Эта гиблая жизнь - Коллектив Авторов

– Да нет, ничего я здесь не собираю... Я тут кое-что выронила, потеряла. И вот ищу просто. Свое ищу.

– Может, вы возьмете у меня бутылки? Если минуты две еще здесь пробудете, я вынесу.

– Конечно, конечно! – она суетливо стала пробираться по проваливающемуся под ногами мусору к краю, чтобы выбраться.

Я, честно говоря, опасалась, что она пойдет со мной, и мне неловко будет оставить ее у подъезда, придется пойти с ней до квартиры:

– Не торопитесь, сейчас прямо сюда принесу.

Почти бегом, чтобы меня не догнала моя собеседница, направляюсь к дому.

Женщина, наверное, заметила, куда я ушла, и когда я вышла из подъезда, она стояла около и очень обрадовалась, увидев меня.

– Вот! – протянула ей пакет.

– Благодарю вас! – Она взяла и замялась.

Я рассмотрела ее: грязная, оборванная, с заплывшим лицом, она, однако, позаботилась о своей внешности: накрашенные морковной помадой губы и подведенные брови.

– Сразу видно, что вы в людях разбираетесь, – ей явно хотелось поговорить, и она, стоя в своем рубище, держа рваную сумку, набитую чем-то, и мой пакет с пустой посудой, стараясь соблюдать чувство собственного достоинства, продолжала:

– Я ведь медсестрой работала, так меня все больные уважали, по имени-отчеству «Татьяна Ермолаевна» обращались. Когда это было... Вот как Мишка Горбач, Райкин подкаблучник, с перестройкой своей нагрянули, то, спасайся, кто может, от этой переделки, в которую он нас загнал. Я за мужем из Москвы в Баку уехала, не женаты еще были, невестой отправилась. А он – молодой инженер, послали его. В горячие-то цеха не больно местные шли. Поженились, и сынок через год родился. Квартиру дали. Маленькая, но своя. Закрепляли жильем специалистов, чтобы не уезжали обратно. Чего хорошего в неродном краю да в горячем цеху? А тут – квартира! В Москву с ребенком и ехать некуда: мои мама с папой да братишка в комнате на общей кухне; у мужа тоже в двух комнатах и отец с матерью, и бабушка, и брат. Да и меня там не то, что не любили, но как бы ниже ставили, чем сына: у меня только училище, а у него – институт в дипломе. Переберись мы к ним, так любую нашу размолвку они бы моей малой образованностью объясняли. В гости и мы к ним, и они к нам часто бывали, и все хорошо. Но вот чуть у нас спор какой, даже чем ребенка кормить, мне мать его сразу: «Таня, Коля образованней тебя, он дипломированный специалист, он в этом деле лучше понимает». Моя собеседница хрипло смеется:

– Инженер горячего цеха больше медсестры понимает, как дитя кормить, специалист... Так что жили там, где квартиру дали. Задерживаю Вас? – спохватилась женщина, которой, похоже, хочется выговориться, оправдать свое нынешнее положение. Мне и впрямь было не до нее, но неловко прерывать такой вот разговор:

– Нет, нет, не задерживаете!

Женщина открыла мой пакет, увидела содержимое, обрадовалась.

– Да ведь тут рублей на семь бутылок! – Она смотрит на меня, и радостное выражение лица меняется на смущенное, ее что-то волнует. – Сами бы пошли да сдали, тут прямо за углом принимают, и идти-то столько же, что и до мусорки, честное слово. Неловко, может, вам посуду сдавать? Так я сбегаю. Вы постойте! Два рубля себе возьму, пять вам принесу, а? Постойте, я быстро, – она загорелась идеей поделиться со мной выручкой от моих бутылок.

– Что вы, не нужно!

– Ну, смотрите... А то мне неудобно даже. Вы такая милая женщина, а я будто вас обманываю, такое у меня чувство. Тут приемка недалеко. Шуба у вас красивая. Я тоже в мутоне хаживала, и на моих плечиках мех красовался, было время. Да-а... Было время, теперь другое. Я вот будто и не живу. Как будто уснула и страшный сон вижу. Да все просыпу нет. Нет и нет... Да давайте я сбегаю, принесу вам денег-то! Не хотите пять рублей, поровну поделим: вам 3,50 и мне 3,50. А то еще тара у приемщика кончится. Уж не сдашь тогда здесь, далеко идти придется. У меня и свои три найденные есть.

– Хорошо, идите, я подожду.

– Обязательно подождите. Я сумку свою возле вас оставлю, вы ее постерегите, – женщина опять смеется, – и на такое добро нынче охотники имеются. Она заговорщицки понижает голос. – Я мужу ботинки в вашем контейнере отыскала, новые почти. Порадую, с подарком нагряну. Он приболел. Все время болеет. Горячий цех здоровья не прибавляет. Он хворый, а я ему – подарок, как маленькому. Мне баловать некого, кроме него. И ему некого, кроме меня. Он мне то цветочков нарвет, то листьев кленовых по осени... такой красивый букет принес, залюбуешься! А как он мне цветочки первый раз принес, я вдруг себя опять женщиной почувствовала. Помаду купила. Хотя и дошли мы уж до черты, а удерживать себя у нее надо, не переступать. Люди мы ведь все-таки! Ну, ждите, я мигом, – Татьяна Ермолаевна засеменила, смешно размахивая свободной рукой.

Не прошло и пяти минут, как моя новая знакомая снова появилась.

– Вот ваши 3,50... Под расчет!

– Не нужно. Пойдемте ко мне, попьем чаю. Женщина стояла остолбенело и смотрела на меня, думая, вероятно, что ослышалась.

