Дикие пчелы на солнечном берегу - Александр Ольбик

— Я же не могу вертаться в отряд без оружия, — пожаловался Илья.

— Идите, ребята, от греха подальше, — почти миролюбиво сказал Карданов. — Завтра, кому надо, верну винтовку.

С опаской, боком, держа оружие наизготовке, Гаврила направился вниз на большак. Ночью он был безопасен — немцы в это время не осмеливались пользоваться дорогой. Напарник тоже поднялся и подошел к Ольге, по-прежнему стоящей посреди двора. Обращаясь к ней, Илья сказал:

— Честно, не знал, что у вас такая орава. Ей-бо, не пошел бы, — он попытался положить руку на плечо Ольги, но та резко отстранилась. — У меня дома тоже шесть ртов…

— Иди, парень, догоняй своего Гаврилку, — посоветовал Илье Карданов. — И скажи ему, что все, что ему нужно, он может взять у немцев.

— Как же, у немцев! Это волк сыро мясо едал, да высоко прядал… — съехидничал Александр Федорович. — — Там можно схлопотать пулю в лоб. А тут, как у себя дома… Давай, потроши кулака Керена.

Длинные тени уходящих по большаку людей лизали кустарники, придорожное многотравье, и не было в них ничего зловещего, страшного. Уходящие тени никогда, наверное, не опасны…

Баба Люся, оборотив лицо к луне, словно светило было самой божьей матерью, тихонько молилась и била частые земные поклоны. После тревожной, натянутой тишины вновь раздались ребячьи голоса.

Мама Оля, присев перед Ромкой, стала полой кофты вытирать его мокрые губы и глаза. Вытирала и нашептывала самые нежные, самые теплые слова, какие она знала и помнила.

В избе орал маленький Борька.

По небу, отколовшись от сгустка звезд, летела на землю одинокая зеленоватая искорка. И баба Люся, увидев ее, еще неистовее стала шептать молитву, изгоняя с ее помощью гнездившиеся в душе страхи.

Не прошло и часа, как хутор снова погрузился в туманную тишину.

Небо жило своей вечной жизнью, тысячами глаз равнодушно взирая на затерянные в российских просторах строения-развалюхи, отдающие в лунном свете запущенным серебром. И звезды видели другие подворья и хаты, за сотни, тысячи километров от Горюшина, видели сполохи огня, взрывы и ревущие, исходящие мясом и кровью армии. Видело все это небесное око, но никак не могло своими бесстрастными, всевидящими хрусталиками узреть изболевшуюся Ромкину душу и души других людей. Увидеть хотя бы затем, чтобы всей своей немыслимой глубиной и ширью содрогнуться от тоски и страха, которые, словно дикие пчелы, без разбору жалят эти невидимые человеческие души.

Ромка снова спал и во сне видел деда Александра. В одном лапте тот убегал от человека, очень похожего на того, который еще совсем недавно кружил с мамой Олей по двору, а потом спустился к большаку и растаял в тумане. Во сне он был без винтовки — — в хромовых с высокими голенищами сапогах, батистовой с перламутровыми запонками рубахе, с льняным, закрывающим один глаз чубом. Откуда взялся этот образ, Ромка так никогда и не узнает: он запечатлелся сначала в мамы Олином сознании, чтобы затем в минуту опасности перейти к сыну.

Никто никогда не узнает, какие сны в ту ночь снились прижавшимся друг к другу Тамарке, Верке, Вадиму и Грихе. Какие сны снились маленькому, изъеденному клопами Борьке — тоже никто не узнает. Да и так ли уж это важно, когда в ту ночь, на всем протяжении змеящейся линии фронта, не досмотрели своих снов батальоны, полки, дивизии — с той и другой стороны. Но, возможно, сны не исчезают бесследно, а лишь какими-то неведомыми путями отлетают в иные измерения, чтобы затем теми же неведомыми путями вернуться в иные времена, в души иных людей…

Глава четвертая

Когда Ромка проснулся, на дворе уже сверкало позднее утро. На сеновале он был один, не считая шустрого воробья-подзастрешника, радостно чирикающего где-то под крышей.

Волчонок на животе съехал с сеновала и вышел из пуньки. Во дворе никого не было. Стояло тихое краснопогодье — сливы, яблони и вишни замерли в истоме, бросая на землю густую тень с редкими небольшими лапинами солнечного света. Трава возле хаты еще неприятно холодила ноги.

Ромка миновал двор и побежал в избу — ему не терпелось узнать, куда это все подевались. Его встретил звенящий рой мух, тщетно пытавшийся пробиться под полог люльки, где лежал Борька. Мухи в охотку накинулись на Волчонка.

В соседней комнате постукивал стан — это баба Люся ткала свое нескончаемое полотно. Он подошел к ней, как бы объявился, и в то же время удивленными глазами спрашивал: где мама Оля, где дедушка, где все остальные?

Баба Люся поднялась с табуретки и, шаркая по полу заскорузлыми подошвами ног, вышла в переднюю. Достала с полки миску с козьим молоком и ломоть хлеба.

