И было утро... Воспоминания об отце Александре Мене - Коллектив авторов

В следующем году я проводила отпуск на озере Селигер. Мне захотелось поехать вместе с туристами, участвовать в экскурсиях и попробовать «быть как все», не отличаться от окружающих, как мне советовали в то время многие. Общество подобралось очень хорошее. Я и не подозревала, что снова попадаю в святые места (Нилова пустынь). Несмотря на все моё старание не отделяться от общества, на следующий же день моя соседка обратилась ко мне с вопросом: «Вы, видно, любите уединение?» Это меня очень удивило.

Кругом царила такая красота, что трудно было оторвать взгляд. Любимым моим местом стала небольшая вышка, на которую можно было взобраться и спокойно обозревать окрестности. Во все стороны расстилались бесчисленные живописные озёра с причудливыми островами и полуостровами, а на одном из островов возвышались белые стены бывшего монастыря и красовалась высокая белая колокольня[5].

Как‑то, после грозы, когда воздух был особенно прозрачен и чист, и было хорошо видно все окружающее до линии горизонта, я поднялась на свою любимую вышку, чтобы ещё лучше почувствовать красоту Божиего мира, и стала писать письмо. Мне захотелось, насколько возможно, передать в словах всё, что я видела, что наполняло мою душу в эти тихие минуты ничем не омрачённого созерцания природы озёрного края.

Однажды, накануне экскурсии к истокам Волги, я уснула и видела удивительный сон. В белой церкви шла служба, пели Символ Веры. Я старалась внимательно вслушиваться в это стройное пение, которое шло оттуда, сверху, из белой церкви, и, казалось, забыла обо всём на свете. И вдруг снизу, с озера, раздались другие звуки: там плыли лодки, наполненные людьми, гремела музыка, резким диссонансом прозвучал «Интернационал». У меня закружилась голова, и я потеряла сознание. Сон прервался. Рассветало. Надо было вставать и идти на экскурсию. Шли долго чудесной лесной дорогой. В глубине леса я заметила часовню и отошла от своих спутников. На стенах часовни я увидела полностью написанный Символ Веры, который только что так ясно слышала во сне. Я никогда не думала, что сновидение может так живо перекликаться с действительностью.

На другой день, вернувшись на базу, я застала письмо от Тони, продиктованное о. Серафимом. Оно было, как я потом узнала, написано в двух экземплярах, один был послан в Москву по домашнему адресу, другой — на базу озера Селигер. Это письмо было ответом на то, которое я писала на вышке. Начиналось оно словами: «Без воли Божией ничего не бывает. Подумай, в какие удивительные места приводит тебя Господь. Ещё недавно ты дышала благодатным воздухом Оптиной пустыни, а теперь ты находишься на озере Селигер, на месте подвигов Нила Столбенского» (впоследствии о. Серафим называл Нила Столбенского моим небесным покровителем). О. Серафим подробно разбирал моё письмо, приводя из него целый ряд выдержек. В моём письме были слова: «Отчего так трогают меня ласточки, особенно, когда они вьются над гнездом?» — «Это благодать Божия касается тебя. Это ангелы вьются над твоей душой, не отгони их», — был ответ.

О. Серафим приводил и тот отрывок из письма, где были описаны цветы лугов и полей, заключающих в себе такую гармонию красок и ароматов, и каждый из них как будто стремится отдать все, всю полноту совершенства, которой наделил его Создатель в порыве любви и жертвы. Это та совершенная любовь, о которой говорит апостол Павел в послании к Коринфянам, «любовь, которая не имеет своего». О. Серафим сравнивал это письмо, написанное в уединении на вышке у озера Селигер, с теми чувствами, которые испытывала великомученица Варвара, жившая среди язычников и познавшая истинного Бога через природу. Для него это письмо было прямым указанием на то, что для меня настало время принять, крещение.

Для меня всё это явилось неожиданным. Когда писала то письмо, я совсем не думала о церкви и крещении. Ответила я не скоро, уже в Москве. Мне непонятно было то, о чём писал о. Серафим. «Почему нужно непременно присоединяться к церкви, — недоумевала я. — Разве нельзя без этого исповедовать Христа своей жизнью и своей смертью?»

В следующем письме он ответил на этот вопрос вопросом: «Как же ты думаешь, не имея Христа, Его исповедовать?»

Эти слова были тогда мне малопонятны и показались жестокими. Вопрос о крещении казался тогда почти ненужным, почти тщеславным. Отвечая на эти мысли, отец Серафим писал: «Ты говоришь о тщеславии, не замечая, в какую тонкую гордыню впадаешь, утверждая обратное». Мне трудно было в этом разобраться.

Зимой Л. должна была родить. Тоня приехала сказать нам, что если никто из нас не решается пока на крещение, то хорошо было бы сначала крестить ребёнка, который родится у Л. Мы обе с радостью приняли это предложение. Таким образом, вопрос о крещении Алика был решён задолго до его рождения по указанию и благословению о. Серафима. Незадолго до родов Л. я получила письмо, в котором мне поручалось передать ей, чтобы она была спокойна в предстоящих ей испытаниях, надеясь на милосердие Божие и Покров Божией Матери.

