Полина - Александр Дюма

— Выслушайте меня, — сказал я, стараясь умерить волнение, — и поверьте мне. Бывают положения настолько неожиданные и странные, что они освобождают от всех обыкновенных форм и принятых выражений. Бог привел меня к вам, и я благодарю его, но надеюсь, что его поручение мною еще не исполнено — и может быть вы будете во мне нуждаться. Итак, выслушайте меня и взвесьте каждое мое слово.

Я свободен, богат, ничто не привязывает меня к одному какому-либо месту. Я думал путешествовать, отправиться в Англию без всякой цели; теперь же могу изменить свой план и ехать туда, куда случай толкнет меня. Может быть, вам надо оставить Францию. Не знаю ничего, не требую от вас ни одной вашей тайны и ожидаю, когда вы позволите мне высказать предположения. Но останетесь ли вы во Франции или покинете ее, располагайте мной как другом или братом. Прикажете ли, чтобы я сопровождал вас или следовал за вами издали; сделаете ли меня открыто вашим защитником или потребуете, чтобы сделал вид будто незнаком с вами, — я повинуюсь в ту же минуту, и это, поверьте мне, без скрытной мысли, без себялюбивой надежды и без дурного намерения. Позабудьте ваши годы, мои или предположите, что я ваш браг.

— Благодарю! — сказала графиня голосом, в котором звучала глубокая признательность. — Принимаю предложение с доверием, равным вашей откровенности. Полагаюсь на вашу честь, потому что вы один остаетесь мне другом в целом свете, вы один знаете, что я существую. Да, предположение ваше справедливо: я должна оставить Францию. Вы поедете в Англию и проводите меня туда, но я не могу появиться там одна, без семьи. Вы предлагаете мне имя вашей сестры, впредь для всего света я буду девицей де Нерваль.

— О как я счастлив! — воскликнул я, но графиня сделала мне знак выслушать ее,

— Я потребую от вас больше, чем вы может быть, думаете; я тоже была богата, но мертвые ничем не владеют.

— Но я богат — все состояние мое…

— Вы не понимаете меня и, не дав кончить, заставляете краснеть.

— Простите!

— Я буду девицей де Нерваль, дочерью вашего отца, сиротой, порученной вам. Вы должны иметь рекомендательные письма и представить меня как учительницу в какой-нибудь пансион. Я говорю на английском и итальянском языках, как на своем родном; хорошо знаю музыку — по крайней мере, мне говорили это прежде — и буду давать уроки музыки и языков.

— Но это невозможно! — возразил я.

— Вот мои условия, — сказала графиня, — вы их отвергаете или принимаете?

— Все, что вы хотите, все, все!..

— Итак, нам нельзя терять времени: завтра мы должны отправиться. Это возможно?

— Совершенно.

— Но паспорт?

— У меня есть.

— На имя господина де Нерваля? — Я прибавлю имя своей сестры.

— Но это будет фальшивка?

— Очень невинная. Неужели вы хотите, чтобы я написал в Париж о присылке другого паспорта?

— Нет, нет! Это заставит нас потерять много времени. Откуда мы отправимся?

— Из Гавра.

— Каким образом?

— На пакетботе, если вам угодно.

— Когда же?

— Это в вашей воле.

— Можем ли мы ехать теперь же?

— Но не слабы ли вы еще для дороги?

— Вы ошибаетесь: я здорова. Как только вы соберетесь отправиться, найдете меня готовой.

— Через два часа.

— Хорошо. Прощайте, брат.

— Прощайте, сударыня!

— А! — возразила графиня, улыбаясь. — Вот вы уж и изменяете нашим условиям.

— Позвольте мне со временем привыкнуть к этому приятному имени.

— Разве для меня оно не так же приятно?

— О! Вы… — воскликнул я, но понял, что хотел сказать слишком много. — В два часа, — повторил я, — все будет готово по вашему желанию.

Потом поклонился и вышел.

Не прошло и четверти часа, как я представил себя в роли брата и почувствовал всю ее трудность. Быть названым братом молодой и прекрасной женщины — уже трудно; но когда вы любите эту женщину, когда, потеряв ее, опять находите — одинокую и оставленную, не имеющую, кроме вас, другой опоры, когда счастье, которому вы не смели верить, потому что смотрели на него, как на сон, подле вас во всей реальности и, протягивая руку, вы до него дотрагиваетесь, тогда, несмотря на принятое решение, несмотря на данное слово, невозможно скрыть в душе своей то, чему изменяют и глаза, и язык.

Найдя моих гребцов за ужином и чаркой вина, я сказал им, что хочу сейчас же отправиться в Гавр, чтобы приехать туда ночью и поспеть ко времени отъезда пакетбота. Но они отказались пуститься в море на том же самом судне, а на приготовление другого, более надежного требовался час времени; мы сразу условились о плате, или лучше сказать, они положились на мое великодушие. Я прибавил к двадцати пяти луидорам, полученным ими, еще пять, а за эту сумму они взялись бы доставить меня и в Америку.

Потом я осмотрел шкафы моей хозяйки, потому что у графини было только одно платье. Я боялся за нее, еще слабую и больную, боялся ветра и ночного тумана. Заметив на одной полке большой шерстяной платок, я взял его и попросил госпожу Озере внести его в мой счет. Я надеялся, что благодаря этой шали и моему плащу спутнице моей будет тепло во время переезда. Она не заставила ожидать себя и, узнав, что судно готово, в ту же минуту вышла. Я рассчитался в гостинице, и нам оставалось только дойти до пристани и отправиться.

Как я и предвидел, ночь была холодна, однако тиха и прекрасна. Я укутал графиню шалью и хотел ввести в палатку, раскинутую нашими матросами, но чистота неба и неподвижность моря удержали ее на палубе. Мы сели на скамейку друг подле друга.

Сердца наши были так полны чувствами, что мы сидели, не произнося ни одного слова. Голова моя склонилась на грудь, и я с удивлением думал о тех странных приключениях, которые начались для меня и цепь которых будет, вероятно, все более и более растягиваться в будущем. Я горел желанием узнать, по каким причинам графиня Безеваль, молодая, богатая, по-видимому любимая мужем, была заключена в подземелье разрушенного аббатства, чтобы встретить там смерть, от которой я избавил ее. С каким намерением и для чего муж распустил слух о ее кончине и положил на смертное ложе вместо нее другую? Не от ревности ли?.. Эта мысль с самого начала возникла в моем уме: она была ужасна… Полина любит кого-нибудь!.. Эта мысль развеяла все мои мечты, потому что для этого человека, любимого ею, она возвращалась к жизни и в какой бы стороне ни была, он найдет ее. Я спас ее для другого; она поблагодарит меня как брата — и только; этот человек пожмет мне руку, повторяя, что он обязан мне больше, чем жизнью. Потом они будут счастливы и, вероятно, — останутся в неизвестности… А я! Я возвращусь во Францию, чтобы страдать, как уже страдал и в тысячу раз сильнее, потому что блаженство, которое я видел издали, приблизилось ко мне, чтобы еще безжалостнее ускользнуть. Тогда наступит минута, когда я прокляну тот час, в который спас эту женщину, или пожалею, что, мертвая для целого света, она жива для меня — вдали и для другого — вблизи… Впрочем, если она виновата, мщение графа справедливо… На его месте я не оставил бы ее умереть, но, наверное… убил бы ее и человека, которого она любит! Полина любит другого!.. Полина виновна!.. О! Эта мысль грызла мое сердце… Я медленно поднял глаза. Полина, запрокинув голову, смотрела на небо, и слезы текли по ее щекам. — Что с вами? Боже мой! — воскликнул я.