— Снедай, Рома… Матка твоя с девками пошла за ягодами, — сказала старуха и отправилась опять ткать.

Где дед с беженцем да Гриха с Вадимом, Ромка догадался быстро: наверняка они ушли в лес строить избушку.

Поев, Ромка вышел во двор и стал возле дома собирать мелкие плоские камушки. Набрав их полную горсть, он побежал в сторону мочила. И с его утоптанного бережка, подражая в движениях Вадиму, стал по одному камушку бросать в воду. Но как Ромка ни изгибался, как ни усердствовал, а настоящих «блинов» у него не получалось. Камни, коснувшись зеркала пруда, тут же впивались в воду и шли на дно.

Исчерпав запас камней, мальчуган снова вернулся к хате и уселся на завор — лицом к большаку. Его взгляд то уходил за дальний ольшаник, за которым в утренней дымке отчетливо виделись вязы его деревеньки, то блуждал в близких пределах — по березняку, подступавшему почти к самой дороге.

Запрокинув голову, он провожал взглядом эскадрильи высоко летящих стрекоз. Теплый поток воздуха вынес их к самому гребешку крыши, и одна из стрекоз, испугавшись, видимо, такой высоты, зацепилась лапками за солому и замерла. В ее крылышках играла радуга, искрились бисеринки света.

Надоело сидеть без дела, и Ромка с самой верхушки завора во весь дух побежал вниз, по сухой глинистой, словно терка, дорожке. Не успев затормозить, полетел в канаву, сильно ударился локтем о камень. Больно было, но не заплакал. Полежал, полежал и начал рвать росший здесь в избытке щавель.

Ромка лег на спину и принялся смотреть в небо, понемногу накаляющееся зноем и теряющее утренние краски. Рядом стрекотал кузнечик, и ребенок, сквозь стебельки травы, вглядывался в пушистую зелень, желая подкараулить шустрого «кузнеца». И когда висок вплотную притерся к земле, слуха коснулся далекий, незнакомый звук. Через каждое новое мгновение он становился все отчетливее и отчетливее, и Ромка понял, что к хутору приближается что-то неведомое и, возможно, опасное. Он приподнялся на руках и завертел головой.

Звук нарастал со стороны Дубравы, и будь Ромка поопытней и повзрослей, он, возможно, сравнил бы нарастающую трескотню с барабанным боем. Ромка вскочил с земли и изо всех силенок пустился улепетывать домой.

Когда он оказался наверху да еще за углом пуньки, осмелился взглянуть на дорогу. Из-за поворота, в растенину мчалась лошадь, запряженная в телегу. Человек, стоящий на ней но весь рост, неистово погонял животное концами вожжей, и лошадь изо всех сил рвалась вперед. Когда телега приблизилась, Ромка увидел, что в ней нет левого заднего колеса и ось, тырчками касаясь булыжников, высекала крупные искры. И как ни сноровист и крепок был конь, из-за сбивки ритма, которую то и дело создавала падающая и вновь подскакивающая ось, надежды оторваться от погони у возницы, пожалуй, уже не было. Понимая это, он резко взял вожжи на себя, и лошадь взвилась на дыбы, заржала от боли, ибо удила впились ей в углы губ. Лошадь остановилась. С нее хлопьями сползала пена, а откуда-то с живота, что сильно удивило Ромку, полилась обильная медового цвета жидкость.

Человек, спрыгнув с телеги, лихорадочно стал сдирать ту с передка, как лишний опасный груз. За поворотом уже слышались другие звуки — треск мотоциклов.

Когда наконец телега упала на бок, возница, то и дело поправляя съезжающую под руку винтовку, стал усаживаться на передок. Он уперся ногами в оглобли и, намотав вожжи на кисти рук, тронул лошадь. Та дернулась, рыскнула, словно подлаживаясь к новому грузу, и удостоверившись, что он как раз по ее силам, ошалело рванула вперед! Оставшиеся два колеса уверенно пошли по песчаной бровке — бесшумно, накатисто. Ездок оказался к Ромке спиной, и он увидел на ней башлык с развевающимися белыми тесемками. И показалось ему, что он узнал в этом человеке ночного гостя, и ахнул, когда в дыму промчались мимо несколько мотоциклеток с колясками.

Ромка не мог оторвать взгляда от погони. Он пружинисто напрягся, словно все свои силенки хотел передать лошади, увозящей человека к следующему повороту. До него уже оставалось несколько метров, когда раздалась пулеметная очередь. Она грубо подмяла под себя треск мотоциклов, и эхо от нее двоекратно отстегнулось от леса.

От страха Ромка зажмурил глаза. Когда он их снова открыл, то увидел неприглядную картину человеческих дел. Лошадь, не дотянув до спасительного поворота, резко подала вбок и заплетающимися ногами начала идти поперек большака. Через дорогу ее уже вела смерть и, доведя до противоположного края большака, заставила животное вскрикнуть и рухнуть на землю. Голова лошади пыталась приподняться, чтобы оглядеться и узнать причину, помешавшую ее стремительному бегу.