После рождения Алика батюшка прислал письмо, в котором давал Л. указание о том, чтобы во время кормления ребёнка она непременно читала три раза «Отче наш», три раза «Богородицу» и один раз «Верую». Так он считал необходимым начинать воспитание духовное с самого рождения.

Крещение Алика и Л. было назначено на 3 сентября (1935 г.) Я поехала на вокзал провожать всех троих. Странное чувство овладело мною: тревога и неизвестность сочетались с чувством радости того, что должно совершиться что‑то необходимое и почти неизбежное. Я не знала, куда они едут и ни о чём не спрашивала. На вокзале я сказала Тоне: «Я ничего и никого не знаю, но во всём доверяюсь тебе». — «Можешь быть спокойна, — ответила она, — но если хочешь, поезжай с нами». Этого я не могла сделать!..

После крещения сестра стала ещё чаще ходить в церковь, я ещё чаще по вечерам оставалась с Аликом. Он, казалось мне, всегда понимал все. Иногда Алик снимал с себя крест, надевал на меня и улыбался. Т. несколько раз предлагала мне поехать в Загорск: «Ты только себя мучаешь, откладывая», — говорила она, но я не могла решиться. Л. ездила в Загорск довольно часто. Слушая её рассказы, я думала: «Нет, я не могу так». — «От тебя ничего не требуют, — сказала Тоня, — к тебе найдут подход, какой для тебя нужен». — «А я не буду в положении трудного ребёнка?» — спросила я (тогда я уже работала в ЭДИ). «Именно так», — ответила Тоня. Насколько я действительно была «трудным ребёнком», узнала много позднее, когда о. Серафим рассказал Л. о том, как он после каждого написанного мне письма лежал больной в течение нескольких часов — такого напряжения это требовало.

«НАДО ВООРУЖИТЬСЯ КРЕСТОМ»

Так шла зима. Письма стали более редкими. На душе лежала какая‑то тяжесть, которую хотелось передать на бумаге, и казалось почти безразличным, прочтёт ли кто‑нибудь написанное или нет. Однажды, написав такое письмо, я неохотно опустила его в ящик, и как была удивлена, когда в ответном письме я прочитала такие слова: «Последнее письмо твоё заключает в себе как бы покаяние, приносимое тобою за всю твою прошлую жизнь, т. е. именно то, что нужно перед вступлением в Православие». Когда писала своё письмо, я и не подозревала, что оно заключает в себе покаяние.

Как‑то Т. уговорила меня согласиться на поездку под предлогом, что мне надо поговорить о Л. «Так тебе будет легче», — сказала она.

Наконец вопрос о поездке в Загорск был решён. Мы условились на 29 января. Но в день отъезда возникло неожиданное препятствие. Ночью Л. стало плохо, и некому было оставаться с нею и с ребёнком. Только теперь я почувствовала, до какой степени желанной и необходимой была для меня поездка и как невозможно было от неё отказаться. И тогда я получила неожиданную помощь. В тот момент, когда нельзя было больше раздумывать, в дверь позвонила незнакомая девушка и предложила свои услуги в качестве домработницы. Катя нам сразу понравилась и осталась с Л., а я могла спокойно уехать. Впоследствии мы рассказали ей все, и она сама была допущена к о. Серафиму.

Прямо с работы поехала я на вокзал. В вагоне было тесно, и мы всю дорогу стояли. Приехали в Загорск уже ночью. Был мороз, небо усеяно звёздами. Шли молча, в темноте. Только один раз Тоня спросила: «Как тебе кажется, куда ты идёшь?» — «Я не знаю и стараюсь не думать», — сказала я. «Думай, что ты идёшь, чтобы поговорить о Л., и тебе будет легче», — сказала Т. сочувственно.

Тропинка привела нас к домику, ставни которого были плотно закрыты. Казалось, там все спали или давно уехали. Тоня позвонила 4 раза, как условлено. Нам быстро открыли. В домике было светло, тепло и уютно. Во всём чувствовался покой как‑то особенно хорошо слаженной жизни. Все были ласковы и приветливы, так что чувство неловкости, обычное в непривычной обстановке, сменилось уверенностью, что все совсем просто и иначе быть не может. Батюшка позвал нас к себе в комнату и просто, как ребёнку, объяснил мне, как нужно взять благословение, о чём я никакого представления не имела. Потом все пошли в столовую. За ужином шли обычные разговоры: о Москве, о поездке, о Леночке. Время было позднее, и все пошли ложиться спать. Мы с батюшкой остались вдвоём. Он попросил меня пройти с ним вместе в маленькую кухню, которая была закрыта со всех сторон, но имела такой же праздничный вид, как и все в доме, и была увешана образами.