Поцелуй, Карло! - Адриана Трижиани

– Да-да-да.

– Папа, я не шучу. – Калла схватила ключи и сумку и стремглав выскочила из дома. – Позвоню тебе в обеденный перерыв.

– Ты не обязана.

– Но мне хочется, – крикнула она и закрыла за собой входную дверь.

Оказавшись снаружи, Калла в один прыжок преодолела крыльцо, хотя на работу не опаздывала, добежала до калитки, но та заела и не открывалась. Калла стала биться в нее, но калитка не двигалась с места, и Калла пришла в ярость. Она снова дернула ручку, пнула калитку ногой, чтобы расшатать заржавевший механизм. Соседка – Пат Патронски, миниатюрная красавица-полячка примерно ее лет, – как раз шла на работу и увидела сражение с калиткой.

– Прочитала рецензии, да? – спросила она сочувственно.

– Всего одну. Но мне хватило.

Калитка поддалась. Калла вышла на тротуар и быстро направилась в сторону Брод-стрит.

Ноги двигались медленнее, чем ей хотелось бы, и вскоре она бросилась бежать.

Калла солгала отцу. Эта рецензия ее просто опустошила. Газетчик сказал ее пресс-агенту, что рецензия появится не раньше выходных, и она надеялась, что у нее будет время подготовиться к худшему. Калла планировала прошерстить газету и в зависимости от того, хорошая там рецензия или плохая, либо оставить ее на столе, чтобы папа насладился, либо спалить в мраморной купальне для птиц на заднем дворе – отец годами сжигал там плохие отзывы в прессе. Теперь у нее осталось единственное средство избежать унижения – сбежать от него.

Трудясь над постановкой своей первой пьесы, Калла, разумеется, немало думала о том, как можно сделать это еще лучше. Она обладала собственным стилем, но была истинным продолжателем своего отца в том, что касалось разработки концепции, создания подхода, подбора актеров, режиссуры – кусок за куском, минута за минутой, чтобы каждая сцена была по-настоящему визуально интересна. Она помогала костюмеру создавать костюмы – стежок за стежком, помогала художнику-декоратору придумывать декорации. Даже помогала возводить остров Иллирию из проволочной сетки, мешковины и нескольких ведер настоящего песка. А этот критик? Что он возвел, кроме башни из уничижительных прилагательных, чтобы описать то, чего он не понял?

Туфли Каллы на бегу хлопали ее по пяткам, и пятки начали гореть. Она чувствовала себя так, будто попала в некое подобие ада и пламя ярости пожирает ее, начав с ног. Она неудачница. Сварганила никуда не годную постановку, испортила прекрасную пьесу. В библиотеке историки называли «Двенадцатую ночь» «дуроустойчивой» пьесой. Они просто еще не встречались с такой дурой, как она. Дебют Каллы не стал ее триумфом – это была всего лишь «мягкая посадка», и ничего страшного она не принесла. Подумаешь, имя в газете неверно написали да пол перепутали, пренебрегая ею.

Ей невыносима была одна мысль о том, как она посмотрит в грустные глаза актеров, гримеров, костюмеров и рабочих сцены, которых еще нужно убедить, что не их работа стала причиной газетного злословия. Она должна их поддержать, обязана – это тоже ее работа. Но кто поддержит ее? Отец не шутил, когда говорил, что режиссер – самая одинокая роль в театре.

И хуже всего, больнее всего, что вот эта гадкая рецензия лишала всяких надежд на предпродажу билетов. Калла могла выдержать удары по самолюбию, но удары по кошельку были невыносимы. Отец вручил ей ключи от театра в творческом смысле, но в финансовом он подсунул ей свинью. При мысли об этом у нее запекло глаза, и тут она услышала позади себя призывный свист. Вот умеют же мужчины выбрать самый неподходящий момент, чтобы привлечь внимание женщины. Свист она проигнорировала, только припустила еще быстрее.

– Эй, мисс Борелли! – крикнул мужчина из медленно скользящего рядом с ней такси № 4. Она перешла на стремительный шаг и только потом признала шофера – Ники Кастоне. – Подбросить? – спросил он.

– Нет.

– К чему этот спринт?

– Я опаздываю.

– Тогда вас необходимо подвезти. Садитесь.

– Нет, спасибо.

Чтобы отделаться от Ники, Калла ускорила шаг, но зацепилась, обходя яму на тротуаре, и у нее слетела туфля. Она споткнулась и приземлилась на четвереньки прямо на бетонный тротуар.

Ники остановился и выпрыгнул из машины.

– Прости меня, – сказал он, возвращая ей сбежавшую туфлю. – Я тебя отвлек.

Калла сидела на асфальте. Чулки на коленках порвались.

– Я же сказала, меня не надо подвозить.

– Ладно. Не надо так не надо. – Ники отдал ей туфлю и поднял руки вверх. – Я просто хочу помочь.

– Мне не нужна помощь.

