Любовь сквозь годы - Рут Харрис

Аннетт сделала Алекса и Сару Розеров неузнаваемыми. Они брали ее на руки, целовали, и даже мистер Розер агукал с ребенком. Впервые со дня гибели их старшего сына они дали волю чувствам, которые просто захлестнули их. Когда подошло время возвращаться домой, они не только вернули Дику деньги за билет, но и оставили Барбаре тысячу долларов «на случай затруднений».

Книги предупреждали также, что молодой отец может охладеть к своей жене в сексуальном плане. С Диком все выглядело как раз наоборот. Он казался влюбленным в Барбару сильнее прежнего, она же испытывала прямо-таки благоговение перед тем его органом, который одарил ее таким чудесным подарком, каким была Аннетт.

Они решили как можно скорее обзавестись вторым ребенком.

В 1958 году всерьез началась космическая гонка. Советы ушли далеко вперед со своими тремя спутниками и собакой Лайкой. Нарастающее противостояние вызвало рост ассигнований на космические исследования и оборону. Компания «Маклафлин» получила ряд крупных заказов от Военно-морского флота, и Дик Розер стал регулярно бывать в Пентагоне. Когда Барбара позвонила, чтобы сообщить, что она снова беременна, он как раз находился там. Дик сказал, что это прекрасно, но ему сейчас нужно вернуться к делам, а сам перекрестил пальцы и загадал на сына.

Весной 1959 года Розеры переехали в шестикомнатную квартиру сразу за Грэмерси-парком. За пятнадцать долларов управляющий дал им ключи от ворот парка. Там было как-то очень мирно и красиво. Барбара с радостью распрощалась с Вашингтон-сквер, где старики играли свои нескончаемые шахматные партии, а на скамейках вечно спали бездомные. Разница между двумя парками в точности отражала рост благосостояния семьи Розер, который происходил на фоне стремительного экономического взлета конца пятидесятых.

Барбара следовала всем врачебным рекомендациям так же строго, как и в дни своей первой беременности. Но на этот раз ее измучили приступы утренней тошноты. Впрочем, она установила, что если перед тем, как встать с постели, съесть печенье, то с тошнотой удается справиться. На седьмом месяце ее ноги покрылись толстыми багровыми венами, и прогулки по парку с Аннетт в коляске стали настоящим испытанием. Она пожаловалась врачу.

– Не беспокойтесь, – сказал он. – Для второй беременности это обычное дело.

– Но в книжках пишут, что чем меньше разница в возрасте у детей, тем лучше. Так они не испытывают детской ревности. Они относятся друг к другу как союзники, а не враги.

Доктор улыбнулся.

– С точки зрения психологии это совершенно справедливо. Но выносить второго ребенка иногда труднее физически, чем первого. Я бы не стал волноваться на этот счет. У многих женщин варикозное расширение. Этим можно только гордиться.

Теперь уже Барбара улыбнулась. Доктор слово в слово повторил то, что написано в книжках. Вот только у нее вертелся в голове вопрос: что она станет делать летом, когда будет раздеваться на пляже?

– Иногда, – заметил врач, – варикозные вены проходят сразу после родов.

Барбара вышла от врача, уверенная, что с ней именно так и случится: вены пройдут сами собой.

Когда начались схватки, Барбара сразу отправилась в клинику. На этот раз роды продолжались два с половиной дня, и 13 июля 1959 года она родила сына. К моменту рождения она измучилась и лежала без сознания. Она потеряла столько крови, что пришлось делать два переливания. С медицинской точки зрения для таких тяжелых родов причин не было.

– Иногда так бывает. Никаких видимых причин, ничего явного, – сказал ей врач в день выписки. – Не стоит волноваться.

На сей раз он похлопал ее по плечу и вышел из комнаты, пошутив, что ждет ее здесь же в это же время на следующий год. Барбара выдавила из себя жалкую улыбку.

Она так ослабла, что ее пошатывало, и Дику пришлось самому нести ребенка и свободной рукой подзывать такси, а затем помогать Барбаре сесть в машину. Малыша назвали Кристианом в честь дедушки Барбары по материнской линии.

Квартира у парка Грэмерси была вдвое больше их прежнего жилья, и у каждого ребенка была своя комната. Тем не менее, едва Барбара переступила порог дома со вторым малышом, у нее начались приступы клаустрофобии. Ей казалось, что стены надвигаются на нее, сминают ее, не дают дышать. Она выбегала к лифту, судорожно нажимала на кнопку, но, не дождавшись, пока кабина поднимется на восьмой этаж, в ужасе сбегала вниз по лестнице, пролетала через парадное на улицу, где, по крайней мере, не было этих ужасных стен. Она не могла находиться дома, но не могла и уйти от новорожденного ребенка.

У него болел животик. Ночь напролет он плакал и хныкал. Еду он срыгивал. В квартире стоял запах его отрыжки, истребить который было невозможно, как бы Барбара ни мыла, чистила и дезинфицировала. Днем, если позволяла погода, она уходила в парк, но ночью она чувствовала себя в западне. Дику еще как-то удавалось спать, несмотря на крик сына, но Барбара не могла. Она пыталась качать его, баюкала его, пела ему колыбельные. Однажды она даже прибегла к мастурбации, так как вычитала, что это было излюбленное средство неграмотных викторианских кормилиц. Ничто не помогало. Кристиан продолжал беспокойно кричать. Это передалось и Аннетт: из веселого, жизнерадостного ребенка она превратилась в хнычущее чудовище и ударялась в крик, стоило только Барбаре заняться Кристианом. Мальчик же плакал, и когда она пыталась не замечать его, и когда брала на руки. А Аннетт, которая только-только начинала ходить, при этом сидела на полу и непрестанно дергала Барбару за ноги, требуя внимания. Если она не добивалась своего немедленно, то принималась кричать.

Когда Розеры приехали на этот раз, чтобы посмотреть своего второго внука, они произнесли все полагающиеся к случаю слова. Они старались уделить одинаковое внимание внуку и внучке, но от Барбары не укрылось, что они больше играли с Аннетт, чем с Кристианом. Она заметила и то, что на сей раз они не оставили чека на тысячу долларов. Однако она была слишком подавлена, чтобы сказать об этом Дику.

Барбара начала всерьез подумывать, что она сходит с ума. Приступы клаустрофобии усиливались, о нормальном ночном сне она уже давно забыла. Она сильно похудела и осунулась, под глазами у нее появились черные круги. Она грубила Дику без каких-либо причин и потеряла всякий интерес к сексу. Иногда, лежа в постели без сна, пытаясь не слышать беспокойное хныканье малыша, она чувствовала, как ходит ходуном кровать, и понимала, что это Дик перешел на «самообслуживание». Но ее это не трогало. Она ничем не могла ему помочь. Ей было жаль, но она ничего не могла поделать.

Все коммуникации в доме были проведены очень давно, и кондиционирование не предусматривалось. Жара и влажность усиливали у Барбары чувство замкнутого пространства. Она желала смерти своему ребенку. Несколько раз она оставляла его лежать на столе, придвинутом вплотную к открытому окну, а сама отправлялась на улицу. Она надеялась, что он случайно выпадет из окна восьмого этажа и убьется. Но едва она выходила на улицу, как раскаяние безжалостно гнало ее обратно, бегом вверх по темной лестнице с металлическими ступенями – только бы не споткнуться! Она врывалась в квартиру и хватала ребенка со стола. Она прижимала его к себе и целовала, не замечая его обычного запаха. Он принимался плакать и корчиться, и даже ее вина не делала его лучше.