Человек, который перебегал улицу - Андрис Колбергс

Домишко Цауны был маленьким, невзрачным, как и многие, построенные после первой мировой войны. Вначале построили бревенчатую хибару — комнату и кухню; через несколько лет сбоку прилепили еще комнату, еще через несколько лет — такую же с другой стороны. В самой старой комнате доски пола успели почти сгнить и из щелей проступал песок, а в новой пристройке пол ровный, как паркет, в первой окошко узкое и темное, в новой — широкое, почти во всю стену. Так, заплата на заплате, дом разросся примерно на сорок квадратных метров. Теперь дом с одного боку разбирали и на этом месте возводили двухэтажную кирпичную стену с шлаковой изоляцией и бетонировали фундамент теплицы.

— Пока я помещу здесь свиней и коров, — рассказывал Альберт, — а там видно будет. Лугов в Пурвциемсе хватает, а пасти коров найму какую-нибудь старуху… Не всем латышам так повезло, как нам с тобой. Некоторые валят лес в Сибири, кого занесло в Германию и Америку, а кто кормит червей на Волхове. Их матери остались здесь и слезами обливаются. Надо как-то им помочь выжить, а такой труд костей не ломит.

Сарай в отличие от дома у Альберта был добротной постройки, с дверями из шпунтованных досок. Деревянная конструкция покоилась на кладке в рост человека, она казалась сложенной навеки.

— Вот тут и будет поле твоей деятельности, — Цауна широким жестом показал на пыльные автомашины. — Сам себе начальник, заместитель и подчиненный.

Цауна отыскал настоящую золотую жилу. Научившись в армии водить автомашину, он каким-то окольным путем получил водительские права и раз в неделю отправлялся в какую-нибудь дальнюю волость Видземе. Появление автомашины Альберта там было целым событием. Все привыкли и знали, что он будет в четверг, и поэтому уже с раннего утра волновались, как бы в дороге с ним чего не приключилось. При встрече ему оказывали почести, на какие вряд ли мог бы рассчитывать капитан «Титаника», доплыви он до берега Америки. Его ждали взбитая постель с белоснежными простынями и молодыми свежесрубленными березками, поставленными в изголовье и изножье кровати, жарко натопленная баня, горячий ужин. В волостях, куда он заезжал, уже знали, что ему особенно по вкусу запеченный в тесте свиной окорок или заливной линь. Хозяйки так усердствовали в приготовлении этих блюд, что спустя лет десять, когда о наездах Цауны помнили лишь некоторые девицы, в те времена страстно желавшие, чтобы Альберт именно их ущипнул в бок, запеченный в тесте окорок украшал столы в дни самых больших торжеств, и поговаривали даже, что это — национальное блюдо края.

Альберта превозносили, Альберт был самый умный, у Альберта спрашивали совета, обратиться к нему по имени считалось редкой привилегией. Потому что все были вынуждены просить Альберта об услугах, все от него зависели.

До коллективизации еще оставалось два года, крестьяне еще трудились на своих хуторах, еще спорили с соседями, если те во время пахоты задевали межу, еще платили налоги. Продналог крестьян волновал не очень, но полагалось платить и деньгами, притом немалыми. Тут уж забивай по крайней мере быка и двух свиней. И вези все это на рынок. А как до него добраться? Хорошо, если самому удастся втиснуться в вагончик на узкоколейке и добраться, скажем, до Валмиеры, там можно пересесть на другой поезд. Сидя на полу в теплушке при дрожащем пламени свечи в фонаре, пассажиры ругали немцев. За несколько дней до отступления по железной дороге Рига — Руиена проехали два последних паровоза. Сцепленные один с другим, они тащили за собой устройство, похожее на плуг. Устройством этим немцы свернули рельсы вместе со шпалами в два мотка. Обломки шпал и рельсы потом долго валялись возле насыпи, словно указывая на то, как результат многолетнего труда можно уничтожить всего за пару часов.

Но как бы крепко ни ругали немцев, налоги от этого не уменьшались: все равно их приходилось платить. Мужики запрягали лошадей, и обозом в шесть, а то и в десять подвод отправлялись в далекую столицу. На дорогу уходило два с половиной дня, ехали через леса, где по политическим или уголовным мотивам скрывались разные субъекты. Они совершали налеты и грабили. Политические от уголовников отличались тем, что взамен отобранного выдавали подписанные офицерами разбитых или капитулировавших армий бумажки, по ним, мол, заплатят будущие правительства, за которые они борются.

В то время почти в каждом доме имелась по меньшей мере пара пистолетов да ящик с гранатами, некоторые могли бы даже на своей повозке установить пулемет, ну а кто не имел ничего подобного, мог в лесу набрать этого добра хоть целую корзину. И все же мужики не рисковали вооружаться: дороги часто патрулировались также чекистами, и в таком случае поездка в Ригу могла закончиться на пять тысяч километров восточнее.

