали второго штурмана за любовь к книгам, которые отнимали у него все личное время и, по правде, даже часть того времени, которое было отведено для службы и продвижения к капитанскому мостику. Свое грузовое дело Тимофей Тимофеевич знал и вел с непревзойденной аккуратностью. Все рукописные документы на судне составлял он каллиграфически, даже те из них, которые входили в сугубую компетенцию капитана. Капитан их подписывал после проверки, и странно было видеть в его могучих пальцах модную шариковую авторучку, выводившую мелкую и корявую подпись. Да, Тимофея Тимофеевича уважали в экипаже, хотя и посмеивались по поводу его литературной одержимости.

Эля протянула руку.

Он сразу открыл глаза, улыбнулся и сказал:

— Все ясно. Что сегодня на обед?

— Я еще не знаю. Вы больше не заснете?

— Когда же это я засыпал, Эля?

Эля смутилась. Она только что будила Витю Ливня. Тот проснулся, обнял ее за шею и, прижимаясь к ее щеке потным лбом, уже снова засыпая, забормотал:

— Давай еще поспим, Элька.

— Тебе же на вахту! — И она с третьего раза все-таки растолкала Витю.

Окончательно проснувшись, он раздраженно сказал:

— Ну что за черт! То вахта, то аврал, то музыка орет, то ключи от дизельной кладовки давай… Да подожди ты, сам умоюсь. — Он отвел ее руку, когда она полотенцем хотела вытереть ему лоб.

— Американец совсем рядом подходил, Витенька. У нас все наверху были. А знаешь что Петя Полин Лизе сказал, когда американец подошел? Домой придем, говорит, я твою дочь усыновлю.

— Дурак Петька. Для счастья нужно, чтоб люди — пара были, вот как мы с тобой. Уж нам усыновлять никого не придется, а?

— Зря ты про Петю. Только плохо, что она его не любит. А может, врет, он же красивый парень, хотя и лысый. Это у него от бензина, да?

— А может — от бурной молодости? А ты меня, как, любишь, Элька?..

— Эля, мне же вставать надо, — напомнил второй штурман.

— Ой, извините, Тимофей Тимофеевич. — И она ушла.

Тимофей Тимофеевич откинул похрустывавшую простыню, взял полотенце и в одних плавках нырнул в соседнюю с каютой душевую.

Острые, горько-соленые струйки душа взбодрили и как-то прохладно разогрели его. Осторожно вытерев капли, чтобы на коже не осталось много соли, он нырнул обратно в каюту.

В кресле за его столом сидел старпом.

— Извини за вторжение, Тимоша, вот зашел перекурить.

— Как там дела, Кирсаныч? Американец не беспокоил?

— Недавно подходил совсем близко, я боялся, как бы его к нам не присосало, метрах в двадцати шел. Спрашивал — куда идем. Третий испугался, думал — швартуется.

— Что ответили?

— Капитан молодец, нашелся: по заданию, говорит, а вы куда? Силы духа ему не занимать…

— Договорился бы ты с ним, Кирсаныч. Что вы оба, право?

— Дело в принципе, ты ж знаешь. Нельзя в наше время быть, как Чапай, впереди на лихом коне. Командиру цивилизованность больше всех нужна. Впрочем, и Василий-то Иванович не так, наверно, уж воевал, как о том говорится. Ну вот что, скажи ты мне, капитан при отходе, когда заело, вместо Кухтина швартов отдавать с мостика бегал? Валерка Строганчиков рядом стоял, ухмылялся. Порыв? Пример? Неумение командовать. Лучше бы он меня раздолбал или послал, мое ведь дело.

— А чего ж ты стоял, бежал бы!

— Спешки и аварии не было. Пусть бы матрос помучился, быстрее научился бы, боцман к тому же рядом был. Это мелочь, но ведь и крупнее много кой-чего есть. За то, за это хватаемся, системы нет, люди к четкой организации не приучены. На аврале сегодня хорошо работали, так нельзя ведь все время авралом! И так уж мы злоупотребляем энтузиазмом людей, а потом на этом в героях ходим.

— Так ведь и ты тоже, Кирсаныч!

— Вот-вот, и я. А как же! А героизм нельзя растить на промахах, как шампиньоны на навозе. Исполнительность, система нужна, вот в чем культура производства. А мы все на моральный дух упираем, на личное обаяние. Не из уважения ко мне мои матросы должны дело честно делать, а из уважения к себе!

— Сказал бы все ему, Кирсаныч!

— Говорил. Да ведь такие натуры, когда им говоришь, все в зависимости от тона принимают.