НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 13 - Георгий Гуревич

Старик — скелет, скелет — старик. Открытки бывают такие справа видишь одно, а слева — другое.

А все-таки, обман!

Пусть внешность отвратительна, культурный человек не обращает внимания на внешность. Мне неприятно, что звездожители начали знакомство со мной со лжи, с очков, втирающих мне очки. Ведь мы полагали, что они — старшие братья по разуму — образец безупречной честности.

Я возмущен и высказываю свое возмущение Граве.

Вот как оправдывается пятнистый череп.

— Вы ошибаетесь. Правда трудна, не всем под силу ее вынести. И у вас на Земле скрывают истину от тяжело больных, прячут от детей темные стороны жизни. Даже взрослые брезгливо отворачиваются от неопрятных язв, от попавшего под поезд. Мы же пробовали подойти к вам в подлинном виде. Вы кричали: «Прочь, прочь, уберите!». Вы и сейчас морщитесь, глядя на меня, содрогаетесь от отвращения. Пристегните анапод. Легче же? Не надо преодолевать тошноту? Для того и был придуман этот аппарат. Не для вас лично, не обольщайтесь. Анаподы появились, когда возникла Всезвездная Ассамблея, и сапиенсы разных рас («сапиенсы» — так я перевожу их термин «ауаоо». Человек — хомо сапиенс, разумные нелюди — сапиенсы, но не хомо. — К.К.) собрались впервые, чтобы обсудить общие дела. Обсудить, а не нос воротить (правильно я выражаюсь?), думать, а не кривиться, удерживая тошноту.

Ана-под, ана-под, анализирует аналогии, подыскивает подобия. Это слово тоже создано анаподом из земных слогов по подобию.

Привыкаю к прибору, даже забавляюсь с ним. Надвигаю, сдвигаю. Как будто шторка на глазах, как будто страничку перевернул. Раз — пухлое лицо старика, раз — череп. Раз-раз! А если сдвигать анапод постепенно, получается наплыв как в кино череп проступает сквозь черты лица, кости вытесняют светлеющие мускулы.

Их-Дальмира, оказывается, похожа на голенастую птицу, на аиста, долгоносого и с хохлом на макушке. Это анапод нарисовал мне блондинку с конским хвостом. Их-Лирикова — крылатый слизняк. Ничего у нее нет постоянного — ни глаз, ни рук, ни ушей. Но если нужны руки, они вырастают, как ложноножки у амебы. Сколько угодно рук, любое количество, любой формы. Потому так приятны и мягки ее прикосновения. У нее руки, приспособленные к форме моего тела. Даже моя кровать не кровать, как выясняется, а подстилка на тугой струе воздуха.

Только Гилик стационарен в этом зыбком мире. Неизменна вертлявая машинка с рожками и хвостиком. Для Гилика нет подобия на Земле, и анапод не искажает его облик.

— А соплеменники кажутся вам привлекательными, Граве?

— Ну, конечно же, — говорит он. — Они стройны, они конструктивны, ничего лишнего в фигуре, никакой рыхлости. И наши лица очень украшают пятна, такие разнообразные. У мужчин они резкие, отчетливо очерченные, у женщин — ветвистые с прихотливым узором. Модницы умело подкрашивают пятна, в институтах красоты меняют узор. По пятнам можно угадать характер и настроение.

Он вдохновляется, он читает стихи о пятнах. Стараюсь разделить его восхищение. Сдвигаю анапод…

Отвратительно и противно!

— И все же вы обманщик, — твержу я. — Хорошо, допустим, вы боялись напугать меня внешностью. Пожалуйста, анаподируйтесь. Но почему не сказать честно, что вы пришелец из космоса? К чему был этот спектакль в пяти актах с пулковским астрономом?

— У меня была сложная задача, — говорит Граве. — Я должен был провести некое испытание, проверить готовность людей к космическим контактам. Существа на вашем уровне развития (Нахал! А он на каком уровне?) очень склонны к вере. Предположим, я назвался бы пришельцем, подтвердил бы свое звездное происхождение доходчивыми чудесами телекинезом, телепортацией. И вы уверовали бы в мое всемогущество? Пошли бы за мной зажмурившись, как слепец за поводырем? Но это не проверка готовности. Сорван экзамен.

— Но вы же читаете мысли. Слышите, что я думаю.

— Да, слышу. Но люди не всегда думают о себе правильно. Им кажется, что они рвутся в бой а на деле мужества не хватает. Эта поездка под дождем тоже была частью проверки. Согласны лететь сию же секунду? Вымокнуть хотя бы не боитесь ради космического контакта?

А я не подкачал!

Я горд необыкновенно, горд как индюк, маслом полита душа. И Физик меня хаял, и Лирик хаял а я выдержал экзамен.

— А почему вы именно меня выбрали? — спрашиваю. Очень уж хочется услышать комплименты. Пусть объяснит с космической точки зрения, какой я выдающийся.

Но Граве не склонен потакать моему тщеславию!

— Нам нужен был писатель-фантаст, профессионал, по некоторым соображениям, вы их узнаете после. Западные авторы отпадали, очень уж въелась в них идея неравенства. Из числа ваших товарищей не годились земные изоляционисты, противники контактов. Сам я пожилой ученый, я худо сговариваюсь с молодыми горячими талантами, предпочитаю иметь дело с пожилым, пусть и не талантливым (я поежился). Видите, выбор не так уж велик. И какие-то случайности сыграли роль вы оказались в чужом городе, в одиночестве, вас было легко увести, не привлекая внимания. Вот я и увел. Привез в парк и поставил перед выбором: «Теперь или никогда?»

— А если бы я не решился?

— Тогда я стер бы вашу память, — сказал он жестко.

Память можно стирать и можно заполнять, например, ввести в нее иностранный язык. Процедура торжественная, настоящее священнодействие. Ученик лежит на операционном столе, весь опутанный проводами, глаза и уши заложены ватой, лицо забинтовано. Диктор монотонно начитывает сведения, учителя в шлемах с забралами, в свинцовых скафандрах. Это чтобы своими посторонними мыслями не заразить, не внести «мыслеинфекцию».

Меня так не хотят обучать. Говорят, что не знают особенностей моего мозга, опасаются напортить.

— Ну, а мертвых вы умеете оживлять?

(Рассчитываю на отрицательный ответ. Хоть что-нибудь должно быть невыполнимое).

Ответ: Если есть хорошая матрица, оживляем. Это не труднее, чем изготовить копию по зафонограмме. Оживший помнит все, но до момента записи. То, что прожил после записи, выпадает.

Хуже, если объект умер до изобретения матриц. Тут ищут волосы, бумаги, личные вещи, чтобы установить формулы всех личных ДНК, РНК и всего прочего. Это трудно и делается редко. Радости не приносит, больше огорчений. Вот на нашей планете Хохх мы восстановили великого поэта прошлого, такого, как ваш Шекспир. Но он был великим в свою эпоху, в новой показался старомодным, напыщенным, многословным. И даже несведущим ему учиться пришлось заново. Обидно быть памятником самому себе, живым портретом знаменитости. Так что это делают редко… но умеют.

«А умеете вы?…» Что бы еще спросить? Вспоминаю фантастические идеи по Кларку и по «Регистру» Альтова. Умеете вы летать в прошлое и будущее?