Танжер - Фарид Нагим

– Сейчас, – я ушел в ванную. Эта фотография разрывала мне сердце. Я, наверное, слишком громко застонал.

– Ты чего, Анвар?!

– Зуб… зуб заныл, Ксения… – я защелкал языком. – Где его теперь лечить?!

– А Аселька что?

– Может быть, я не любил ее, общажная связь? Боялся сказать ей, что ее не люблю? Жалел?

– Ей самой надо было думать.

Я все-все рассказал Ксении. От этого мне было нехорошо.

– А Гарник все на компьютере.

– А-а.

– Я иногда жалею, что мы его взяли у мамы.

– Компьютер?

– Да-а… вино купил, деловой такой! Слышь, Гарник, Анвар уже работает… Ты молодец.

– Да какая там работа, Ксения.

– Ты хоть стараешься. Ищешь способы какие-то, не ждешь…

– Ну, как я буду работать, когда у меня прописки нет? – неожиданно нервно отозвался Гарник. – Я сто раз тебе говорил!

– Гарник, ты не понимаешь, как я тебя пропишу, это же не моя квартира, мама и бабушка не доверяют тебе, ведь тебе невозможно доверять, ты поэт!

– Меня не возьмут нигде без прописки!

стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…

…стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…

– Вы здесь неправильно написали, как я вам перевод оформлять буду, у нас даже в книге такого нет!

– А что сделать-то?

– Вот здесь, здесь ставьте число.

– Но ведь Максим уже предлагал тебе хорошую работу.

– Он пидор.

– Ну разве это имеет значение?

– Ты хочешь, чтобы я стал пидором? – нараспев, протянул он. – Анвар, она хочет, чтобы я стал пидором и попал в их пидорскую мафию, тогда ей станет легче, ей по барабану все…

– Извини, что я начала, но ты просто не хочешь работать, Гарник, ты на компьютере играешь!

Женька заплакал.

– Я не играю, я изучаю Корэлл Дро.

– А, правда, Анвар, Женька такой хорошенький стал?

– Ребенок плачет!

– Ты, извини, тоже его отец, между прочим.

– А ты женщина.

– Это его мать этому научила, Анвар, он сам мне рассказывал.

– Что ты выдумываешь?!

– Он даже к матери своей не ездил, Анвар. Три года не ездил, прикинь, как все запущено!

– Поеду.

– У тебя денег нет… вон, Анвар же работает все-таки…

– Я не хочу так работать.

– А ты знаешь, Анвар, он Таньке, моей подруге, ночью руку на бедро положил, когда она у нас ночевала! Прикольно, да?

– Я ошибся.

– Ничего себе ошибочки у тебя, чувак!

– Я ее за тебя принял.

– Вот этого я тебе никогда не прощу!

– Я думал, что это ты, ты всегда с этого края лежишь!

– Ты просто отговорки ищешь, чтобы на компьютере…

стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…

стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…

– Нету, нету пенсии, ну сколько можно говорить, не пришла.

– Где-где? В Банке, где!

– На Руставели пятнадцать, туда езжайте, если доедете уже.

Гарник пошел и сильно шлепнул Женьку, он заревел еще сильнее. Ксения вздрогнула и посмотрела на меня круглыми черными глазами.

– Прикинь, как все запущено.

Звонил Кирилл. Мы договорились о встрече, я надеялся, что он пригласит своих студенток сексуальных.

Потом звонил Артемий, и Гарник долго обсуждал с ним новые стихи. Я играл с Женькой. Так приятно было находиться в теплой, уютной квартире. Ксения смеялась над Женькой, помогала мне учить его словам и читать детские стишки. Читали вместе. Было видно, что она соскучилась по этому.

– Зато у нас мальчик хороший получился! – вдруг сказала она. – Правда же, хороший?

Я остался ночевать. Ночью играли на компьютере в «Мортал комбат». Гарник проигрывал и злился, как ребенок. Ксения спала. Потом он по Интернету общался с какой-то «Киской», занимался с ней виртуальным сексом и возбудился. Он потряс головой, взял резинку в губы и как-то неожиданно женственно собрал блестящие черные волосы на затылке в хвостик, перетянул резинкой. Я почувствовал, что мне нужно уйти. Посидел на краешке ванной. А потом лег на раскладушку на кухне и уснул.

Утром приехал в общагу. Голуби скребли жесть над головой. Было плохо. Не находил себе места. Очень захотелось позвонить Асель. И вот сижу на почте, пишу.

Так и не смог позвонить, сидя в кабине, я почувствовал, что в доме у них темно и обе они молчат.

