Гашиш с Востока - Илья Рясной

Ориентировки, работа по связям, подключение гласных и негласных возможностей милицейского механизма. Этих самых возможностей вроде бы и немало, но пока все было впустую.

— Ты же у нас голова, — поддел напарника Крымов. — Ас сыска. Придумай что-нибудь.

Гаврюхин работал в розыске почти что с детства — с двадцатилетнего возраста. Шестнадцать годков службы, опыт и отличная зрительная память снискали ему славу человека-компьютера. Преступный мир он знал, пожалуй, лучше всех в отделе, не раз выручал при раскрытии опасных преступлений.

— О, елки-палки! — Гаврюхин с размаху хлопнул себя по лбу ладонью. — Голова, точно!

Голову Гаврюхин знал хорошо. И Голова знал старшего оперуполномоченного тоже неплохо. А еще лучше знал, чем он ему обязан. Однажды, будучи совершенно невиновным (правда, лишь в том преступлении), карманник подозревался в серьезном деле. Блестяще разобравшись в этой истории, Гаврюхин выручил его. А еще помнил Голова, что после этого был вынужден делиться сведениями строго конфиденциального характера. В результате этого бешеный Мамай, на совести которого было пять убийств, был пристрелен при задержании, а группа Балаянца, трясшая цеховиков и фарцовщиков, получила долгую «прописку» в местах лишения свободы. За подобные услуги уголовному розыску Голове полагалось наказание, вовсе не относящееся в преступном мире к разряду исключительных, — смерть.

Голова не получал с угрозыска денег — на бутылках зарабатывал поболе, предпочитал хитрить и морочить оперативников. Но при нажиме из него можно было порой выдавить ценные сведения.

Узнав, кто такой Голова, Крымов пожал плечами недоверчиво:

— Думаешь, он может что-то знать?

— Не знает, так узнает. Такой жучок и проныра, каких поискать… Загружаемся в «БТР» и понеслись.

Когда зеленые «Жигули» остановились у добротного, восьмиэтажного, пятидесятых годов постройки, дома, которые в народе именуются генеральскими, Крымов удивился:

— Этот ханыга в таком доме проживает?

— Ну да. Тут еще секретарь горкома и директор «почтового ящика» живут. Это опера в хрущобах ютятся, а карманнику не положено.

На звонок в дверь долго никто не открывал. Наконец-то послышались шаркающие шаги, и дверь медленно, со скрипом открылась.

— О, Тимофей Викторович, как я рад тебя видеть!

Голова покачивался, от него несло перегаром, под глазами лежали синие тени. Он попытался придать своему помятому лицу счастливое выражение.

— Привет, Голова.

— А товарища твоего что-то не узнаю.

— Еще узнаешь, — успокоил его Крымов.

В комнате, пригласив незваных гостей сесть, Голова как бы невзначай положил газету на край стола. Гаврюхин заметил этот маневр, приподнял газету и ткнул пальцем в пять хрустящих сотенных купюр нового образца.

— Откуда?

— Да так, отдают люди старые долги.

— Помощь твоя требуется. Не откажешь?

— Как можно, — наигранно бодро отозвался Голова.

— Надобно одного человечка найти.

— Все кого-то ищут.

— Кто «все»?

— Да так, к делу не относится. Кого искать? — спросил Голова, поднимаясь с кровати. Он плеснул себе в стакан воды из литровой банки с этикеткой «маринованные огурцы» и начал жадно глотать.

— Соседей твоих, — Гаврюхин положил на стол две фотографии. — Маратова Виктора и Смирнова Ивана.

Голова поперхнулся и судорожно закашлялся. Откашлявшись и вытерев рукавом лицо, пряча глаза, он покачал головой:

— Я их плохо знаю. Где искать? Я человек старый, больной, всеми позабытый-позаброшенный.

— Не прибедняйся, Голова, а то у меня сейчас слезы на глаза навернутся, — усмехнулся Гаврюхин.

— Не, тут глухо. Хотя, конечно, можно попытаться, но я не гарантирую, потому что… — начал вяло тянуть волынку Голова, и стало понятно, что искать никого он не намерен.

— Значит, считай, что тебе не повезло, — негромко произнес Крымов.

— Это почему? — насторожился Голова. Этот человек ему не нравился. Похоже, он относится к худшей категории легавых — угрюмым фанатам. Такие, чтобы раскрутить дело и запихнуть какого-нибудь беднягу-урку за решетку, готовы земной шар перевернуть вверх ногами.

— Потому что я человек трепливый, — Крымов вытащил сигарету, подошел к окну, распахнул форточку, чтобы проветрить комнату, и затянулся. — Могу невзначай проболтаться кому-нибудь о твоих «подвигах» на благо правосудия.

— Тимофей Викторович, что он говорит? Это же нечестно! Мы же всегда с вами по-человечески.

