Сага о Гудрит - Кирстен Сивер

Во время этой перепалки юный Торкель стоял, затаив дыхание, словно бы он больше уже не являлся хозяином Херьольвова Мыса. Он будто утратил часть своего достоинства, которое он обычно показывал, чтобы подтвердить, что Бьярни сын Херьольва умер только тогда, когда сын его возмужал и сделался разумным.

Прорицательница бросила быстрый взгляд на обоих мужчин и улыбнулась Гудрид.

– И все же я думаю, что ты поможешь нам, хотя ты и молишься Белому Христу. Ты и сама знаешь, что можешь присутствовать при этом, не навредив собственной судьбе.

Завороженная ласковыми словами Торбьёрг, Гудрид вгляделась в глаза старой прорицательницы. Они были зеленые, поблескивающие, как льдинки, и вовсе не покраснели от зимней стужи, как у многих других пожилых женщин. Гудрид затрепетала и неожиданно для самой себя рассердилась. Почему отец обращается с ней как с маленькой, когда другие воспринимают ее как вполне взрослого человека, и ей вовсе не хочется обижать этих приветливых гренландцев. Отец сам виноват в том, что Гудрид приходится сейчас выпутываться из неудобного положения!

Сказать, что она с самого своего крещения молится только Белому Христу, – это все равно что привязать овцам большие рога и выдать их за крупный рогатый скот. Девушка крестилась, когда от нее ожидали этого, но никогда не заботилась о том, что думает о ней Белый Христос, когда она занималась своими делами. Скорее всего, Христос интересуется больше мужскими делами, а не женскими…

Когда Гудрид крестилась, ей было одиннадцать лет. Единственное, что она запомнила, так это то, как противно липло к телу мокрое платье и как она была горда тем, что ее крестным был сам Снорри Годи. Отец позаботился о том, чтобы все его домочадцы были крещены, после того как он вернулся домой с альтинга, где была принята новая вера. Но он никогда не рассказывал о том, почему он так ревностно принял эту веру. Для него, наверное, было важнее всего то, что Христос был Всемогущим Господом и помогал всем верующим в Него. Перед властью отец склонялся.

Гудрид покрепче взялась за свою поклажу и всем телом ощутила, что старая Торбьёрг почуяла ее согласие. Девушка только ждала теперь, что прорицательница возьмет на себя разговор с отцом, так, чтобы Гудрид избежала с ним споров при посторонних.

Среди всеобщего молчания Торбьёрг заговорила:

– Гудрид, твой отец разрешает тебе помочь нам вечером, ибо он знает, что ты по-прежнему послушна ему и Белому Христу. Не так ли?

Торбьёрн медленно кивнул головой: он выглядел так, словно вот-вот проснется. Торкель широко улыбнулся и сказал:

– Решено, только скажи, Торбьёрг, что тебе нужно, и мы все сделаем!

Торбьёрг показала на искусно украшенный кошель, висевший у пояса и довольно пробормотала:

– Все, что мне нужно, находится здесь! И надеюсь, твои люди помогут мне в доме. Гудрид, скажи Герде дочери Арнфинна, что ты сегодня не будешь занята на кухне с ужином. И надень на себя свой праздничный наряд.

Почувствовав в душе облегчение, Гудрид учтиво поклонилась и пошла к кухне, откуда доносился ворчливый голос экономки Торкеля, поругивающей своих служанок. Вот уж, поистине, она заслужила свое прозвище – Кожаные губы! Когда Гудрид открыла дверь, Герда повернулась к ней и грубо сказала:

– Где ты пропадаешь так долго? Положи у очага вяленую рыбу и принимайся за дело! Не могу же я оставить без присмотра этих бездельниц, которые не могут отбить толком мясо. Прежде чем ужин будет готов, половина его уже окажется съеденной.

Она умолкла, переводя дыхание, и Гудрид миролюбиво выложила принесенную рыбу и потерла окоченевшие руки, виновато улыбаясь домоправительнице. Герда похожа на собаку, которая больше лает, чем кусается, подумала она. Когда дома в Исландии люди рассказывали о своих стычках с Гердой Кожаные губы, они вспоминали о ней с добродушной ухмылкой.

– Вот твой ключ, Герда. Меня сегодня не будет: прорицательница Торбьёрг хочет, чтобы я помогла ей вечером петь заклинания. Она спрашивает, не обойдешься ли ты без меня. Мне очень жаль оставлять тебя одну.

Последние слова были неправдой, потому что на самом деле Гудрид была рада показать свое искусство, которому ее научила приемная мать. Как бы ей хотелось теперь обернуться и увидеть Халльдис, стоящую рядом, но та лежала на дне моря и смотрела пустыми глазами на что-то неведомое и загадочное.

Герда Кожаные губы вздохнула и закатила оплеуху мальчику, который должен был поддерживать в очаге огонь.

– Опять ты клюешь носом! Следи внимательнее, дурень, мне нужны камни погорячее.

