Собрание пьес. Книга 1 - Федор Сологуб

Лаодамия. Стыдно мне, Нисса, но скажу тебе — раньше свадьбы, не свершив жертвоприношений, приходила я к моему милому, в его неоконченный дом, тайно ускоряя мое счастье, потому что я ревновала Протесилая к сладкоречивому отроку Лисиппу, который изваял из воска так много дивных статуй.

Нисса. Не тужи об этом, милая царица, — пусть гнев Геры ты навлекла на себя, но зато заслужила ты милость Афродиты, и Афродита утешит тебя в печалях и защитит тебя от мстительной богини.

Лаодамия. Боюсь, что и Афродита не сжалится надо мною. Гневаются на нас обе великие немилосердные богини — раньше брачного обряда познала я, самовольная, сладкое счастье любви и прогневала этим Геру, а небесная Афродита гневается на Протесилая за его былое влечение к черноокому, прекрасному другу его Лисиппу. Увы мне, жене одноночной, мгновенной, оставленной, неутешной!

Нисса. Госпожа, говорят в Филаке, что Лисипп вылепил из воска статую царя Протесилая. Дивно похож царь, точно живой. Говорят, что даже смотреть страшно. Не повелишь ли мне, госпожа, сказать Лисиппу, чтобы показал он тебе эту статую? Может быть, он и продаст ее тебе. Ты бы утешилась, глядя на изображение милого.

Лаодамия долго молчит.

Нисса. Прости, милая царица.

Лаодамия. Благодарю тебя, Нисса. Да, сходи к Лисиппу, скажи, что царица хочет увидеть его. Пусть придет ко мне Лисипп перед закатом докучного дневного светила.

К царице Лаодамии приходят ее подруги, жены филакских вельмож. Нисса уходит.

Подруги. Здравствуй, милая царица, госпожа Лаодамия. Мы встали рано утром, оделись поспешно, сошлись у водоема, над которым сидя, весело смеется изваянный юным Лисиппом молодой сатир, и пришли к тебе с благоуханными цветами, — видишь, еще вьется над этою розою золотая пчела и жужжит, — пришли с утешными речами, с веселыми песнями.

Лаодамия. Привет вам, дорогие подруги! Сколько цветов принесли вы для меня, неутешной!

Подруги. Но что же? Бедная одежда на тебе, и только диадема, высокий знак власти, на смоляно-черных кудрях твоих, Лаодамия. Или слишком рано мы пришли и помешали тебе облечься в одежды, приличные царице?

Лаодамия. Я рада, что вы пришли ко мне, мои милые подруги. Обнимите меня, поцелуйте меня.

Подруги (целуя Лаодамию). Отчего же ты так печальна, так уныло смотришь и так тихо говоришь? Где твоя багряница, шитая золотом, и твои богато изукрашенные сандалии? Зачем эта смиренная одежда? Царице ли носить ее хотя и во дни скорби и печали?

Лаодамия. Мой милый далеко, мой Протесилай.

Подруги. Не печалься, милая царица, не тужи, не затмевай ясного взора частыми слезами, не стесняй высокой груди глубокими вздохами. Минует тяжкое время разлуки с возлюбленным твоим супругом, вернется он, прославленный и светлый, ты радостно обнимешь героя, а мы будем громко и весело славить его и тебя и говорить: «Вот Лаодамия, царица наша, жена царя Протесилая, покрывшего себя великою славою в войне с троянцами».

Лаодамия. Милые мои подруги, благодарю вас за ваши утешные слова, — прямо от сердца идут они. Но не знаю, сможете ли вы, милые, утешить меня. А жажду я утешения. Мы, бедные женщины, как дети, — нас бы утешали да ласкали. Но кто и как меня утешит? Какой страшный сон приснился мне нынче ночью!

Подруги. Расскажи нам, милая Лаодамия, расскажи твой сон. Мы любим слушать рассказы о снах и разгадывать любим, к добру они или к худу.

Лаодамия. Слушайте, милые, я расскажу вам сон мой, — но что разгадывать его? Увы, ясен его страшный смысл!

Подруги. Старые люди говорят, что и прозрачные воды бывают глубоки.

Лаодамия. Нынче ночью видела я во сне моего Протесилая. Темны были очи его, и лицо его было покрыто мглою. Увы мне! Оставил он меня, неутешную.

Плачет. Подруги обступили ее и ласкают.

Подруги. Лаодамия, не плачь, милая, — доскажи нам твой сон. Что же сказал тебе царь Протесилай?

Лаодамия. Видела я, что пришел ко мне мой Протесилай в окровавленной и изорванной одежде. «Прости, Лаодамия, — сказал он мне, — неумолимая увлекает меня в царство Аида. Оскорбленная мною некогда Афродита, — говорил мне Протесилай, — направила вражье копье в мою грудь и предала меня в руки неумолимой». Так говорил мне мой Протесилай, несносною терзая скорбию мое бедное сердце.