Она встала, поставила туфлю на асфальт и сунула в нее ногу. Ники смотрел вслед уходящей Калле и вдруг заметил, какая у нее красивая фигура, плавные линии под простой юбкой и кофтой. Он никогда прежде не замечал Каллу – не в этом смысле, не при таком свете. Может, его целеустремленная преданность Пичи Де Пино пеленой застила ему глаза, а может, он просто никогда до сегодняшнего утра не видел Каллу в юбке, даже не был уверен, что у нее имеются ноги. Кроме того, она не вела себя как девушка. Она или руководила всеми вокруг, или была вся вымазана краской, или сражалась с двухщеточным полотером на мозаичных плитках театрального вестибюля. Полотер прыгал, как отбойный молоток, дергаясь на коротком проводе. Она вечно кружилась, но не как балерина, а как проворный механик на станции техобслуживания «Пеп-Бойз».

– Эй, Калла, – позвал он ее снова.

Она обернулась, нетерпение явственно выражалось в ее напряженной позе:

– Да?

– Чудесная стрижка.

Она улыбнулась через силу.

– Спасибо, – махнула она ему, скорее приветственно, чем прощально.

Джио, средний сын Дома и Джо Палаццини, нервно расхаживал внизу, в гараже, туда-сюда. Он осторожно высовывал голову из ворот, зыркая по сторонам, но на улицу не выходил. Джио в свои тридцать лет остался коротышкой и комплекцией напоминал упаковочный тюк. Толстая шерстяная форма «Вестерн Юнион» его не украшала. То, что Бог недодал Джио в росте, он восполнил волосами. Черные, волнистые, сияющие и густые, дважды в день их приходилось укрощать бриолином «Уайлдрут».

Джио остановился и стоял достаточно долго, успев выудить пачку «Пэлл-Мэлл» из нагрудного кармана, встряхнуть ее, достать сигарету и зажать в зубах. С сигаретой во рту, он принялся хлопать себя по карманам, разыскивая спички. Не нашел, но сигарету изо рта не вынул, спрятал руки в карманы и продолжил прохаживаться.

Гортензия покачала головой, созерцая сверху, из диспетчерской, эту до боли знакомую сцену. Джио снова попал в переплет. Несмотря на все предпринятые усилия, он никак не мог избавиться от привычки играть. Ничто не могло его исцелить – ни учеба в семинарии в Спринг-Гроув, откуда его вышибли за то, что поспорил на деньги, кого изберут новым папой, ни образцовая военная служба во время Арденнской операции, где он храбро сражался, но после победы был пойман на организации подставного матча в софтбол и отправлен под арест, ни даже любовь к Мэйбл, которая вышла за него с условием, что он будет еженедельно посещать священника, – в надежде, что сила более могущественная, чем соблазн сорвать банк в первой попавшейся игре, заставит его измениться.

Все виды перевоспитания были предложены Джио, но ни один не смог отвадить его от покера, пинокля, блек-джека, бинго и прочих игр с фортуной. Как ласточек тянет к Капистрано, так зеленое сукно на столах клуба Большого Джона Казеллы притягивало Джио Палаццини в каждый день получки.

Ники въезжал в гараж, когда Гортензия показалась на верхней ступеньке лестницы с телеграммой в руке.

– Не глуши мотор, – крикнула она, махая конвертом.

– Я отвезу, – предложил Джио.

– Ники доставит.

– Говорю же, я отвезу, миссис Муни, – настаивал Джио.

– Ты плохо ориентируешься за городом, Джио.

– Я разбираюсь в картах так же хорошо, как любой другой.

– Только не в тех картах. Да ты заблудишься по пути из гаража в мужской сортир, – сказала Гортензия, теряя терпение.

– Мне надо смыться из города, – признался Джио, и левое веко у него задергалось в нервном тике.

– Что – опять? – Ники вытаращился на кузена.

– Мне не повезло, я был у Казеллы, и…

Ники поднял руки:

– Не хочу даже слышать!

– Так кто доставит телеграмму? У меня полно работы, – простонала Гортензия сверху.

– Мы оба. Полезай, Джио.

– Заметано, – сказал тот, взгромождаясь на пассажирское сиденье «четверки».

Ники, перепрыгивая через две ступеньки, поднялся, чтобы забрать у Гортензии конверт.

– Ты с ума сошел, – прошептала ему Гортензия. – А если за вами увяжется кто?

– Тогда пусть забирают его себе.

– Если бы. Смотри в оба, Ники. – Гортензия вручила ему телеграмму и свернутую карту дорог Пенсильвании. – Ты понял меня? Джио – мешок с неприятностями, ты не обязан вместе с ним идти на дно. Ни в коем случае.

Джио скорчился на переднем пассажирском сиденье, уткнувшись носом в колени, пока Ники ехал по улицам в сторону пригорода. Когда такси сделало круг позади Филадельфийского музея и Ники вырулил на шоссе, Джио выпрямился.