— Мне очень жаль, Дима. Я к тебе со всей душой, — развел руками Гаврюхин и, придвинувшись к Голове, прошептал. — Мой друг из иной породы. Его урки «душманом» прозвали. Зверь.

— О, Бог ты мой, — простонал Голова. — Хорошо, черт с вами. Буду работать, ничего не поделаешь.

Тут Крымов оторвался от окна, подошел к Голове и, смотря на него сверху вниз, приподнял двумя пальцами его подбородок.

— Слышь, Голова, не валяй дурака. Я вижу, что ты крутишь.

Голова отпрянул, прикусил губу и вздохнул.

— Ну ладно, знаю я, где они. Случайно узнал. На даче в Каменке. У одной девки, — он назвал адрес.

— Поехали туда, Серег, — сказал Гаврюхин, поднимаясь.

У двери Крымов резко обернулся:

— Слушай, Тим, он же говорит не все. Голова, откуда ты все это знаешь?

— Ребята по случаю сказали.

— Не свисти.

— Ну хорошо, хорошо… Двое тут ими интересовались. Какой-то долг хотят истребовать. Я им Ваньку и нашел.

— Кто они?

— Костыль… Ну, Костылевский. И Людоед — фамилие его мне неведомо. Они вроде бы на Важного работают. Ну, на Губина. Уж его-то каждый пес знает.

— Ты им этот адрес отдал? — обеспокоенно спросил Гаврюхин.

— Да, они за десять минут до вас отбыли туда. На белой «Волжанке».

— Черт возьми, у них полчаса форы!..

Вся Ванина жизнь полетела кувырком. Он чувствовал себя так как, по идее, чувствует себя пилот в самолете, потерявшем управление. Все рушится, небо и земля перевертываются, а внизу пустынные скалы, о которые наверняка разобьешься.

В ту ночь Маратов, выслушав Ванин рассказ, всполошился и принял единственно возможное для перепуганного человека решение:

— Сматываемся.

Неважно, кто приходил по их душу — милиция или кто-то еще. Вполне могло оказаться, что тот заказчик на «Жигули» — замаскированный милиционер, а в его кармане лежит бумага с печатью, по которой Ваню и Маратова надлежит арестовать за убийство, а затем расстрелять. А может быть, тип в желтой кожанке и его приятель — обычные бандюги, по неизвестным причинам готовые разделаться с Гошей и его подельниками. Предположений можно было строить сколько угодно, но одно Ваня знал точно: куда ни кинь — везде клин. А потому Витькино решение исчезнуть и схорониться где-нибудь до лучших времен он расценил как необычно мудрое.

Бежать, скрыться… Но вот только куда бежать? Первую ночь худо-бедно прокантовались у Борисова, приятеля Маратова. А что дальше? Оставаться в Апрельске страшно, да и Борисов — человек ненадежный и болтливый, с ним связываться — все равно что объявление в газету дать.

Встав пораньше, Маратов выгреб из своих и Ваниных карманов двухкопеечные и десятикопеечные монеты, направился к ближайшей телефонной будке. Опасливо озираясь, он нервно накручивал телефонный диск и выслушивал от знакомых нецензурную брань и нелестные отзывы о «придурках, которые звонят в шесть утра». Впору уже было отчаяться, но на четвертом звонке повезло. Сонная Люська, терпеливо выслушав чушь о мифических кредиторах и «хреновой ситуации», зевнув, осведомилась:

— Дядьке моему «запор» на колеса поставишь?

— О чем разговор, ласточка моя! — опасаясь, как бы не спугнуть удачу, затараторил Витька. — «Мерседес» из него сделаю, как только проблемы свои улажу.

— Мои снова на север укатили, дача свободная. Живи уж. Только чтоб не мусорить, а то быстро в три шеи выгоню.

— Языком все буду вылизывать, голубушка моя!

— Вить, ты придуриваешься или всерьез?

— Куда серьезнее, кисонька…

Дача у люськиных родителей была не очень шикарная, но все-таки дача, а не какой-нибудь щитовой домишко, которых полно понастроили в разных садово-ягодных товариществах. Трехкомнатный, с застекленной верандой дом, еще не обжитый после зимы, хранил в себе сырость и холод, пока хорошенько не протопили печку.

Народу в поселке почти не было. Дачники наезжают в субботу-воскресенье, но в такую погоду, слишком прохладную для весны, даже в выходные желающих побыть на природе находилось не так уж много. Во всей округе постоянно проживали лишь несколько дряхлых старух да пьяница-прапорщик, служащий завскладом на военном аэродроме.

Скукотища была страшная. Из развлечений лишь радио да кипа старых газет и журналов. Но Ваня меньше всего думал о развлечениях. Он никак не мог освободиться от оцепенения и страха. Сегодняшнее существование, вдали от всех, вполне устраивало его. Ему казалось, что он может прожить так всю жизнь. Лишь бы забыть об убийстве, о пропасти, разверзшейся у него под ногами.