Роковая Маруся - Владимир Качан

«И хорошо, – думала она, читая на Кокином лице признаки законной гордости полового гиганта, еще раз подтвердившего свое высокое звание, – пусть думает, что я от страсти, немного лести мужчине еще никогда не вредило».

Какая все-таки прелесть эти вторые планы, эта пленительная разница между тем, что делаешь и что думаешь! И откуда только взялась эта хитрая и тонкая вязь отношений, словно взятая напрокат из эпохи и страны Людовика XIV и чудесным образом попавшая к нам, в наше время и наше место, в наше отхожее место?.. Да-да, именно так, вспомните фламинго в Московском зоопарке; это у них там все происходит благодаря чему-то, а у нас-то – всегда вопреки. И всегда у нас отыщутся люди, которым все эти движения души будут гораздо любопытнее, чем движения туловища; кому все эти душевные хитросплетения и кружева покажутся интереснее, чем многочисленные собачьи свадьбы и пиры на мусорных свалках нашей Родины, описанные в бестселлерах типа «Попка по имени Оля», где попка – это вовсе не попугай. И именно к ним обращаюсь я в первую очередь, а не к тем, кому сцена у рояля показалась, допустим, недостаточно откровенной и лишенной возбуждающих подробностей, – за мной, друзья! Вы увидите сейчас, как они любят друг друга и как мучают, и вы тоже пожалеете их и полюбите.

Он этого не ждал

А потом был ужин. Когда Маша успела, когда постаралась, не знаю, но успела и, если хотела и тут поразить воображение Коки, то своего добилась, хотя он этого постарался не показать. Ужин был простой, без затей: шампанское «Дом-Периньон» в ведерке со льдом, а ему, если захочет чего-нибудь покрепче, – джин, виски или «Посольскую» водку, легкие закуски – салями там, ветчина голландская, миноги с хреном, но это на любителя, ну икра белужья, да, господи, кто ее не видел! – а так – все по-домашнему, ну, разве что десерт несколько необычен – свежая клубника со взбитыми сливками, глубокой осенью, а в остальном – так же, как в любой будничный день, – и просто и мило. Маша смеялась и сама не ела ничего, потчуя Коку всеми этими «незамысловатыми» дарами природы и поглядывая на него хитро и ласково.

А Кока был юноша без комплексов, он закусывал «чем Бог послал», застенчивость его никогда не терзала, и дарами природы из валютного магазина его ни удивить было нельзя, ни унизить – он ел и все, а Маша, подперев лицо кулачком, смотрела на него пристально и все подкладывала ему в тарелку, будто ее жутко интересовало, чисто теоретически, – сколько он способен съесть: «Съешьте еще вот это, Костенька!» Она опять держала дистанцию, опять разговаривала с ним на «вы», словно давая понять, что то, что было в кабинете у рояля, ничего не значит, что, мол, это еще не повод для знакомства. Костю это тоже мало смущало, он позволял себе накладывать еду, через некоторые промежутки времени спрашивал: «Маша, а вы-то что же ничего не едите?» (Он тоже перешел обратно на «вы», но сейчас, после близости, это уже не имело никакого значения. Граф с графиней, живущие в разных крылах замка, после любви ужинают вместе, – это нормально.) «А я не хочу, – отвечала Маша, – я вообще очень мало ем». И глаза ее при этом искрились: то ли смеялась над чем-то, то ли влюбилась – нельзя было понять.

А потом они встали из-за стола, неотрывно глядя друг на друга, обошлись без танцев и без единого слова пошли на этот раз степенно и спокойно в спальню, как муж и жена, как будто заранее все известно и все оговорено и слова вовсе не нужны – все и так ясно. А потом снова вернулись к столу, а потом опять в спальню. Бывает у женщин, а еще чаще у мужчин, что, когда они поближе узнают друг друга, больше не тянет, не хочется больше ни постели, ни встреч, или же встречи можно было бы еще оставить, но без постели. Бывает, что-то не нравится и отвращает: запах, жест, манера вести себя, улыбка не к месту, какая-то вдруг вульгарность, – да черт-те что может отвратить! Бывает, даже неосторожное слово, вырвавшееся у женщины или мужчины в самый интимный момент, способно даже рассмешить, а тогда – какая уж там любовь! У одного моего знакомого была женщина, которая в минуту экстаза кричала – что бы вы думали?.. – «Ура-а-а! » Ну скажите, можно быть с такой женщиной или нет? Долго во всяком случае нельзя.

А здесь было совсем другое. Утверждают, что есть такое понятие: биологическая совместимость, и тут она оказалась полной, и Кока попался, он даже и хотел, но не мог отыскать в Маше решительно ничего, что бы ему не нравилось. До того было хорошо, что даже плохо, что хорошо. Для Коки, разумеется, потому что, когда он в пять часов утра стал прощаться, Маша уж как-то больно спокойно его отпустила. Когда уже в дверях он обернулся и спросил: когда встретимся в следующий раз? – Маша вдруг ответила: «Так никогда», – спокойно посмотрела на него и улыбнулась от того, какой у Коки был ошарашенный вид. Он этого удара никак не ожидал и потому скрыть ничего на лице не мог.

