Мечи Эглотаура. Книга 1 - Эдуард Мухутдинов

— Не-а. Мир увеличился. Тратри остался таким же, но мир стал больше.

Вот те раз. Чудеса. Когда я перестану удивляться своей фантазии?

— И Тратри теперь не империя?

— Королевство. Но все равно Райа — самый большой город в мире. Велимон его всячески украшает, кажный год празднества устраивает, фестивали.

— Велимон? Тот легендарный король? Он что, еще жив? Один крестьянин мне сказал, что давно уж помер, а сейчас правит его не то внук, не то правнук.

— Жив-жив, и в добром здравии. Кажись, новую войнуху замышляет. А внуки и правнуки померли уж давно со старости. Сам Велимон еще столько же проживет.

Ну и что здесь удивительного? Чем мне не угодил древний правитель, который, оказывается, двести с лишком лет живее живехонького? Интересно, борода-то хоть у него есть? Длинная?

И вот еще интересная мысль. Если он, этот король, столько прожил, то наверняка много знает. Возможно, знает и способ вернуть мне память и отыскать того телефонного хулигана. Я почему-то был твердо уверен, что, как только все вспомню, сразу же верну разум, перестану быть сумасшедшим. В принципе, это я сам себе и помог бы, разве нет?

— Расскажи мне о дороге.

— Дорога дальняя, дорога пыльная, дорога множество следов узнала, никому уж не дано изведать столько вновь… — с готовностью начал Хром. Я с ужасом понял, что он начал читать мне стихи, причем свои.

— Нет-нет, расскажи, как добраться до Райа, — поспешно перебил я его. От плохих стихов я зверею, да и вообще от стихов. Кроме своих, хе-хе.

— А-а, — разочарованно протянул горе-поэт. — Так бы и сказал. Я-то думал, ты романтик.

Главарь внимательно поглядел на меня, потом на черный в ночи лес, плотно окруживший нас темнотой своих стволов. Разбойники уже мирно посапывали, положа головы друг другу на плечи. Никогда бы не подумал, что такие амбалы могут столь безмятежно спать. Хотя, с другой стороны, лишь они — и могут.

Костер все так же время от времени выбрасывал в небо, усеянное незнакомыми звездами, снопы искр. Хром встал, добавил топлива, снова уселся рядом. Я особенно четко ощущал нереальность всего происходящего, хотя это было странно, ведь, если отвернуться от отвратительных рож местных ловцов удачи и не смотреть на небо, вполне можно представить себя где-нибудь в родном марийском лесу… Но было все как-то зыбко и невнятно.

— Вот что я скажу тебе, птичка, — от неожиданности я подпрыгнул. Какие знакомые слова! Откуда, интересно, они мне знакомы? Новый приступ deja vue… Но Хром посмотрел недоуменно. Видимо, это также и какой-то местный прикол. — Ты, как шел в Райа, так и пойдешь. С дороги свернуть тебе не удастся, изменить направление тоже. Ты двинулся кратчайшим путем, и никакой другой тебе уже не под силу.

— Почему вдруг?

— Просто принимай так, как есть. Это еще одна из загадок нашего странного мира.

Ох, какие справедливые слова!

— Честно говоря, я тебе не завидую. Перевалить через Махна-Шуй в самом низком месте гор — это только звучит легко. На самом деле там холодно, голодно, высоко, всякие безумцы обитают. Они ведь и съесть могут.

— Там что, каннибализм?

— Ой, да не переживай ты так. Это у них ритуальное. Все тбписты поголовно страдают жуткой болтливостью. Если кто-то из них может молчать больше нескольких минут, когда не спит, разумеется, его окружают почетом и уважением. Он считается отмеченным печатью великого бога Тбп. Но к пришельцам это не относится. Если молчит пришлый, его съедают. Исключительно из желания присвоить себе молчаливость счастливца и приобщиться к ИПР — Извечной Пустоте Разума. Впрочем, на каждого приходится по маленькому кусочку, поэтому результаты незаметны. Так что мой тебе совет — говори побольше, неважно что, можно даже самому себе. Так больше шансов уцелеть.

Я помолчал немного, от души наслаждаясь внезапно открывшимися перспективами быть съеденным. Ладно бы еще в качестве долгожданного обеда, так ведь нет — из-за какого-то дурацкого заблуждения. Просто прекрасно!

— А дальше?

— До тбпистов будут фраги, это колдуны такие. Про них ничего не скажу, сам не знаю. Да и вообще… Иди себе вперед и вперед. После Леса Судьбы будет дорога на Шутеп-Шуй, это перевал через Махна-Шуй. На самом верху и обитают тбписты. Далее спуск, минуешь Куимияа, это город эльфов, — странный народ, скажу я тебе, — дальше выйдешь к берегу моря. Пойдешь налево, там через день пути дойдешь до города, называется Габдуй. Он стоит на берегу Гемгек-Чийра, это залив. Прямо напротив Габдуя будет Райа, но на другом берегу. Залив довольно длинный, поэтому лучше переправиться на корабле, чем обходить кругом. Если обходить — неделю займет, вплавь — за день доберешься. Вот так.

