Дело Зили-султана - АНОНИМYС
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ганцзалин быстро разнюхал обстановку и сообщил, что до Тегерана можно добраться сравнительно быстро, дня за четыре, а можно и медленно — за двенадцать дней. Как угодно ехать господину?
— Что ты глупости спрашиваешь, — поморщился я, — у нас дело государственной важности. Конечно, быстро. Будь любезен, распорядись.
Однако Ганцзалин глядел на меня крайне хитро и действовать не спешил. Оказалось, так называемый короткий путь не так уж и короток. С точки зрения расстояния он такой же, но с точки зрения удобств — совершенно иной. Если хотите ехать быстро, передвигаться придется по-курьерски, на сменных лошадях. А здесь это обычно — необыкновенные одры, которые, во-первых, скачут каким-то людоедским аллюром, во-вторых, могут в любой момент отдать богу душу, оставив вас одного посреди дороги. Второй же, медленный, путь оказался куда более цивилизованным — надо было идти вместе с караваном, который ведут погонщики-черводары.
Я задумался. Тратить на дорогу двенадцать дней было мне жалко. Однако в пути я мог дополнительно поупражняться в персидском языке, к тому же оживляя его общением с персами. Кроме того, за это время можно будет присмотреться к характеру подданных шахиншаха. Да, в столицу я приеду на неделю позже, но уже подготовленным. Едва ли за эту неделю Зили-султан устроит переворот. Взвесив все плюсы и минусы, я махнул рукой и решил все-таки отправиться с караваном.
Слуга мой владел тюркским гораздо хуже меня, а персидским вообще никак, так что переговоры пришлось вести мне. Прошли они на удивление гладко, и уже в полдень мы выступили с караваном в сторону Тегерана. Я успел переодеться в русскую военную форму и, сидя на муле, выглядел так внушительно, что верный Ганцзалин решил меня короновать.
— Это вам надо быть императором, а не ему, — заявил он мне, разумея под «ним» Александра III.
По счастью, никого русских рядом не было, а не то впору было бы заводить дело о государственной измене.
— Я подумаю о твоем предложении, — тем не менее сказал я Ганцзалину.
Все дальнейшие переговоры с вожаком караванщиков, он же караван-баши, вел уже Ганцзалин. Как это ему удавалось, я не знаю; кажется, он обходился жестикуляцией и некоторыми бранными персидскими словами, которые все-таки выучил и которые снискали ему среди черводаров необыкновенное уважение.
* * *
Путь наш в первый день оказался довольно коротким. Через несколько часов бодрой езды мы въехали в город Решт. Вместе с караванщиками селиться мы не стали, я отправил Ганцзалина порыскать по городу. Вернувшись через час, он объявил, что отыскал для нас самую лучшую местную гостиницу.
Признаюсь, я живал в разных условиях, но наш номер меня удивил. Некрашеные стены, дыры в полу и потолке, через которые по очереди заглядывают тараканы и любопытные постояльцы. Тараканы, кроме того, под настроение прямо заходят к нам в гости. За ними гоняется Ганцзалин и методично их истребляет. Если бы таракан был пушным зверем, полагаю, что мы бы очень скоро обогатились.
В комнате нашей никакой мебели, постели устроены прямо на полу, на рваных и нечистых матрацах. В постелях этих кишат клопы и другие местные жители, которым я и названия-то не знаю.
— У нас лучшая гостиница в городе, — тем не менее твердо заявил Ганцзалин в ответ на мое неудовольствие. — Все остальные еще хуже.
Я велел ему купить керосина, мы побрызгали им постели и улеглись спать под тихие крики умирающих насекомых. Во всяком случае, Ганцзалин уверял, что он эти крики отлично слышит.
Однако он ошибся: насельники матрасов не умерли, а лишь впали в летаргию. Придя в себя часов в семь утра, клопы принялись кусаться так злобно, что мы с Ганцзалином быстренько поднялись и, наскоро завершив туалет, двинулись на постоялый двор к нашим черводарам.
Здесь меня неожиданно посадили в тахтараван — род сундука или закрытых носилок, которые тащат на себе две пары мулов, меняющихся в дороге. (Забегая вперед, скажу, что название полностью отражало суть экипажа). Я, почуяв неладное, хотел было отказаться, но черводары начали вопить, что так положено — высокий гость должен ехать в носилках. Особенно усердствовал караван-баши, который кричал, что покроет себя вечным позором, если допустит, чтобы такой великий человек ехал на муле как простой смертный.
— Я с места не сдвинусь, если господин не сядет в экипаж! — заключил он свой пламенный монолог.
— Везут важного человека — себе цену набивают, — объяснил настойчивость черводаров всезнающий Ганцзалин. — Лучше не спорьте, хуже будет.
Проклиная все на свете, под насмешливым взглядом Ганцзалина я влез в носилки, и меня поволокли — иного слова не подберу — к городским воротам. Правда, судьба отомстила за меня. Когда Ганцзалин отвлекся, его мул исхитрился и с необыкновенной ловкостью плюнул ему на спину. И, кажется, получил от этого огромное моральное удовлетворение. Раньше я думал, что на такие чудеса способны одни верблюды, но, как видим, жесточайшим образом ошибался. Иной раз поражаешься, сколько же тайн, непостижимых для ума, содержит в себе природа! Об этом я даже сказал Ганцзалину, на что он надулся и не захотел со мной разговаривать, решив, что это я так утонченно над ним насмехаюсь.
* * *
За городом нас атаковали нищие и дервиши, сидевшие у ворот и обиравшие всех входящих и выходящих. К счастью, черводары весьма убедительно разогнали их бранью и пинками. Дополнительный ужас вселял в попрошаек Ганцзалин, которой отнял у одного дервиша его посох и грозно махал им в воздухе, словно бог Индра — своей ваджрой.
Пройдя, как сквозь строй, через партикулярных нищих, мы стали свидетелями зрелища куда более жуткого: по краю дороги в ряд сидели прокаженные. Судя по всему, вход в город им был запрещен, а жить как-то все равно было нужно. Безносые, с оплывшими лицами, со страшными рубцами через все лицо, они ныли что-то гнусавыми голосами, прося подаяния и протягивая к нам свои чашки. Караван-баши попросил не давать им милостыни, иначе они кинутся на нас всей ватагой и перевернут тахтараван. Пришлось мне умерить свое милосердие — надеюсь, Будда меня за это простит.
Мы быстро миновали страшное поприще прокаженных, и я, если можно так выразиться, углубился в езду. Тахтараван оказался сооружением чрезвычайно тряским: расслабившись, можно было откусить себе язык, так что приходилось быть внимательным. Я постарался слиться с экипажем, надеясь, что