– Как это «никогда»? – криво усмехнулся Костя, вернее, попытался усмехнуться, но у него не вышло.

– Вот так, – сказала Маша, – в театре мы, естественно, встречаться будем, а вот так – больше никогда. Завтра приезжает муж, – соврала она.

– Так, может, не здесь?..

– Нигде, – отрезала Маша, – и никогда…

– Но почему?.. Разве… – Он хотел спросить традиционное «разве нам было плохо?..», забывая первое правило удачливых любовников – не задавать вопросов вообще, потому что, если спросил всего лишь: где ты была? – уже проиграл.

– Ни-ког-да, – повторила Маша. – Это был, если хотите, приступ, припадок, я не смогла справиться…

Они помолчали.

– Никогда? – опять тупо переспросил Костя, и Маша, уже ничего не отвечая, лишь слегка покачала головой, а он как-то вдруг и сразу ощутил бездонную трагичность этого слова. Есть, знаете ли, у нас мраморно-холодные слова, космической жутью и скукой веет от них, настроение портится, и необъяснимая тоска щекочет твое сердце: «никогда», «навсегда», «выхода нет», «навечно» и многие другие. Да что там, я один раз в районе Трубной шел по Последнему переулку, представляете?

Костя в этот момент некстати, а может, как раз и кстати вспомнил, как на Пушкинской площади все перестраивали и в связи с этим закрывали шашлычную «Эльбрус», где делали бараньи шашлыки на ребрышках и которую он и его друзья очень любили. Однажды он подошел к этой шашлычной с целью поесть и вдруг увидел табличку на дверях. На ней от руки было написано: «Закрыто насовсем с целью ликвидации».

– Никогда, навсегда, насовсем, – бездумно свистел ветер времени в бедной Кокиной голове, и он в последний раз попытался улыбнуться и спросил:

– Нет?

Маша опять только повела головой, глядя на Костю в упор, и вот тут-то и появилась первый раз в их истории знаменитая Машина слеза, которую я уже описал в самом начале, а если кто забыл, может перелистать страницы обратно и посмотреть и тогда сразу поймет, что за слеза появилась сейчас на Машином лице и какого калибра это оружие. Эта слеза появлялась в редчайших случаях, точно на реплику (в данном случае – она была пущена на реплику «никогда», но Кока, не справлявшийся с собственной растерянностью, разглядел ее только теперь). Она появлялась в самый нужный, кульминационный момент, в апогее любовного действия – что там секс! – вот главное, вот погибель-то где! – и после этого – человека уже можно было вычеркивать из списка нормально живущих!

И вот Маша смотрела на него грустными, не могу не написать – невыразимо прекрасными глазами, и по неподвижному лицу медленно катилась одна (но какая!) слеза. Оба молчали.

«Да как же, – думал Кока, – она же меня любит и плачет, но, видно, и вправду почему-то не может встречаться».

«Что-то долго он стоит, – думала Маша, – самой повернуться и пойти или подождать, пока он первый пойдет к лестнице?..»

– Ну, тогда… прощай, – сказал Кока.

– Прощайте, – тихо ответила Маша. Слеза все еще чудом держалась на щеке, не падала. Кока повернулся и быстро пошел к лестнице. Она чуть подождала, пока он спустится на несколько ступенек, закрыла дверь и бросилась в туалет, потому что, черт возьми! – давно уже туда хотела, а перед Кокой это было никак нельзя, это разрушило бы образ, а уж слеза-то вообще оказалась бы пустым номером.

Да, эклектику в таком деле допускать никак нельзя, любовная история должна быть стройной и гармоничной, как хорошая песня, – ничего лишнего! Один мой знакомый, меломан и эстет, один раз дал определение эклектике. Он сказал: «Ну – это, допустим, как если бы один и тот же писатель написал вот такую примерно фразу – «Благородный рыцарь Сигизмунд низверг–нулся со своего боевого коня и расквасил себе харю к едреней матери». Никак, согласитесь, невозможно сочетание «низвергнулся» и «хари», равно как и той самой слезы с туалетом.

И в туалет нельзя было при Коке, и ела она при нем очень мало, и нужно было постоянно держать образ женщины неземной и таинственной, которая вообще не ест, не пьет и тем более не совершает естественных отправлений, да и размножаются они только опылением, знаете, через пчел, а то, что случилось сегодня у рояля и дальше, – роковая случайность, раз в миллион лет бывает и у цветов. А вообще, все это низкое – не для нее: если поесть – так, чуть-чуть пыльцы, а запить – немного росы… Образ, согласитесь, трудный, требующий известного аскетизма, но, ничего не попишешь, положение обязывает. И в этом смысле Маша была молодцом, она последовательно, не отступая ни на шаг от намеченного сценария, провела весь второй акт этой мелодрамы, который я прежде называл раундом, а теперь, в свете вышеизложенного, запросто могу назвать и актом.