У Ксении в старом журнале «Вог» вдруг увидел девушку, чем-то похожую на Асель. Один глаз казался чуть меньше другого, будто она его немного прищурила. Она была красивее Асель, она была такой, какой Асель могла быть в идеале. Вырвал эту страницу.

Сижу на почте. Бабка ругается. В голове песня о странниках в ночи. Не петь ее. (Ноябрь 1996 г. Уже поздно.)

…стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у…

…стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…

Пять

В метро люблю садиться рядом со спящими девушками, смотришь искоса и воображаешь, что она спит рядом с тобой на подушке, сейчас проснется, повернет лицо и улыбнется.

Видя свое отражение в черном стекле электрички, часто размягчал окаменелое лицо, чтобы люди не обращали на меня внимание. Где-то читал, что нужно насильно улыбаться, тогда и настроение изменится. Насильно улыбал свои губы, поднимал их кончики кверху, подташнивало и, казалось, слышно, как хрустит лицо.

Они целовались. Их глаза были закрыты. Она детскими пальцами в дешевых перстнях гладила его затылок. Он прижимал ее, приподнимал вверх и шов ее джинсов врезался, красиво разделял ее зад. Трусики ее, наверное, тоже натянулись, свернулись и впились между губ. У него, наверное, встал. И она чувствует это, он чуть отстраняется, наклоняется, чтобы не было видно. Иногда открывает глаза и снова быстро зажмуривается.

«А ведь он ее любит. Любит этот некрасивый нос, это острое лицо. А мне она не нравится, и мне смешна его любовь».

Стоял в переходе метро «Кузьминки», выход из первого вагона, и смотрел на целующихся. Обходил, курил, искоса посматривал. Вот этот вот хлюпик с рюкзаком Puma на спине обнимает ее. И это колечко у него в ухе. У нее перчатки и сумочка дамская. Он ее ровесник, конечно, но выглядит гораздо моложе. А если она его бросит, он будет страдать, а мне будет все равно, я не буду понимать его боли. И кому-то также все равно твои страдания, Асель, и так далее, да.

Они целовались, а у меня рот наполнялся слюной. Ладно, Кирилл пригласит своих студенток-москвичек… нежные, до дрожи шероховатые молоденькие тела. Я воображал все, что у нас будет с ними, дрожал и радовался.

Резкие порывы ветра из метро, то теплого, то холодного. В стекле витрины на коробочках женского белья выпукло сияют ягодицы и груди. В конце перехода появился Кирилл. На голове модный картуз, короткая теплая куртка, расширяющая его и узкие обтягивающие джинсы и эта его деревенская походка, эта его сутулость.

– О, привет, Кир!

– Давно ждешь?

– Только что пришел… ты такой модный стал! Я тебя даже не узнал!

– Ты знаешь, – он мучительно задумался. – Ну-у, хочется как-то выглядеть. А ты такой интеллигентный – панама эта, шарфик.

Идем в сумерках, звонко скрипит снег. Одинаковые коробки домов, черный голый кустарник, одинаковые тропинки к подъездам. Скамейки. Обледенелые ступени.

Я был весел, энергичен, это была энергия издыхающего человека. Меня самого удивляла веселость, усталая энергия, все еще двигающая меня, переставляющая по Москве, открывающая мне рот, ведь все уже кончилось у меня, жизнь по инерции привычки. Что-то последнее не дает упасть прямо здесь, возле урны.

Однокомнатная квартира. Голые стены. Телевизор с видеомагнитофоном на полу. Полированный раздвижной стол. Старый большой телевизор на шкафу. Шифоньер с пыльными коробками наверху. Радиоточка, кажется, что если покрутить ручку, то услышишь советские новости из параллельной жизни. Удивительно, как эти съемные квартиры похожи друг на друга. Как похожи друг на друга и те, кто их снимает здесь, в Москве.

– Так смешно, Кирилл.

– Что?

– Непривычно как-то, что ты такой хозяйственный. Водки купил, виноград, и что это, нарезка какая-то.

– Ты знаешь, я даже и не знаю, нужно же что-то на закуску.

– Ты ж совсем не пил, Кирилл?

Он ходил по коридорам общаги в выцветшей рубашке навыпуск, в старом трико с оттянутыми коленями, длинные прилизанные волосы были, как схимник какой-то. Вечная алюминиевая кастрюлька в руках.

– Так смешно, Кирилл, что ты разливаешь водку.

«Кириллу тоже не понятна моя боль, слушает только из уважения к моей личности и удивляется, что я могу страдать из-за какой-то там Асель».