Полвека без Ивлина Во - Ивлин Во

— Ах, это! — сказал он. — Простите, мне показалось, вы сказали «драка». Это всего-навсего полиция.

И действительно, когда спустя несколько минут толпа наконец разошлась, там остались два констебля, не владеющие собой от ярости, которых зрители пытались развести. Их наконец вытолкали, чтобы они продолжали свою свару снаружи; толпа принялась улаживать их ссору, отряхивать от пыли их упавшие фески; все снова успокоились, и громадный негр возобновил самоистязание в благодарной тишине.

На арену вышли разнообразные акробаты, среди которых была и маленькая француженка, которая продемонстрировала необыкновенную смелость и изящество. Когда мы уходили, представление было в полном разгаре и явно продолжилось до глубокой ночи, пока последний посетитель не чувствовал, что получил сполна удовольствия за свои деньги. Потом мы как-то увидели девочку-француженку в городе; она сидела за столиком в кондитерской со своим импресарио перед горой шоколадных эклеров, и лицо у нее было бледное и апатичное.

Во время байрама на железной дороге продавались билеты обратно в Каир за полцены, так что я и адвокат отправились ночным поездом в очень комфортабельном спальном вагоне.

Мы прибыли в Каир ближе к вечеру и отправились на поиски отеля. Все отели в Египте дурны, но в свое оправдание приводят две противоположные причины. Некоторые обоснованно утверждают, что в действительности не имеет значения, насколько они плохи, если они довольно дешевы; другие — что в действительности не имеет значения, насколько они плохи, если они довольно дороги. И те, и другие вполне сносны. Мы отыскали один из отелей первой категории, большое, старомодное заведение, с хозяевами греками в Мидан-эль-Хазнедар, называвшееся «Бристоль и Нил», где номера даже в разгар сезона стоят всего восемьдесят пиастров за ночь. В моем номере было три двуспальных кровати под высокими балдахинами с пыльными москитными сетками и два кресла-качалки, которые выглядели так, будто их принесли со свалки. Окна выходили на конечную остановку трамвая. Никто из прислуги не говорил ни на одном из европейских языков, но это был незначительный недостаток, поскольку они никогда не приходили на звонок.

Деннис — так удобней называть моего спутника, — прежде бывал в Каире и горел желанием показать мне его достопримечательности, особенно, конечно, «квартал красных фонарей».

Весь квартал был украшен огнями в честь праздника. Через улицу от окна к окну тянулись навесы из цветастого ситца с рисунком, имитирующим ковровый. Ряды мужчин и женщин, вынеся стулья на улицу, сидели, наблюдая за густой прогуливающейся толпой. Многочисленные маленькие кафе были заполнены мужчинами, которые пили кофе, курили и играли в шахматы. Этот район, в добавление к своему сомнительному занятию, еще и центр оживленной общественной жизни; в некоторых кафе мужчины танцевали неторопливые и грубоватые народные танцы. Со всех сторон звучала музыка. Кроме патрулей военной полиции, мы не видели ни одного европейца; никто не пялился на нас, никто никаким образом не беспокоил, но мы сами чувствовали свою неуместность в этой интимной и праздничной атмосфере, как незваные гости, вторгшиеся в компанию школьников, отмечающих день рождения одноклассника. Мы было уже совсем собрались уходить, как Деннис встретил знакомого — египетского инженера-электрика, который появлялся с ним на судне. Он горячо поздоровался с нами и представил друга, бывшего с ним; они взяли нас под руку и мы вчетвером двинулись по узкой улице, дружески болтая. Инженер, который обучался в Лондоне, чтобы, вернувшись, занять важную должность в компании, связанной с телефонией, беспокоился о том, чтобы у нас создалось хорошее впечатление о его городе, и попеременно то хвастался, то оправдывался. Не находим ли мы его очень грязным? Мы не должны считать этих людей невежественными; жаль, что сейчас выходной; если бы мы приехали в любое другое время, он показал бы нам такие вещи, о каких в Лондоне и не мечтают; много ли у нас было девушек в Лондоне? У него было много. Он показал нам бумажник, забитый их фотографиями; не правда ли загляденье? Но мы не должны думать, что египетские девушки уродливы. У многих кожа такая же светлая, как у нас; если бы не выходной, он мог бы показать нам настоящих красавиц.

Похоже, молодой человек был популярен. Со всех сторон его приветствовали друзья, которым он тут же нас и представлял. Те пожимали нам руку и угощали сигаретами. Поскольку никто из них не говорил по-английски, эти встречи были короткими. Наконец, поинтересовавшись, не желаем ли мы выпить кофе, он завел нас в один из домов.

— Здесь не так дорого, как в других местах, — объяснил он, — некоторые дерут просто ужасно. Как в вашем Лондоне.