Смущенный раб пробормотал что-то на непонятном языке. Гудрид подумала, что ее предок, высокородный бритт Вивиль, никогда не являл бы собой столь жалкое зрелище, как этот хлипкий раб с обвисшими волосами, даже если сам Вивиль тоже был бы захвачен в плен. Королева Ауд Мудрая не дала бы земли кому угодно, с тех пор как сама поселилась в Исландии…

А экономка недовольно продолжала:

– Никогда хозяину Херьольвова Мыса не навести тут порядок, это с такими-то слугами. Попроси, чтобы Рагнфрид пришла помочь приготовить ужин. Да скажи ей, чтобы она приберегла масло, которое нам дал твой отец. Оно только для знатных гостей. А Торбьёрг-прорицательнице, пожалуй, и так много достанется: мы ведь забьем ради нее скот, так как ей понадобятся сердца разных животных.

Герда остановилась, чтобы перенести дыхание, и внезапно быстро и лукаво улыбнулась Гудрид: словно кошка облизнулась язычком.

– Я присмотрю тут на кухне, а ты иди, девочка.

У очага в дымной избе сидело много народу. Несколько женщин поставили на огонь котел, в котором варился мох, и занимались тем, что ставили столы, тогда как мужчины подтрунивали над женщинами, а дети неохотно убирали игрушки.

Свет от висячей лампы падал на Рагнфрид дочь Бьярни, которая ткала в углу комнаты. Спина ее выразительно говорила о том, что все происходящее ее не касается. Гудрид подошла к ней и сказала:

– Рагнфрид, прорицательница хочет, чтобы я помогла ей сегодня вечером, и мне нужно переодеться. Герда просит тебя помочь с ужином…

Рагнфрид отложила в сторону челнок и расправила складки на своей черной шерстяной юбке.

– Мне, наверное, тоже не мешало бы переодеться…

– Ты только помнешь свой наряд в тесноте, – ответила Гудрид. – Торкель созвал всю округу послушать, что скажет Торбьёрг. Я бы и сама не стала переодеваться, но боюсь рассердить духов.

Рагнфрид улыбнулась, как бы ожидая сострадания.

– Я все сделаю, как просят. Разве я могу петь заклинания! Мне только хотелось бы, чтобы Торкель поскорее нашел себе жену, и тогда мне не придется столько работать в доме.

Улыбка Гудрид выражала больше чувство жалости, нежели веселья. Она уже давно заметила, что у Рагнфрид нет ни матери, ни приемной матери, которые могли бы воспитать ее и научить многим важным вещам в жизни. Та, кто ведет хозяйство, должна уметь больше, чем все остальные женщины в доме, вместе взятые, как всегда повторяла Халльдис. Гудрид попыталась представить себе выражение лица своей приемной матери, когда Рагнфрид жаловалась на непосильный труд…

Она взглянула на свой собственный ткацкий станок. Не так-то много ей удавалось поработать за ним, с тех пор как она оказалась в Гренландии. Придя в себя после дальнего путешествия, она принялась ухаживать за больными на Херьольвовом Мысе. Мор свирепствовал здесь еще до того, как корабль Торбьёрна пристал к берегу, и унес жизнь Бьярни сына Херьольва, после того как тот вместе с юным Торкелем вернулся домой из Норвегии, посетив Эрика-ярла. Благодарные лица, обращенные к Гудрид, когда она обносила больных молочным супом и отваром из трав, вселяли в нее чувство своей полезности этим людям. А времени заниматься шитьем и ткачеством у нее было мало.

Жизнь в этой незнакомой стране была все такой же сумбурной, и девушка желала бы знать, что скажет Торбьёрг об их будущем, хотя мысли о нем страшили Гудрид.

Молодая женщина в горячке металась на скамье в глубине комнаты, которую Гудрид делила вместе с Гердой Кожаные губы и другими незамужними женщинами. Время от времени больная тряслась в лихорадке, не замечая, что в комнате есть другие. Гудрид укрыла ее одеялом, а потом открыла свой сундук и бережно достала шелковый платок, принадлежавший еще ее матери. Снизу лежала шелковая сорочка с длинными рукавами, которая складками спадала до пола. Поверх сорочки девушка надела платье без рукавов из тонкой синей английской шерсти с бретельками из шелковых лент. Наряд был ей к лицу: может, и отец смягчится, увидев ее такой красавицей.

Она еще пошарила в сундуке и достала кожаный кошель, в котором хранилось золотое обручье и другие украшения. Две позолоченные серебряные броши, подаренные ее матери дедушкой Гудрид, Эйнаром с Купального Берега, были изделием лучшего ювелира из Дублина. В том же стиле были выполнены и заколки для платка. Гудрид подержала украшения на ладони, и металл заиграл огнями, отражая пламя очага. Если бы ее выдали замуж за богатого Эйнара сына Торгейра, который сватался к ней в прошлом году, тогда бы она осталась жить в Исландии и могла бы надевать почаще свои чудесные украшения!