Главарь помолчал немного, потом встал и потянулся.

— Ну все, пора на боковую. Ты тоже давай. Как я чувствую, тебе не скоро придется хорошо отдохнуть.

Хром разбудил щербатого, чтобы тот заменил его на страже, улегся и моментально заснул. Его хриплый храп (во, блин, дают люди! храп, да еще хриплый) присоединился к монотонному гудению десятка носов.

Щербатый пристроился у костра и восторженно уставился на меня, его лицо отражало какой-то трудный мыслительный процесс. Я подумал, подумал и решил, что лучше будет попытаться заснуть, чем снова слушать исповеди недалеких потомков обезьяны. Почему-то виновато улыбнувшись щербатому, который в ответ устрашающе осклабился, я оставил его в одиночестве и положил себя на кучу хвороста. Заснул моментально.

Глава 3. Жюльфахран

Нет никакого смысла описывать эту прелестную девушку, словно я занимаюсь переучетом товаров на витрине. Аналогии весьма хороши, и у них есть неопровержимое одобрение привычки. Тем не менее, когда я заявляю, что волосы у обожаемой возлюбленной напоминают мне золото, я совершенно сознательно лгу. Они выглядят, как любые желтоватые волосы, и никак иначе. И я добровольно не рискну пройти ближе, чем в трех саженях, от женщины, у которой на голове растет проволока или еще какое-то железо. А уверять, что глаза у нее серые и бездонные, как море, тоже весьма занятно, и подобного ряда вещей, по-видимому, от меня ждут. Но вообразите, насколько ужасны были бы лужи, разлитые у дамы в глазницах! Если бы мы, поэты, действительно узрели чудовищ, о которых слагаем стихи, мы бы с криком убежали прочь…

Разбудили меня не дикие утренние крики бандитов, не исступленное пение утренних птах и даже не идиотское ржание бродившего где-то неподалеку Пахтана вкупе с ответными ласковыми переливами «И-о-го-го» с другой стороны. Я проснулся от сотрясающих все тело урчащих звуков желудка, требующего хоть чего-нибудь вовнутрь. Эти пронзительные, начинающиеся на низкой ноте, проходящие через высокий пик и возвращающиеся к прежнему аккорду рулады отдавались во всех костях моего скелета, входили в резонанс с сухожилиями и заставляли вибрировать кончики пальцев. Единственная проблема, на которой сосредоточился мозг — как бы избавиться от сиих безусловно показательных для конкурса голодающих эмоциональных излияний пищеварительного тракта.

Я поднялся и тронулся к кострищу. На давно остывших углях стыл доброй памяти котелок с каким-то буро-неразборчивым содержимым. Вскользь подумав об исключительной гастрономической неприхотливости персонажей моих безумных фантазий, я принялся с урчанием и сопением жадно поглощать малосъедобное месиво.

Только когда показалось дно, желудок прекратил выражать свое отношение к жизни вообще и ко мне в частности. И тогда я услышал вопли бандитов. Это были восторженные крики, предваряющие нечто нехорошее, приготовляемое совершающими их людьми. Насторожившись, я послушал окрестности и с некоторым удивлением отметил, что равнодушно-тоскливо-безнадежное ржание Пахтана доносится совсем с другой стороны леса. Следовало выяснить, в чем причина детских радостей разбойников, если это не свежевание коня.

После хорошего высыпа и обильной, хотя и непонятной, пищи я как-то вдруг почувствовал себя вполне здоровым. Седалищная часть переболела после позавчерашних испытаний, мозоли рассосались, похмелье прошло — мир снова сиял свежими красками… и орал чокнутыми обитателями. Я двинулся в сторону импровизированного карнавала для отдельно взятой шайки бесчинствующих бродяг.

Первое, что я увидел, выйдя на небольшую красивую поляну, были широкие спины бандитов, занимающихся исключительно интересной игрой, напоминавшей игру в мяч. Отличием было то, что в качестве мяча служила женщина, точнее, девица. Как я сумел разглядеть, она оказалась довольно мила собой, голубоглаза, стройна, тонка, неплохо сложена и гибка, но вряд ли могла выстоять против дюжины озлобленных, истерзанных жизнью и согражданами мужиков. Мне на секунду представилось, что с ней станет через час таких игр, и мир показался не таким уж радужным. Не менее горько было осознавать, что замшелые мозги мои, получается, далеко не так добродетельны, как я хотя бы смел надеяться.