Удушье - Чак Паланик

Мои разговоры с мамой, мои злость и негодование будто сливаются по стоку, пока мы сидим и наблюдаем это.

Мама в своё время подавала на стол омлеты с налипшими чёрными хлопьями покрытия со сковородки. Она готовила в алюминиевых кастрюлях, а лимонад мы пили из алюминиевых кружек, мусоля их гладкие холодные ободки. Подмышки мы душили дезодорантом на основе солей алюминия. Сто пудов, были тысячи путей, по которым мы пришли бы к этой же точке.

В рекламном перерыве мама просит назвать ей хоть один хороший факт из личной жизни Виктора. Как он развлекается? Кем он видит себя в следующий год? В следующий месяц? В следующую неделю?

Пока что понятия не имею.

— И какого же чёрта ты хочешь сказать, — спрашивает она. — Мол, Виктор каждый вечер себя убивает?

Глава 7

Как только официант уходит, я подцепляю на вилку половину моего филейного бифштекса и целиком пихаю её себе в рот, а Дэнни просит:

— Братан, — говорит. — Не надо здесь.

Вокруг нас едят люди в броских шмотках. Со свечами и хрусталём. С полным набором вилочек специального назначения. Никто ничего не подозревает.

Мои губы трещат, пытаясь сомкнуться вокруг ломтя бифштекса, мясо солёное и сочное от жира с молотым перцем. Язык мой отдёргивается, чтобы освободить больше места, и во рот мой наполняется слюнями. Горячий сок и слюни пачкают мне подбородок.

Люди, которые заявляют, что говядина тебя убьёт, не разбираются в этом и наполовину.

Дэнни быстро осматривается и говорит, цедит сквозь зубы:

— Ты жадничаешь, друг мой, — трясёт головой и продолжает. — Братан, нельзя же обманом заставить людей, чтобы тебя любили.

Около нас сидит женатая пара с обручальными кольцами и седыми волосами, они едят не поднимая глаз, каждый опустил голову, читают программку одной и той же пьесы или концерта. Когда у женщины заканчивается вино, она тянется за бутылкой и наполняет собственный бокал. Ему не наполняет. На её муже часы с массивным золотым браслетом.

Дэнни наблюдает, как я разглядываю пожилую пару и грозится:

— Я скажу им, клянусь.

Он высматривает официантов, которые могли бы нас узнать. Пялится на меня, выставив нижние зубы.

Кусок бифштекса так велик, что я не могу свести челюсти. У меня раздулись щёки. Мои губы туго вытягиваются, чтобы сомкнуться, и мне приходится дышать носом, пока пытаюсь жевать.

Официанты тут в чёрных пиджаках, каждый с красивым полотенцем, перекинутым через руку. Живая скрипка. Серебро и фарфор. Мы обычно не делаем такого в подобных заведениях, но список ресторанов у нас заканчивается. В городе ровно столько-то мест, где можно поесть, и не больше, — а это уж точно такой трюк, который нельзя повторить в одном заведении дважды.

Отпиваю чуток вина.

За другим соседним столиком молодая пара принимает пищу, держась за руки.

Быть может, сегодня вечером это окажутся они.

За другим столиком, глядя в пустое пространство, ест мужчина в костюме.

Быть может, сегодня вечером героем станет он.

Отпиваю ещё вина и пытаюсь проглотить, но бифштекса слишком много. Он застряёт, уперевшись мне в стенку глотки. Я перестаю дышать.

В следующий миг мои ноги так резко выпрямляются, что стул летит из-под меня вверх тормашками. Руки цепляются за глотку. Стою, таращась на разрисованный потолок, закатываю глаза. Подбородок мой выпячивается далеко вперёд.

Дэнни лезет со своей вилкой через столик, чтобы стащить у меня брокколи, и заявляет:

— Братан, ты сильно переигрываешь.

Быть может, это окажется восемнадцатилетний помощник официанта, или парень в вельветовых брюках с водолазкой, но один из этих людей будет оберегать меня всю свою жизнь как зеницу ока.

Люди уже привстали на сиденьях своих стульев.

Быть может, женщина в платье с корсажем и длинными рукавами.

Быть может, длинношеий мужчина в очках с тонкой оправой.

В этом месяце я получил три именинные открытки, а ещё ведь даже не пятнадцатое число. В прошлом месяце было четыре. В позапрошлом — шесть именинных открыток. Большую часть этих людей я не помню. Благослови их Господи, — но вот они меня не забудут никогда.

Из-за того, что не дышу, у меня на шее набухают вены. Моё лицо краснеет и наливается жаром. Пот струится по лбу. От пота мокнет рубашка на спине. Крепко обхватываю себя за глотку обеими руками, — универсальный знак языка жестов, «кто-то задыхается насмерть». Я до сих пор получаю именинные открытки от людей, которые даже не говорят по-английски.

