С.С.С.М. - Мария Чепурина

Новомир, счастливый как жених, сидел над этим номером. Вокруг него стояли банки, емкости, коробки и бутылки с реактивами. В сторонке, на газете, размещались три картонные фигуры испытуемого, вырезанные точно по журналу: черная, багровая, зеленая.

— Смотри! — сказал сосед довольно.

Взял зеленого, поднес его к стакану с чем-то непонятным, и фигурка покраснела. Потом смочил ватку в нашатырном спирте, обмахнул ею Чертинга — тот вновь позеленел.

— А? Глянь, как злится!

— Мы ему не нравимся, — сказал Краслен с улыбкой.

Чертинг был большим политиком в Ангелике, вождем крупнейшей партии — либеральных консерваторов. Попеременно со своим давним противником, главой консервативных либералов Гарри Чертоном, с которым у них было множество сильнейших разногласий, Чертинг занимал пост первого министра. Кабинет переходил из рук в руки каждые два-три года. Всякий раз очередная оппозиция, пришедшая к власти, обещая применить к «ужасной» Краснострании санкции, повысить курсы акций, принять меры против стачек пролетариев и, конечно, «навести порядок». Красностранские газеты обожали рисовать карикатуры на непримиримых оппонентов, помещая рядом эту парочку: пузатый, мелкий Чертон, вечно с трубкой, вечно сидя (так он еще больше походил на куль с картошкой), с простоватой, словно у матроса, физиономией — и напыщенный, высокий, тощий Чертинг.

— Все химичишь… А читал нынче в столовой стенгазету? — неожиданно для самого себя спросил Новомира Кирпичников. Он думал о вредителе весь день, но был уверен, что голова соседа занята исключительно наукой и техникой.

— Естественно, читал, — ответил тот. — С утра об этом думаю.

— О чем?

— О том, кто же вредитель… О директоре. Прав Люсек! Непейко виноват… Да что Люсек, я же и сам так думал! Снять его к чертям! — Потом добавил: — Все вокруг так подозрительно…

Взял Чертинга из цинка, проколол дыру в цилиндре, привязал его за нитку и спустил в бутылку с чем-то непонятным.

— Раствор уксусно-кислого свинца, — пояснил химик.

Политик между тем внезапно начал толстеть и делаться все более похожим на своего идейного противника. Потом он почернел и стал лохматым, как питекантроп. Или как дьявол. Словом, выдал свою истинную сущность.

Трое братьев, появившись дома этим вечером, смотрели вокруг мрачно, не читали ни газет, ни новых сочинений Шарикова, а сразу улеглись на койки и замолчали.

Ночью кто-то громко топал в коридорах комбината, а наутро Новомир сказал, что слышал стук в их дверь.

Пару дней спустя Бензина и Краслен пошли в парк отдыха. Непрерывка позволяла выбирать свой выходной: влюбленные, конечно, брали общий, чтобы вместе отдыхать, — второй день пятидневки.

В парке было многолюдно, но не шумно. Здесь и там играли в домино, в шахматы, в шашки. Многие, лежа на траве, читали книги: любопытный глаз мог рассмотреть на корешках их названия: «Красный Пинкертон», «Цемент», «Лесозавод», «Анна Каренина»… Над деревьями взлетали батутисты: в переливающихся на солнце комбинезонах они напоминали вольных рыбок, выпрыгивающих из воды. Птицы-махолетчики, как обычно, парили над головами.

На одной скамейке парень в белых шортах возбужденно пересказывал подруге содержание какого-то кино. Другая скамейка была занята старушкой, наблюдающей за внуками: малыш в трусах пытался поймать голубя, а девочка постарше бегала с сачком за насекомыми. Рядом находилась танцплощадка. Десять девушек наслаждалось обществом десяти ребят: никто не сидел без пары. «Танго Роза» весело лилось из громкоговорителя.

Чуть дальше, на открытой сцене, давал представление любительский агиттеатр. В постановке «Да здравствует книга!» парад печатников сменялся шествием библиотек, а антре буржуазного писателя прерывала хоровая песня о хорошей литературе. Краслен и Бензина не стали задерживаться у сцены, но если верить помещенной рядом афише, то, помимо сценических приемов, в постановке использовались физкультура, трудовые движения, военный строй и краткий доклад о важности просвещения.

В глубине парка, на озере, проходили соревнования по гребле. Для участия в них Краслен с Бензиной пришли поздно. Оставалось только разместиться на временно оборудованных трибунах и, обнявшись, наблюдать за физкультурниками.

Бензина незаметно завела разговор о заявке на общую комнату. Краслен слушал вполуха, гладил косы своей невесты, а сам никак не мог избавиться от мыслей о вредителе.