Называлось заведение, как гласила надпись по-английски и по-арабски на входе, «Великосветский дом». Мы поднялись по многочисленным ступеням и вошли в небольшое помещение, где три глубоких старика играли на струнных инструментах необычной формы. Несколько прекрасно одетых арабов сидели вдоль стен и жевали орехи. По большей части это были мелкие землевладельцы, объяснил нам хозяин отеля, приехавшие из сельской местности на праздник. Он велел принести нам кофе, орехи и сигареты и дал полпиастра музыкантам. В комнате были две женщины: невероятно тучное белокожее создание неопределенной национальности и эффектная суданка. Хозяин спросил, не желаем ли мы, чтобы одна из дам станцевала для нас. Мы пожелали и выбрали негритянку. Наш выбор озадачил и потряс его. «Но у нее такая темная кожа!» — воскликнул он.

— На наш взгляд, она красивей, — возразили мы.

Учтивость взяла верх над его сомнениями. В конце концов мы гости. Он велел негритянке танцевать. Та встала, поискала кастаньеты, не глядя в нашу сторону и двигаясь очень медленно. Ей было никак не больше семнадцати. На ней было очень короткое красное бальное платье без спинки, ноги и ступни — голые, и многочисленные золотые браслеты на лодыжках и запястьях. Все настоящие, заверил нас хозяин. Танцовщицы всегда вкладывают все свои сбережение в золотые украшения. Она нашла, наконец, кастаньеты и начала танцевать с бесконечно скучающим видом, но с восхитительной грацией. Чем зажигательней становились ее движения, тем отрешенней и бесстрастней — выражение ее лица. В ее искусстве не было ни намека на вульгарность — просто ритмичное и волнообразное чередование поз, медленные извивы и дрожь рук и тела. Она танцевала минут пятнадцать или двадцать, за это время хозяин презрительно сплевывал шелуху орешков ей под ноги, затем взяла бубен и стала обходить публику, едва заметно кланяясь при каждом пожертвовании.

— Ни в коем случае не давайте ей больше полпиастра, — предупредил нас хозяин.

У меня не было монеты меньше пяти пиастров, их я и опустил в ее бубен, но негритянка встретила мой жест с неизменным безразличием. Она вышла, чтобы убрать деньги, потом вернулась, снова села и, взяв пригоршню орешков, принялась грызть их, сплевывая шелуху, глаза ее были полузакрыты, голова опиралась на кулачок.

К этому времени хозяину явно стало обременительно занимать нас, так что после долгого обмена любезностями мы тепло распрощались и направились в европейский квартал. Остановили такси и попросили отвезти нас в ночной клуб. Водитель отвез нас в клуб, называвшийся «Попугай», где было полно молодых людей в белых бабочках, бросавшихся серпантином. Это было не совсем то, что мы искали, поэтому мы отправились за город на другой берег реки в Гизу. Здешнее увеселительное заведение называлось «Фантазио», и на входе стоял швейцар в изящной ливрее. Однако множество игровых автоматов в вестибюле развеяли все опасения, что мы попали в шикарное заведение. Столики отделялись невысокими деревянными перегородками; три четверти пустовали. На сцене в конце зала молодой египтянин пел меланхолическим тенором нечто, напоминавшее литургию. С короткими паузами это выступление продолжалось все время, пока мы там были. За одним из столиков сидел внушительного вида старый шейх, мертвецки пьяный.

После получаса, проведенного в «Фантазио», даже живой интерес Денниса к ночной жизни приугас, так что мы сели в открытую коляску и покатили под звездами обратно в «Бристоль и Нил».

Незадолго до наступления Пасхи доктора объявили, что Джулиет может покинуть госпиталь, так что мы собрали вещи и отправились из Порт-Саида в Каир. Перед отъездом мы попрощались с разнообразными людьми, с которыми успели подружиться. Это было не современное прощание без всяких формальностей, но очень торжественный обход домов с небольшой стопкой визитных карточек, с пометкой «р.р.с.» в уголке. Мне приходилось время от времени слышать на званых обедах в Порт-Саиде резкие замечания в адрес людей, не посчитавших нужным отдать эту дань вежливости.

Для Джулиет путешествие было ничем не примечательно, кроме поведения египетских носильщиков. Они набрасываются на ваш багаж, как вестминстерские школьники на блинчики в последний день Масленицы, с той только разницей, что эти стремятся подхватить наилегчайшую из вещей; и тот, у кого крепче кулаки, выбирается из общей схватки с пачкой газет, ковриком, надувной подушкой или с маленьким «дипломатом». И тогда багаж одного человека оказывается в руках шести-семи носильщиков, каждый из которых шумно требует чаевые, когда донесет свою вещь до поезда или такси. Джулиет была шокирована, глядя; как ее муж и я защищаем наши пожитки от набросившихся носильщиков с помощью зонтика и трости; когда первая атака была отражена и нападавшие поняли, что мы не только что прибывшие, мы смогли разделить багаж между двумя из них и с достоинством продолжить свой путь.