И вот в такую трудную пору ко двору хорошо ухоженного хозяйства, взметнув пыль столбом, подрулил грузовик — из кабины вылез молодой энергичный человек.

— День добрый! — весело поздоровался он.

— День добрый, день добрый! — сдержанно отвечал хозяин. До сих пор ему доводилось встречаться только с такими «доброжелателями», которые не прочь что-нибудь отобрать.

— Не продадите ли картошки? — Цауна приготовился к элементарнейшей спекуляции — купить за рубль, продать за два.

Продать? Почему бы не продать? Только деньги давай! Стоп! Но зачем возить картошку, если можно возить мясо? Жена!

Грей воду, свинью будем резать! Сын, беги за Юлием, у него легкая рука! Вы, водитель, присаживайтесь, закусите, а картошку я вам даром отдам! Только отвезите свинину на базар!

Потом уже в волостях, которые взялся опекать, он появлялся поочередно по четвергам. Накануне в среду хозяйства оглашал предсмертный визг свиней, а в четверг вечером в его честь устраивали вечеринку с грампластинками фирмы «Бэллакорд» и застольными песнями, в пятницу он раздавал то, что просили привезти из города, и загружал машину, ну а в субботу с утра хозяева свиней подряжали на базаре рубщиков мяса. Дело наладилось настолько, что теперь уже пассажиры, узнав, в какую волость поедет Цауна, собирались возле его дома, но доход от них по сравнению с остальной прибылью был небольшим — мелочишка на обед, чаевые.

И вот теперь Зутису прежде всего предстояло начать ремонт грузовика «Оре! ВШг»: он работал на газогенераторе, а, когда нельзя было достать бензин, в кузов закидывали несколько мешков с сухими деревянными чурками и пилу на случай, если их не хватит. Так смело можно было пускаться в путь — лесов и пассажиров по дороге еще хватало, пильщики найдутся.

Потом настал черед легковушек. У него было два «фиата», «ТороПпо» и «Ва1М1а» — и пятиместный «мерседес», который выглядел так, словно сам уютно погрузился в свои комфортабельные сиденья.

Глава 2

Отец Цауны был сухой, сгорбленный старик с хромой ногой. Еще во время оккупации он работал грузчиком на товарной станции. Однажды при разгрузке вагона ему на ногу свалилась бочка с маслом. После этого он был зачислен в инвалиды. Будучи ломовым извозчиком, первую мировую войну он прошел пулеметчиком, но когда белые латыши начали воевать с красными, ловко исчез со сцены. В Ригу он приехал в начале двадцатых годов: ломовой извозчик имел телегу на резиновом ходу и нанялся на погрузочные работы — Красный крест Латвии посылал помощь голодающим жителям Поволжья. Рига для него была землей обетованной, он рассчитывал на то, что здесь сбудутся его честолюбивые мечты, ибо чего тогда в конце концов стоит пропаганда равенства и братства — в окопах он кое-что слышал об этом — по сравнению с собственной конюшней, десятком лошадей и извозчиками, которым ты по субботам выплачиваешь жалованье.

На гулянье пожарников Гризинькална — Цауна возил туда в буфет пиво — этот еще в недавнем прошлом деревенщина познакомился с хрупкой девушкой небольшого росточка. Она рассказала, что ее отцу принадлежит контора ломовых извозчиков, и Цауна не мешкая сделал ей предложение. Она, правда, не сказала, что контора отца в одних долгах, а в доме не наскребешь и двух латов наличными. У жениха от радости так дух перехватило, что известие это на некоторое время усыпило даже природное крестьянское недоверие к хитрым горожанам. К тому же отец невесты носил белый пикейный жилет, часы с золотой цепочкой на животе, и ломовику это показалось надежной гарантией.

Он проглотил эту наживку и только потом почувствовал, что нарвался на острый крючок, привязанный к крепкой леске. Не прошло и года, как извозчичья контора тестя развалилась под молотком на аукционе. И все остальное тоже: постройки, инвентарь, лошади и фамильная золотая цепочка.

Энтузиаст-деревенщина хотел схватить оглоблю и огреть ею аукциониста: «Где деньги, обещанные мне в приданое?»

Однако с женой ему повезло — после свадьбы она не стала корчить из себя светскую даму, а усердно взялась за работу. Хоть и была невелика ростом, но упорная, выносливая. Разорение отца сделало ее болезненно бережливой — Цауны годами, не покупали дров, жена приносила из Бикерниекского леса сучья и шишки, соседи даже прозвали ее Хворостинкой. Не дай бог, если кто-нибудь что-то покупал у нее или продавал ей! Своим нытьем, слезами и долгим торгом она доводила несчастного до того, что он бросал свой товар и убегал. А женушка собирала сантим к сантиму, сантим к сантиму. Сто сантимов — один лат. Других недостатков у нее, кажется, не было. Убогий домик всегда был опрятным, во дворе полным-полно цветов, а в огороде — ни одной сорной травинки.