– Пойдемте, у меня есть немного времени, вы согреетесь, а потом пойдете.

Она оглядывает себя, потом с виноватой улыбкой смотрит на меня:

– Сама-то я мытая, а вот одежда давно не стирана, и руки испачкала уж за сегодня.

– Ничего, ничего, пойдемте. Руки у меня помоете, – я открыла дверь подъезда и пропускаю ее вперед. Она медленно, опустив голову, заходит, оборачивается:

– Дома-то вас не заругают за такую гостью?

– Не заругают, не стесняйтесь, я дома одна.

Пока моя новая знакомая мылась в душе (я ей предложила), я накрыла в гостиной стол для чаепития, достав гостевой сервиз, красиво свернув салфетки.

– Ой, как в кино! – раскрасневшаяся гостья выходит из ванной, с детской восхищенностью смотрит на стол. – Как королеву принимаете! Зачем вы хлопочете? Давно я, честно скажу, чаю за столом не пила... В своей квартире, в Баку когда жили, почти каждое воскресенье к чаю пекла что-нибудь, как и у мамы было заведено: то печенье, то пирожки, а то и торт. Если сама в доме хозяйка, то как чаю захочешь, так садись да пей. А коль без дома живешь, то и не знаешь, где и когда горячего хлебнешь. Нету у меня дома давно и не будет уж никогда! В гробок и то в казенный положат (на глазах собеседницы появляются слезы). Да если еще в гроб положат... А то, говорят, нас бездомных, в общую яму закапывают – вот и вся честь. И там вповалку лежи. Пока живший хоть как-то волен: встал да пошел, отдохнул от тесноты. А там придавят сверху, и снизу, и сбоку – не рыпнешься: лежи, как уложили, да помалкивай! Да-а... Думала с сынком рядом лягу, придет срок. Место в оградке для нас с мужем было... А сейчас и армию перестроили, вон, говорят, ужас, что там творится. Боже сохрани сына потерять, да еще и забыту быть. О нас не забывали. До последних времен, как началось все это, писали из части. Ну, а начался этот конец жизни-то, так и не то что других – себя люди позабывали.

Я как раз перед пенсией была, муж на пенсии по горячему стажу, но работал, просили его, специалист редкий. А тут и завод встал, и пенсию не платят, и меня из больницы поперли. «Убирайтесь в свою Россию, занимаете наши места, хватит, попили нашей крови!» Это мы-то крови попили? Муж из цеха своего не вылазил, я на полторы ставки в больнице, не хватало персонала. Хирургической сестрой была, а перед пенсией в процедурном работала, так все ко мне уколы ходили делать. Внутривенные никто лучше меня не ставил: рука твердая, глаз острый, сердце к больным лежало. И не то, что весь дом, чуть не весь район ко мне и домой на уколы ходил и к себе звал. Я – без отказу... Бывало, устану, сил никаких нет до стула подняться, а отказать не могу: думала, решат еще про русских, что в помощи не спорые. Денег не брала. Да и не предлагал никто. Так, помидорок парочку или рыбку дадут, и на том спасибо! И вот – крови у них, вишь, попили, убирайтесь... Никогда не узнаешь, что у них на уме. Говорит, улыбается, «сестра», «дорогая», и вдруг – раз! Не угадаешь, чего и дождешься за улыбкой да после улыбки ихней.

Я пошла на кухню и принесла солонку, подумав, что надо досолить салат. Увидев ее, моя гостья ойкнула, потом уголки ее губ задрожали:

– Солонка-то такая точно, как у нас дома была! Это ведь набор такой: перечница еще и для горчицы, да? Надо же, солонку свою встретила... Нам свекровь в подарок на обзаведенье привезла. Обзаводились, было время. Обзаводились, планы на жизнь строили. А сейчас один план – дожить бы поскорей до смерти. Ну и сейчас, пока живы, обзаводимся: где клеенку подберешь, отмоешь, где ложку отроешь. Ваза у нас даже есть, край отбитый, а так – очень красивая ваза! В нее и ставлю цветочки, если муж приносит. Вазе что? Главное, чтобы красивая была и воду держала. Ну, а край отбитый – что за беда? Воду до краев в вазу и не наливают, это же не рюмка. Я отколотую сторону от глаз в сторону ставлю. Ну и не видно, красоты не портит. На Новый год веточки еловые туда поставили – вот и у нас елки, вот и мы с праздником. Как народ на улицу вышел после курантов, как стали салюты пускать, я своего потащила к общему веселью. Он стеснялся сначала: «Да нет, не пойду... Там все наряженные, а мы что?» А я ему: «Они наряженные, а мы – ряженые. Будто мы понарошку в лохмотьях, маскарад, вроде». Ничего, вышли, от общего веселья и у нас улыбки. Молодежь какая-то кричит: «Айдате, бабуля, дедуля, выпейте с нами!» Да и шампанское нам наливают! Ни капельки не вру: почти до краев пластмассовые стаканчики налили, по конфетке дали закусить... Мой прослезился, что нас не отогнали от праздника, а пригласили вместе радоваться... Подумать только, солонка ну точь-в-точь как у нас была! А от дома ничего, ни одной вещицы не осталось. Так мы из Баку этого выбирались, так горемычно до Москвы добирались – не передать! С двумя сумочками в бег пустились, и те по дороге отняли. А там фотографии, сыночек на них. Не уберегли! Ладно, сообразила я, что у мужнина брата должны быть, посылали мы ему. Две фотографии отыскались. Не спохватились вовремя, а как спохватились, то размытую бумагу только и спасли. А одна у меня в кармане отлежалась, цела. Женщина достает из-за пазухи фотографию, завернутую в целлофановый пакет.