Григорий Распутин. Тайны «великого старца» - Владимир Хрусталев

Белогвардейский следователь по особо важным делам Н.А. Соколов в своей известной книге «Убийство царской семьи» характеризовал императора следующим образом:

«Николай Александрович получил воспитание, какое обыкновенно давала среда, в которой родился и жил он. Она привила ему привычку, ставшую основным правилом поведения, быть всегда ровным, сдержанным, не проявляя своих чувств. Всегда он был ровен, спокоен. Никто из окружающих не видел его гнева.

Он любил книгу и много читал по общественным наукам, по истории.

Он был очень прост и скромен в своих личных привычках, потребностях. <…>

Он любил природу и охоту.

Будучи весьма религиозным, царь был наделен сильным чувством любви к простому русскому народу. <…> Самой типичной чертой его натуры, поглощавшей все другие, была доброта его сердца, его душевная мягкость, утонченнейшая деликатность. По своей природе он был совершенно не способен причинить лично кому-нибудь зло»[18].

Начальник канцелярии министра Императорского двора генерал-лейтенант А.А. Мосолов (1854–1939), многие годы непосредственно наблюдавший за жизнью Царской семьи, писал в воспоминаниях о Николае II: «Сознаюсь, что за все 16 лет службы при дворе мне всего лишь дважды довелось говорить с Государем о политике.

Впервые это было по случаю двухсотлетия основания Петербурга. Столбцы газет были переполнены воспоминаниями о победах и преобразованиях Петра Великого. Я заговорил о нем восторженно, но заметил, что царь не поддерживает моей темы. Зная сдержанность Государя, я все же дерзнул спросить его, сочувствует ли он тому, что я выражал.

Николай II, помолчав немного, ответил:

– Конечно, я признаю много заслуг за моим знаменитым предком, но сознаюсь, что бы неискренен, ежели бы вторил вашим восторгам. Это предок, которого менее других люблю за его увлечения западною культурою и попирание всех чисто русских обычаев. Нельзя насаждать чужое сразу, без переработки. Быть может, это время как переходный период и было необходимо, но мне оно несимпатично.

Из дальнейшего разговора мне показалось, что кроме сказанного Государь ставит в укор Петру и некоторую показную сторону его действий, и долю в них авантюризма»[19].

Надо сказать, что у Г.Е. Распутина не было никаких политических программ. Он просто проповедовал мистическую веру в народного царя как «помазанника Божия». Император Николай II и его супруга Александра Федоровна верили, что в лице одного из «святых» простолюдинов с ними бескорыстно и правдиво говорит истинно русский народ. Распутин никогда не льстил им и часто в глаза говорил колкости, призывая к «смирению» и «укрощению гордыни». Многие слова проповедей «святого друга» были созвучны душевным струнам царской четы. Государь Николай II был убежден в необходимости сохранить верность клятве, которую он дал отцу на его смертном одре, клятву «достойно нести бремя абсолютной монархии».

Известно, что император Николай II имел продолжительную беседу с графом Л.Л. Толстым (сын писателя Льва Николаевича Толстого). В этой беседе царь привел главный аргумент, которого придерживался все свое царствование. Он сказал, что ему лично ничего не нужно, что он хотел бы «покойно жить в своей семье, но что клятва, принесенная им во время коронации, не дает ему права на отречение от неограниченной власти». Однако близкие родственники Николая II считали, что царь пошел бы на уступки «думской оппозиции», если бы не влияние на него властной супруги Александры Федоровны и всеми ненавидимого Григория Распутина.

В Государственной Думе Г.Е. Распутин оппозицией был оценен и избран как подходящий элемент для скрытой пропаганды против царской династии и устоев государственного строя Российской империи. Под критикой «грязного и порочного Гришки» прежде всего метили в устоявшийся вековой режим и стремились разрушить самодержавие. Недаром доктор Е.С. Боткин с горечью отмечал: «Если бы не было Распутина, то противники Царской семьи и подготовители революции создали бы его своими разговорами из Вырубовой, не будь Вырубовой, из меня, из кого хочешь»[20].

Анна Вырубова (Танеева) в эмиграции с возмущением писала по этому поводу в воспоминаниях (опубликованных в 1920-х гг. во Франции и Америке):

«Распутиным воспользовались, как поводом для разрушения всех прежних устоев; он как бы олицетворял в себе то, что стало ненавистным русскому обществу, которое, как я уже писала, утратило всякое равновесие; он стал символом их ненависти. И на эту удочку словили всех, и мудрых и глупых, и бедных и богатых. Но громче всех кричала аристократия и великие князья и рубили сук, на котором сами сидели. Россия, как и Франция 18-го столетия, прошла через период полного сумасшествия и только теперь через страдание и слезы начинает поправляться от своего тяжелого заболевания. Плачут и проклинают большевиков. Большевики – большевиками, но рука Господня страшна. Но чем скорее каждый пороется в своей совести и сознает свою вину перед Богом, Царем и Россией, тем скорее Господь избавит нас от тяжких испытаний. “Аз есмь Бог отмщения и Аз воздам”»[21].

Во всяком случае, при всем желании найти в советах Распутина что-либо, подсказанное врагами Отечества, в чем его обвиняли многочисленные недруги, было невозможно. Его советы и проповеди призывали только к укреплению строя и блага простого народа.

Председатель Государственной Думы М.В. Родзянко (1859–1924), ярый противник «старца» и закулисный недоброжелатель императора Николая II, следующим образом характеризовал роль епископа Феофана и Г.Е. Распутина в судьбе Царской семьи:

«…Папюс вскоре был выслан, и его место занял Феофан, ректор СПБ Духовной академии, назначенный к тому же еще и духовником Их Величеств. По рассказам, передаваемым тогда в петербургском обществе, верность которых документально доказать я, однако, не берусь, состоялось тайное соглашение высших церковных иерархов в том смысле, что на болезненно настроенную душу молодой императрицы должна разумно влиять православная церковь, стоя на страже и охране православия, и, всемерно охраняя его, бороться против тлетворного влияния гнусных иностранцев, преследующих, очевидно, совсем иные цели.

Личность преосвященного Феофана стяжала себе всеобщее уважение своими прекрасными душевными качествами. Это был чистый, твердый и христианской веры в духе истого православия и христианского смирения человек. Двух мнений о нем не было. Вокруг него низкие интриги и происки иметь места не могли бы, ибо это был нравственный и убежденный служитель алтаря Господня, чуждый политики и честолюбивых запросов.