Юрий Долгорукий - Алексей Карпов

За первой победой последуют другие. Наибольший успех будет достигнут весной 1111 года, когда Владимиру вновь удастся организовать совместное выступление против половцев. Помимо самого Владимира и Святополка в походе примут участие Давыд Святославич и младшие князья — сыновья Владимира, Святополка и Давыд а. Полки выступят 26 февраля и двинутся к Северскому Донцу. 21—22 марта будут заняты половецкие города Шарукань и Суфов, причем жители первого из них добровольно признают власть русских князей. 24 марта «на потоци Дегея» (по-видимому, каком-то небольшом притоке Северского Донца) русские нанесут поражение передовым частям половцев, а 27 марта разобьют их основные силы на реке Сальне.

Так будет достигнут решающий перелом в войне с половцами. Военные действия будут перенесены в Степь. Русским удастся выявить слабое место своего врага. Нападая весной на половецкие становища и городки и разоряя их, они подорвут военный и экономический потенциал противника, истребят его живую силу, лишат возможности совершать набеги на русские земли. Больше того, страшась русской угрозы, значительная часть половцев вынуждена будет покинуть свои кочевья и переселиться подальше от русских границ.

Главным творцом этих побед летопись называет Владимира Мономаха. Редчайший случай — не будучи киевским князем и уступая в иерархическом отношении своим двоюродным братьям, он в ходе совместных военных действий объединенных сил русских князей безоговорочно выдвинулся на первое место. И это не преувеличение летописца, не его тенденциозное стремление приукрасить или возвеличить Мономаха, как иногда полагают. В представлении и современников, и потомков первенствующая роль князя Владимира Всеволодовича не вызывала сомнений. Победа 1111 года, согласно летописному рассказу, была одержана русскими благодаря помощи ангелов, которые невидимо побивали половцев «пред полком Володимеровом»: «се бо ангел вложи в сердце Володимеру Манамаху пустити братью свою на иноплеменникы». Слава об этой великой победе дошла «ко всим странам далним, рекуще к Греком, и Угром (в Венгрию. — А. /Г.), и Ляхом (в Польшу. — А.К.), и Чехом, дондеже и до Рима», и именно после нее Владимир сделался «наипаче же… страшен поганым», как выразился автор его летописной похвалы. «Его имене, — пишет другой летописец, — трепетаху вся страны и по всем землям изиде слух его».

Об этой победе помнили и спустя сто лет после смерти Мономаха. По словам галицкого книжника XIII века, сей великий князь «пил золотом шоломом Дон» и погубил «поганыя измаилтяны, рекомыя половци», «и приемшю землю их всю, и за гнав шю оканьныя агаряны» за Кавказский хребет. И, например, могущественный половецкий хан Отрок (между прочим, тесть знаменитого грузинского царя Давида Строителя) только после смерти Мономаха смог вернуться в Половецкую степь. Именем Мономаха половцы пугали своих детей в колыбели, писал другой древнерусский книжник XIII века, автор «Слова о погибели Русской земли». «А литва из болота на свет не выникываху, а угры твердяху каменые городы свои железными вороты, абы на них великый Володимер тамо не въехал, а немци радовахуся, далече будуче за Синим морем…» Конечно, это уже фольклорный, а не исторический образ Владимира Мономаха. Но появление этого фольклорного образа, несомненно, есть следствие того вклада, который вполне реальный, исторический князь Владимир Всеволодович внес в победу над половцами и укрепление международного авторитета Руси.

Смерть киевского князя Святополка Изяславича 16 апреля 1113 года станет последним поворотным событием в судьбе Владимира Мономаха.

Занимавший киевский престол в течение двадцати с лишним лет, Святополк к концу жизни сумел вызвать к себе крайнюю неприязнь киевлян. Его не любили за скупость, за насилия, которые чинили его приближенные. Ситуацию не исправила даже щедрая милостыня, розданная его вдовой. Уже на следующий день после смерти Святополка, 17 апреля, в Киеве вспыхнуло восстание, острие которого было направлено против тысяцкого Путяты — правой руки умершего, и киевских ростовщиков-иудеев. «Кляни же разъграбиша двор Путятин, тысячького, — рассказывает киевский летописец, — [и] идоша на жиды и разграбиша я». Без вмешательства князя киевская знать не могла погасить возмущение толпы.

Сразу же после смерти Святополка, то есть еще до начала мятежа, киевляне послали к Владимиру, приглашая его занять киевский стол. Однако Владимир отказался: «плака-ся велми и не поиде, жаля си по брате».

Историки по-разному оценивают поведение Мономаха в эти дни. Иногда полагают, что своим отказом немедленно ехать в Киев он молчаливо признавал преимущественные права на киевский стол своих двоюродных братьев Святославичей, Давыда и Олега. По-другому, вспоминают о признании Киева наследственным владением Святополка, у которого остался сын, волынский князь Ярослав (или Ярославец, как его называли киевский летописец и сам Мономах): если следовать духу и букве любечских постановлений, он и должен был стать следующим киевским князем. Но любечские постановления умерли намного раньше Святополка, причем умерли, если так можно выразиться, насильственной смертью, к которой был причастен сам Святополк, и вряд ли Владимир готов был добровольно уступить Киев своему двоюродному племяннику. Ничего не известно нам и о каких-либо претензиях на Киев со стороны Олега и Давыда Святославичей. Напротив, последующие события свидетельствуют о том, что даже Олег изначально поддержал Владимира в качестве киевского князя.

Скорее, в действиях Мономаха можно увидеть следование традиции, обычаю, не терпящему излишней торопливости. Он не готов был откликнуться на первый же зов, не будучи уверен в том, что его действительно желают видеть в Киеве. И лишь повторная просьба киевлян, точнее, их мольба о помощи, позволяла ему диктовать свою волю, воссесть на «златой» киевский стол в качестве полновластного князя.

И эта повторная просьба-мольба не заставила себя ждать. Из последующего описания торжественной встречи Владимира Мономаха в Киеве явствует, что инициатива его приглашения исходила прежде всего от церковных кругов, и в частности от киевского митрополита грека Никифора, занявшего кафедру в декабре 1104 года. Летопись приводит слова, с которыми киевские «мужи» обратились к Владимиру: «Пойди, княже, Киеву; аще ли не поидеши, то веси, яко много зло уздвигнеться: то ти не Путятин двор, ни соцьких (сотских. — А.К.), но и жиды грабити, и паки ти поидуть на ятровь твою (княгиню Святополкову. — А.К.), и на бояры, и на манастыре, и будеши ответ имел, княже, оже ти манастыре разъграбят». Теперь приход князя в Киев становился уже не его личным делом, не исполнением его давней мечты, но благом для всего «христианского рода», спасением для киевских церквей и монастырей. И, напротив, промедление оказывалось грехом, за который князь должен был держать ответ на Страшном суде.