Первые несколько секунд все обычно высматривают, кто же сделает шаг вперёд и станет героем.

Дэнни лезет, чтобы стащить вторую половину моего бифштекса.

По-прежнему крепко обхватывая руками глотку, тянусь и пинаю его в ногу.

Дёргаю руками галстук.

Рву верхнюю пуговицу воротничка.

А Дэнни отзывается:

— Эй, братан, больно же.

Помощник официанта отшатывается обратно. Ему героизма не хочется.

Скрипач и стюард ресторана идут голова к голове, несутся в мою сторону.

По другую сторону, через толпу проталкивается женщина в коротком чёрном платьице. Спешит мне на помощь.

По другую сторону, мужчина сдирает с себя вечерний пиджак и кидается вперёд. Откуда-то ещё доносится крик женщины.

Такое никогда не занимает много времени. Всё приключение длится одну-две минуты, это предел. И очень хорошо, потому что именно на столько я могу задержать дыхание с набитым ртом.

Мой первый выбор был пожилой мужчина с массивными золотыми часами, как человек, который сэкономит нам день, взяв на себя счёт за наш ужин. Мой личный выбор была та в коротком чёрном платьице, по той причине, что у неё красивые буфера.

Даже если приходится самим платить за наши порции: я считаю, чтобы делать деньги — нужно деньги вкладывать, так?

Сгребая ложкой жратву себе в грызло, Дэнни замечает:

— Ты всё это творишь по полной инфантильности.

Тянусь и снова его пинаю.

Я творю всё это, чтобы вернуть в жизни людей дух приключения.

Я творю всё это, чтобы создавать героев. Давать людям испытание сил.

Яблоко от яблони.

Я творю всё это, чтобы делать деньги.

Кто-то спасёт тебе жизнь — и после будет любить тебя вечно. Есть такой старый китайский обычай, что если кто-то спасает тебе жизнь — то он в ответе за тебя навеки. Ты будто становишься его ребёнком. Весь остаток своей жизни эти люди будут писать мне. Каждый год слать мне юбилейные поздравления. Именинные открытки. Даже тоскливо от мысли, что у стольких людей возникает одна и та же идея. Они звонят по телефону. Узнать, всё ли у тебя в порядке. Глянуть, не нужно ли тебя подбодрить. Или подогнать деньжат.

Но я же не трачу деньги на девочек по вызову. Содержать мою маму в Центре по уходу Сент-Энтони стоит под три штуки ежемесячно. Эти добрые самаритяне помогают выжить мне. А я ей. Всё просто.

Притворяясь слабым, ты обретаешь власть. И, напротив, ты даёшь людям почувствовать себя очень сильными. Ты спасаешь людей, давая им спасти тебя.

Всё, что придётся делать — быть хилым и признательным. Так оставайся в роли опущенного.

Человеку в самом деле нужен кто-то, выше кого он может себя ощутить. Так оставайся в роли униженного.

Человеку нужен кто-то, кому можно послать чек в Рождество. Так оставайся в роли нищего.

«Милосердие» — неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.

Ты — свидетельство их смелости. Ты свидетельство их героического поступка. Их наглядный успех. Я творю всё это, потому что каждому хочется спасти человеческую жизнь на глазах у сотни других людей.

Острым кончиком ножа Дэнни делает на скатерти наброски: зарисовывает архитектуру помещения, карнизы и отделку, ломаные линии фронтонов над каждым проходом, — всё это, продолжая жевать. Подносит ко рту край тарелки и продолжает ложкой грести жратву вовнутрь.

Чтобы провести трахеотомию, нащупываешь впадинку немного ниже адамова яблока, но чуть выше перстневидного хряща. Делаешь столовым ножом полудюймовый горизонтальный разрез, потом сжимаешь его края и вводишь внутрь палец, чтобы открыть его. Вставляешь «трахейную» трубку: лучше всего — питьевую соломинку или половинку авторучки.

Пускай мне не стать великим доктором, который спасает сотни пациентов — зато так я становлюсь великим пациентом, который создаёт сотни потенциальных докторов.

Вон, быстро приближается мужчина в смокинге, огибая подворачивающихся зевак, бежит со столовым ножом и шариковой ручкой.

Подавившись, ты становишься легендой о них самих, которую эти люди будут лелеять и пересказывать до самой смерти. Они будут считать, что дали тебе жизнь. Ты можешь оказаться единственным достойным поступком, единственным воспоминанием на смертном одре, которое оправдывает всё их существование.

Так будь активной жертвой, будь великим неудачником.