Подруги. А ты, милая царица, что ты ответила ему?

Лаодамия. Обливаясь горькими слезами, я сказала: «О Протесилай, мы будем вместе, всегда вместе, — сказала я, — повсюду за тобою, за тобою, Протесилай, и в самый ад, — так сказала я, — последует твоя Лаодамия». И я поспешно подошла к нему, чтобы обнять его, — но уже его не было, и только милый голос его прозвучал издалека: «Прости, Лаодамия», — услышала я и проснулась, обливаясь горячими слезами. Золотые пчелы жужжали за моим окном, жужжали, и золотые стрелы светлокудрого Феба упали на мое плечо, и пчелы темные, злые жалили мое сердце, и ныло от боли мое сердце — соты горького меда, — и я плакала, плакала неутешно.

Подруги. Теперь-то не плачь, милая, — а то и мы, глядя на тебя, заплачем, еще ничего не зная, — и как мы тогда тебя утешим? А может быть, еще и не о чем плакать. Может быть, мелкими и злыми демонами недостроенного дома внушен тебе этот сон. Бывают же, говорят старые люди, такие сны, которые и не могут сбыться, — только опечалить, только смутить человека хотят враждебные демоны, но не имеют силы исполнить свои темные угрозы.

Лаодамия. Ах, милые! Я слышала голос моего Протесилая. Мне ли не узнать его? Он сам приходил ко мне, он прощался со мною. Зачем он прощался? Когда тело его неподвижно лежало на сыром песке, зачем он приходил ко мне легкою тенью, ночным призраком? Зачем сказал мне: «Прости, Лаодамия»? Может быть, его… может быть, он забыл меня для другой, которая понравилась ему больше?

Подруги. О милая Лаодамия, как может молодой муж так скоро забыть свою жену, с которою он провел только одну ночь.

Лаодамия. Одну ночь! Увы!

Подруги. И на кого он тебя променяет? Ты прекрасна, как обитательница светлого Олимпа, и хорошо, что Парис миновал Филаку.

Лаодамия. Там, на далеком востоке, цветут, может быть, розы пышнее и благоуханнее наших. Пышно одетые красавицы, в диамантовых диадемах, в жемчужных ожерельях, в золотых запястьях, обольстят его лукавыми своими улыбками, призывными своими речами, варварскою пышностью своих смуглых тел. Забыл он меня, забыл меня, оставленную здесь, и сам наслаждается любовью в краю далеком и отрадном. Злые разлучницы! Их ласки бесстыдны, их глаза обманчиво-нежны. Из-за блудницы оставили воины родной край, за беглою женою устремились, — и чужие прелестницы обольстят их.

Подруги. Не думай так, милая Лаодамия, — не забудет тебя Протесилай для заморской красавицы. Варварские лица не любы эллину, варварский обычай противен ему.

Лаодамия. Ах, милые, говорю, — и сама не верю. Мой Протесилай меня не забудет, мне не изменит. А может быть, она, вещунья сладкая, по ночам таинственно ворожащая под луною, увела его на свой темный луг, зачертила его в свой волшебный круг, опоила его полуночным зелием, обольстила его чародейным веселием… Увы мне, жене оставленной, неутешной!

Подруги. Утешься, милая наша царица, — сама придумываешь ты для себя скорби, которых нет, сама напрасною мукою терзаешь свое сердце.

Лаодамия. И зачем, из-за чего пошли они в такой далекий и трудный путь! Блудницу прославить и увенчать, призрак воплотить, медом жизни напоить беглую тень, — о безумные!

Подруги. Высокому безумию — слава.

Лаодамия. Зачем, зачем слава, омытая в крови? Мне нужна любовь.

С шумом и плачем в чертог быстро входят жены, девы, дети, старцы, вельможи и народ, и с ними Нисса.

Жены и Девы. Царица Лаодамия! Вестник, посланный вождями нашего войска, пришел и принес тебе, царица, и городу вести. Одежда его в пыли, истомлен великою он усталостью, и нерадостен его мутный взор. Боимся, что многие печали возвестит он тебе, царица, и нам.

Лаодамия. Протесилая моего убили! Чуяло мое сердце!

Вестник (входит и обращается к царице). Царица Лаодамия, тебе и городу возвестить великую скорбь послан я ныне вождями.

Лаодамия. Протесилая моего убили!

Вестник. Царица, ты знаешь, что долго стояли мы в Авлиде, и ветра не было. И знаешь ты про смерть Ифигении, и про то, как мы покинули Авлиду. Путь был труден, и велики раздоры среди вождей, и море бурно. Но все корабли пришли к троянским берегам. Тогда мы вспомнили слова вещателя.