Роза и лев - Элизабет Стюарт

Его воины расступились. Он шагнул к ней с опущенным вниз мечом, обагренным засохшей кровью. Взгляд его встретился со взглядом Джоселин словно в поединке. Огарок свечи таял, погружая комнату во мрак. Искры, вспыхнувшие на догорающем фитиле, отразились в его зрачках.

Повинуясь древнему как мир инстинкту, который заставляет огрызаться даже слабого зверька, пойманного в капкан, Джоселин замахнулась на него кинжалом.

Он замер. Его рука с обнаженным мечом не шевельнулась, хотя он мог бы легко отразить удар. Он защитился не оружием, а улыбкой.

— Будет лучше, моя леди, если вы отдадите мне это жалкое орудие, предназначенное для резки жаркого за столом, а не для того, чтобы убивать. Если я выбью его у вас из рук, то причиню вам боль. Вам все равно не удержать его в своих пальчиках.

За спиной у Джоселин вновь громко зарыдала Аделиза, ей начала вторить глупая Хейвиз. Но Джоселин откликнулась на его насмешливую тираду лишь тем, что еще крепче сжала в руке оружие. Его губы скривились в усмешке. Она понимала, что все ее попытки держать себя с достоинством в глазах победителя выглядят смехотворно.

Облизнув пересохшие губы, она произнесла:

— Каковы ваши условия? И можно ли вам верить?

— Какие могут быть выставлены условия победителю? Вы потерпели полное поражение. Так о каких условиях вы говорите?

— Что она там бормочет насчет условий, мой господин? — спросил кто-то из воинов.

Но ни предводитель отряда, ни Джоселин не отвлеклись на этот голос, так некстати прозвучавший. Их глаза не отрывались друг от друга.

— Она прямо-таки пышет желанием сразиться со мной. Неужто у всех Монтегью такие отчаянные головы? Или только их женщинам присуща безрассудная отвага? А мужчины не склонны лезть на рожон… Но я не разделяю ваш воинственный пыл, мадам, и не так кровожаден, как вы… Подержи-ка мой меч, Аймер, — обратился он к молодому воину, стоящему поблизости.

Внешне он вел себя с холодной вежливостью, но в его поступках и в каждом произнесенном им слове ощущался ядовитый сарказм.

— К вашему сведению, мадам, я уже завладел всей крепостью… За исключением этой комнаты, где вы так мужественно держите оборону. Вся ваша стража или полегла на поле боя, или сдалась в плен. Сопротивляясь мне, вы поступаете не только неразумно, но и нарушаете мои законные права. Разве может временный постоялец, да еще нежеланный, предъявлять какие-то требования к хозяину дома?

Он сделал паузу и добавил мягко, но с явной угрозой;

— К тому же я не тот человек, от которого можно что-то требовать. Никому не советую становиться мне поперек дороги.

— Вы сказали, что этот дом ваш? — вырвалось у Джоселин.

— Именно это я и сказал.

Подобное утверждение, весомое, будто каменная глыба, обрушившаяся с высоты, заставило ее похолодеть. Никогда раньше она в глаза не видела этого человека. Он покинул Англию еще в тот год, когда она училась ходить. Но почему-то образ его часто возникал перед ее мысленным взором и чей-то неведомый голос нашептывал пугающие предсказания, что он несет дому Монтегью разорение и смерть.

У нее был дар ясновидения, за который ее в семье Монтегью прозвали ведьмой. Что ж, она действительно оказалась пророчицей. Он явился точно такой, каким она его и представляла — с рыжевато-коричневой копной волос на голове и с желтыми, светящимися во мраке глазами хищника.

Все же, чтобы увериться до конца, она шепотом задала вопрос, на который заранее знала ответ:

— Кто вы?

— Я Роберт! Истинный хозяин Белавура.

Аделиза в ужасе вскрикнула, ноги ее подкосились. Она потеряла сознание и рухнула на пол. Хейвиз опустилась на колени рядом с бесчувственным телом госпожи, крестясь и невнятно бормоча молитвы, мешая французские и английские слова. Джоселин до крови закусила губу, чтобы не выдать охвативший ее суеверный страх.

Роберт де Ленгли, Нормандский Лев, неустрашимый воин короля Стефана, самый знаменитый рыцарь последнего столетия, тот, о ком слагались легенды, — вот он здесь, в этой комнате, восставший из могилы мертвец!

Отец Джоселин когда-то подло предал его, присвоил себе его земли и замки и с кощунственной радостью отпраздновал известие о его гибели. Уже год прошел, как были захоронены где-то в Нормандии его останки.

Внезапный порыв ветра ворвался в комнату, всколыхнул дверные драпировки, раздул пламя чадящих факелов в руках воинов. Смуглое лицо Роберта озарилось неверным колеблющимся светом. В это мгновение оно показалось Джоселин неживой бронзовой маской.

— Вы мертвы и давно похоронены, — с безумной решимостью заявила она.

— Не вы одна так думаете, — усмехнулся Роберт.

Она заслонилась от его взгляда лезвием кинжала, как будто сталь могла послужить ей защитой от выходца с того света.

— А что думаете вы?

3

Роберт медлил с ответом. Его удивляло, даже, пожалуй, забавляло поведение этого беспомощного существа, загнанного, но посмевшего огрызаться. В своей бурной и горестной жизни Роберт мало уделял внимания женщинам. Он давно убедился, что чем меньше они будут затрагивать его душу и сердце, тем легче будет с ними расставаться после коротких и тревожных ночей у походных костров, когда ему приходилось оставлять их, плачущих, несчастных, на растерзание врагам, упорно преследующим его малочисленное войско.

Но эта трепетная птичка с острым клювиком, взращенная в подлом гнезде Монтегью, пробудила в нем любопытство.

Он еще раз бесцеремонно окинул взглядом ее хрупкую фигурку. Сестрица этого злобного демона в женском обличье выглядит гораздо более аппетитно. Недаром ого воины смотрят на нее с таким вожделением. Они исстрадались по чисто вымытому женскому телу, да к тому же еще не тронутому мужской рукой. Красота невинной златокудрой Аделизы вызывала похоть и желание немедленно завладеть этой нежной податливой плотью.

Однако девушка, замахнувшаяся на него кинжалом, была ему более интересна, чем ее сестра, хоть она и не вышла ростом и была худа так, что в вырезе платья выпирали ключицы.

Темные растрепанные волосы, не прибранные, как обычно, под чепчик, клубились, как грозовые тучи, над ее головкой, а сзади, за спиной, ниспадали почти до талии. Бледный овал лица, белее меловых скал острова Уайт, выдавал ее возбуждение и внушаемый Робертом и его разбойничьей свитой страх. Но носик, гордо вздернутый вверх, и рот, широкий и способный, вероятно, на ласковую и добрую улыбку, были отменно хороши.

Исторгающая из себя яд и злобу, она была, о Боже, так искренна в своей ярости!

А ее брови — черные, густые! Как они строго сдвинуты к переносице. А ресницы, не допускающие света в глубину ее кошачьих глаз, ни от огарка свечи на столе, ни от факелов, запаленных воинами! А зрачки с золотистым ободком!