Последние два дня он с подозрением наблюдал за окружающими. В страхе обнаружил, что отдельные товарищи, и в том числе Пятналер, нарушают технику безопасности. Однажды услыхал, как Электриса Никаноровна сказала, что она хоть и кухарка, а вот государством не умеет управлять, да вряд ли и научится когда-нибудь. Конечно, это были мелочи и глупости, но разве не из них потом мог вырасти побег зла и предательства? Еще он как-то заметил, что у Революция в газете три описки, две из них — в словах «губком» и «пролетарий». Вдруг умышленно? Нет, глупости, конечно. Но Маратычу Краслен рассказал про все — на всякий случай. Тот был очень благодарен.

В другой раз Кирпичников увидел, как Мотор Петрович (отстающий штамповщик, которого прорабатывали на прошлом собрании) нес домой — ну, в смысле, в свою комнату — мешок с песком. Спросил так, словно бы шутейно, невзначай — зачем, мол, что такое? Тот сказал, что грунт для кактусов. Позвал к себе, растения продемонстрировал: Краслену показалось, что с какой-то очень уж услужливой готовностью. Об этом эпизоде он, конечно, тоже известил начальника завкома и добавил от себя: в горшках для кактусов удобно что-нибудь прятать.

Остальные пролетарии — Краслен это заметил — тоже стали подозрительно смотреть на окружающих. Глядели косо чуть ли не на каждого, включая и Краслена, и Маратыча. Конечно, больше всех гнобили Аверьянова. Он, кажется, струхнул: сказал, что был глупцом, что больше он не станет отпадать от коллектива, что характер у него, конечно, скверный, но, раз на заводе есть вредитель, он готов переступить через себя и пожать руки тем, кто ему лично не нравится. Сборщики рассказывали, что этот чудак на самом деле стал работать с большим рвением, начал делать прозгимнастику со всеми, сделался общительнее, только, как и раньше, никогда не подпевал песням о Родине: кривился, если слышал что-нибудь патриотичное, ворчал, что «режет ухо».

«Может быть шпион таким, как Аверьянов? — думалось Краслену. — Или… Или он ведет себя как коммунист? Как авангардовец? Никто чтоб не подумал? Вот кого бы я не заподозрил никогда?» Он глянул на Бензину. Содрогнулся. Та болтала что-то о будущих детишках вперемешку с рассуждениями насчет гребных команд, пыхтевших в лодках.

— Кто вредитель, как ты думаешь? — прервал ее Кирпичников.

— Какой еще вредитель? — До Бензины не сразу дошло, о чем он думает. Потом она обиделась: — Ты что, меня не слушаешь?! Зачем мы пошли в парк? Чтоб думать о вредителях?! Как будто ты не можешь хоть минуту подумать о чем-нибудь другом? Обо мне, например…

Типичный женский ответ. Или все же?.. Мог бы так сказать вредитель? Просто совпадение! Совпадение! Девушка права, он слишком много думает про все эти дела, пора отвлечься…

В поисках того, что могло бы его отвлечь, Краслен повертел головой и у кромки озера заметил Кларозу Чугунову. Она расхаживала взад-вперед в широких трусах из агитсатина, разрисованных серпами и молотками, и держала на худеньком плечике здоровенное весло. Товарищей с завода Чугунова как будто не замечала.

— Хорошо бы нам дали комнату не в пятом корпусе, а в шестом, — рассуждала между тем Бензина. — Там кровати встроенные и столы откидные, а двери, как в поезде, раздвигаются.

— Ты весь день сегодня только и говоришь о всякой материальной ерунде, — заметил Краслен. — То стулья, то столы, то шкаф, то койка… Скоро так до самоваров с фикусами дойдешь, обывательница!

— Сам ты, Кирпичников, обыватель! — не моргнув глазом ответила девушка. — Согласно статье двадцать седьмой всенародно принятой Конституции С. С. С. М., каждый гражданин имеет право на жилье. Так что и мечтать о жилье законом не возбранятся! А критиковать стремление здоровых пролетарок к отправлению естественных потребностей — это левый уклон и идеалистическое заблуждение!

— Это каких таких потребностей, интересно?

— А вот таких! — Кирпичникову показали язык. — Ладно, сиди. Я сейчас.

Стоило Бензине ненадолго отойти, как Чугунова нарисовалась возле Краслена:

— Товарищ Кирпичников! Вот так счастье, наконец-то хоть один человек с нашего завода!

— Да я, собственно, не один… — ответил Краслен.

Клароза сделала вид, что не слышала этого неприятного замечания. Последующие десять минут она донимала пролетария разговорами о своих трудовых рекордах, заслуженных медалях, правильных поступках и общественных обязанностях.