Южный ветер - Норман Дуглас

— Так вы что же, авгита{20} от амфибола{21} не можете отличить? — по ходу разговора осведомился мистер Мартен. — Нет, серьёзно? Лопни мои глаза! Сколько, вы сказали, вам лет?

— Девятнадцать.

— И чем же вы занимались, Фиппс, последние девятнадцать лет?

— В моём возрасте невозможно знать всё.

— Согласен. Но, полагаю, хоть такую-то малость вы могли бы усвоить. Зайдите ко мне в четверг поутру. Я посмотрю, чем вам можно помочь.

Мистеру Херду молодой учёный, пожалуй, даже понравился. Вот кто знал, что ему требуется: ему требовались камни. Лучший среди ему подобных — положение, всегда казавшееся епископу привлекательным. Приятные юноши, и тот, и другой. И такие разные!

Что касается Дениса — о Денисе он определённого мнения составить не смог. Прежде всего, от юноши веяло специфическим университетским душком, избавиться от которого зачастую не удаётся даже ценою пожизненных героических усилий. Кроме того, он что-то такое говорил о Флоренции, о Чинквеченто{22} и о Джакопо Беллини{23}. Будучи человеком практическим, епископ не видел особой ценности ни в Джакопо Беллини, ни в людях, о нём рассуждающих. Тем не менее, помогая епископу распаковываться и раскладывать вещи, Денис обронил фразу, поразившую мистера Херда.

— Если взглянуть на Непенте, как на живописное полотно, — заметил он, — замечаешь, что он, пожалуй, несколько перегружен деталями.

Несколько перегружен деталями…

Истинно так, думал епископ тем вечером, в одиночестве сидя у окна и глядя на море, в которое только что ушла на покой молодая луна. Перегружен! Непрестанно движущаяся, словно гонимая приливом людская толпа поплыла перед его усталыми глазами. Ощущение нереальности, охватившее его при первом взгляде на остров, всё ещё сохранялось; и южный ветер, вне всяких сомнений, поддерживал эту иллюзию. Он вспомнил о достатке и добродушии местных жителей, они произвели на него немалое впечатление. Ему здесь нравилось. Он уже ощущал себя словно попавшим домой и даже поздоровевшим. Но едва он пытался извлечь из памяти сколько-нибудь определённое впечатление от этих мест и людей, образы их становились расплывчаты; улыбчивый священник, Герцогиня, мистер Кит — они походили на персонажей из сна; они сливались с африканскими воспоминаниями; с обликами пассажиров корабля, на котором он плыл из Занзибара; они смешивались с представлениями о его будущей жизни в Англии — с представлениями о кузине, живущей здесь, на Непенте. И силы покидали мистера Херда.

Усталость его была так велика, что даже канонада, вполне способная пробудить и покойника, на него не подействовала. Наверное, что-то произошло, — подумал он, и заключив этим выводом свои размышления, повернулся на другой бок. Он проспал до позднего утра, а проснувшись, обнаружил в смежной комнате стол, весьма аппетитно накрытый к завтраку.

А теперь, подумал он, посмотрим, что тут у них за шествие.

Колокола наполняли весёлым звоном пронизанный солнцем воздух. Уже издали он различил медные звуки оркестра, пение священников и горожан, пронзительные возгласы женщин. Затем показалась процессия, извивавшаяся под множеством украшенных флагами арок, сплетённых из зелёных ветвей, — сверху из окон и с балконов на неё дождём осыпались цветы. Впереди выступали стайки детей в многоцветных нарядах, отвечающих разнообразным школам и братствам. За ними шагал городской оркестр, облачённые в форму музыканты наигрывали развесёлые мелодии; следом шествовала непентинская милиция, имевшая крайне внушительный вид благодаря старинным серебряно-алым мундирам. По пятам за нею двигались островные власти — серьёзные господа в чёрных одеждах, кое у кого расцвеченных лентами и орденами. Среди них виднелся и мефистофельского обличия судья-вольнодумец, — он бодро хромал, сплёвывая через каждые десять, примерно, ярдов, — по-видимому выражая неудовольствие тем, что ему как лицу, состоящему на государственной службе, приходится участвовать в религиозных торжествах. Наблюдался в чиновных рядах и консул. Этот выглядел в точности, как вчера, — чрезвычайно неофициальные бриджи и багровая, не иначе как от избытка здоровья, физиономия.

Далее тянулась длинная вереница священников в кружевных и шёлковых одеяниях всевозможных оттенков. Больше всего они походили на вышедший прогуляться цветник. Упитанные, полные жизни мужички, блаженно поющие и время от времени перебрасывающиеся друг с другом несколькими словами. Между ними поблёскивал багровым облачением дон Франческо, — признав мистера Херда, он приветствовал его широкой улыбкой и чем-то, что можно было по ошибке счесть за подмигиванье. Следом плыла огромная серебряная статуя святого. То было гротескное чудище, несомое на деревянной платформе, которая покачивалась на плечах восьми буйно потевших мужчин. При её прохождении зрители приподнимали шляпы — все, кроме русских, Белых Коровок, стоявших несколько в особняком с написанным на детских лицах изумлением; они были избавлены от такой необходимости, поскольку их вождь, самозваный Мессия, боговдохновенный Бажакулов, шляпы носить запрещал; Белым Коровкам полагалось зимой и летом ходить босиком и не покрывать голов, «подобно христианам древних времён». Кое-кто из пылких верующих даже преклонял перед статуей колени, опускаясь на каменистую землю. Среди прочих эту благоговейную позу приняла и Герцогиня, будущая католичка; окружённая множеством дам и господ, она расположилась на другой стороне улицы. Оглядев толпу, мистер Херд отказался от мысли, прорезав шествие, перебраться к Герцогине и обменяться с ней парой слов. Ему ещё предстояло увидеться с нею под вечер.

А вот, наконец, и епископ — сановник, которого дон Франческо назвал «не вполне либералом». Данная характеристика словно для него и была придумана. Злющая старая образина! Коричневый, будто мумия, с мутным взором и до того толстый, что ноги давным-давно отказались служить ему в каком-либо качестве, сохранив за собою лишь функцию сомнительной надёжности подпорок для стояния. В пышном облачении он ехал на белом ослике, ведомом двумя миловидными мальчиками-хористами в голубых одеждах. Приделанный к длинному шесту гаргантюанских размеров зонт{24}, зелёный, с красными кистями, защищал его морщинистую главу от лучей солнца. В одной руке он сжимал некий священный предмет, в который его взор вперивался, словно в гипнотическом трансе, другая бессмысленно посылала благословения в сторону горизонта.

«Мумбо-юмбо»{25}, — подумал мистер Херд.

Тем не менее, он созерцал эту карикатуру на христианство без содрогания. Она походила на сцену из пантомимы. В Африке ему доводилось видеть и кое-что посмешнее. В племени битонго, к примеру. Им, битонго, это шествие пришлось бы по вкусу. Они были христианами, купались в Вере, словно утки в воде, а на Пасху напяливали цилиндры. Но вруны — какие жуткие вруны! Полная противоположность м'тезо. Ах, эти м'тезо! Неисправимые язычники. Он давным-давно махнул на них рукой. Но при всё том ложь вызывала у них отвращение. Они точили чуть ли не напильником зубы, подъедали излишки родни по женской линии, что ни новолуние, умыкали себе новую жену и никогда не носили даже клочка одежды. Человек, появившийся среди м'тезо хотя бы с фиговым листочком на чреслах, уже через пять минут выглядывал бы из кухонного котла.

Как он всё же прилепился к ним душой, к этим чёрным туземцам. Такие здоровые животные! Этот спектакль, пришло ему в голову, пожалуй, выглядит вполне по-африкански — та же парная жара, те же ревущие звуки, слепящий свет, сверкание красок; и тот же дух непобедимой игривости в серьёзных делах.

Бамбули, кубанго, мугвамба! И буланго{26} — племя, с которым, судя по всему, так хорошо знаком мистер Кит! По правде сказать, эти были уж до того хороши, что дальше и некуда. О них и рассказать-то ничего пристойного невозможно. И всё же, так или иначе, а не любить их было нельзя…

— С добрым утром, епископ! — произнёс поблизости чей-то голос.

Это был мистер Кит. Чисто умытый и пухлощёкий, в безукоризненной белизны костюме. Его сопровождал одетый в серую фланель друг, которого он тут же представил как мистера Эймза.

— Надеюсь, вам хорошо спалось, — продолжал он. — А как вам нравится шествие? Вы очень правильно поступаете, присутствуя на нём. Очень. По той же причине, по которой и я здесь, хотя у меня подобные церемонии особенного любопытства не вызывают. Однако приходится поступать, как того требуют приличия. Ну-с, так на какие же мысли оно вас наводит?

— На мысли об Африке и о страданиях, на которые готовы туземцы ради того, в чём они находят удовольствие. Интересно, сколько платят мужчинам, несущим статую? Они обливаются потом.

— Нисколько им не платят. Это они платят за привилегию, сами, и очень солидную сумму.