Не уходи - Алекс Норк

– Что ж, господа, пойдемте наверх осматривать помещение, – пригласил всех Дмитрий Петрович.

Пристав достал ключ от мансарды художника, Казанцев пошел следом за ним и помощником, дядя галантно пригласил вперед женщину, мне оставалось только замкнуть процессию.

Лестница оказалась совсем не темной благодаря окну наверху перед входом в мансарду, что я увидел несколько позже, но прежде пришлось постоять наружи из-за застрявшего в открытой двери дяди.

Внимание его вызвал замочек двери к лестнице – взломанный…

Дядя, отчего-то, остался очень им недоволен.

Поднявшись вверх по ступенькам, прошли вслед за прочими в помещение, кое внимательным взглядом уже обводил Казанцев.

– Полагаю, – начал он, – следует, прежде всего, проверить, не похищено ли что-нибудь из жилища покойного. Убийца, имея доступ к карманам жертвы, мог вынуть ключ и подняться сюда для грабежа. – Он обратился к женщине: – Осмотрите, будьте любезны, не спеша помещение.

– Дозвольте доложить, что собрать удалось о художнике, – начал пристав.

– А где бумажник? – спросил вдруг дядя. – Пустой, что был брошен.

Помощник указал место, приподняв небольшой, поношенный изрядно портфель.

– Дмитрий Петрович, – обратился дядя к Казанцеву, – а нельзя ли этот бумажник на время мне? Тоже под расписку.

– Не надо тут никакой расписки, – он знаком показал помощнику передать бумажник и обратился к приставу: – Слушаем вас.

– Тэк-с, – тот, для верности, держал пред собою блокнот, – приехал он полгода назад из заграницы. Неизвестно, где первые две месяца в Москве жил, но затем переселился сюда. – Женщина, открывавшая шкаф, покивала утвердительно головой. – Происхождение имеет из мещанского сословия, обучался два года в Императорской Академии художеств в Петербурге. Прервал учебу, взяв отпуск, и уехал заграницу.

Меня задело несовмещение фактов: происхождение из мещан по заграницам ездить не позволяет, а «недоучившегося» от Академии на казенный счет не пошлют.

Задело не меня одного – дядя, поймав мой взгляд, показал кивком, что того же мнения, а Казанцев полувопросительно произнес:

– На какие это деньги он по заграницам шастал.

– Помощник мой обошел вчера вечером ближайшие трактиры, – продолжил пристав, уже не глядя в блокнот, – в двух его опознали. И время теперь понятное – вышел он из трактира около одиннадцати.

– А опознали как – по устному описанию? – удивился Казанцев.

– По автопортрету, – он показал помощнику на портфель, – достань.

Сейчас только я начал осматривать помещение.

Просторное… светлое очень…

А-а, кроме двух боковых окошек в крыше, на французский манер, еще два окна проделаны – изрядно больших.

Помощник достал из портфеля картонную папочку.

Я ощутил вдруг внутри себя удивление – пара секунд ушла, чтобы понять отчего… картины, станок для писания маслом с многоцветьем мелких на нем мазков, кисти, карандаши – ничего этого не находили мои глаза, знакомые с обстановкой студий художников – двое из них были моими товарищами по любительскому театру.

Апропо, один из них закончил Императорскую Академию художеств в Петербурге и по возрасту почти как убитый – надо его спросить, возможно, они были знакомы.

Дядя с Казанцевым уже рассматривали автопортрет.

Передали мне.

Работа карандашом: суженное вниз лицо, волосы не то чтобы длинные, правильнее – разбросанные… глаза привлекают, темные, наверное, от природы, с выразительным взглядом, но… но… подчеркнутость проступает, романтическая подача… и эстетичность образа – воротничок хорошей недешевой рубахи, не играющий роли в портрете, тщательно, тем не менее, обрисован, волосы не просто слегка растрепаны, а так именно, чтобы выгодно отличали детали лица…

Я тут поймал себя на придирчивости, взявшейся откуда-то неприязни, а это всегда не нравственно и критически пресекаться должно. Вернул портрет помощнику пристава, и заметил – мы стоим с ним вдвоем, а остальные разошлись по помещению.

Стол темного дерева у одного из боковых окон – длинный с округлыми краями, не накрытый ничем явно назначен был для работы, такое следовало из его высоты – значительной слишком в сравнении с обычном столом «для сиденья». Но вот опять ощущенье малой занятости его предметами.

Я подошел ближе.

Карандаши, две пачки бумаги – видно, что разной плотности, кусок картона – что-то из него вырезалось, линейки две, угольник, лекала, баночка с клеем, еще какая-то…

– А вы когда здесь убирали? – услышал я голос Казанцева.

– Вот второго дня, утром, – голос ее звучал от волнения приглушенным.

– То есть – в день убийства. При нем шла уборка?

– Нет, я всегда… когда он кушать в трактир уходил.

– Понятно. Продолжайте смотреть – не пропало ли что.

Женщина попыталась что-то ответить, я повернулся в их сторону.

– Как? – переспросил Казанцев.

– Да вроде и не пропало.

Дядя, стоявший в конце помещения у открытого шкафа, поманил меня пальцем.

– Взгляни, есть на что.

Шкаф оказался довольно вместительным, и плотным от помещавшихся там вещей.

Лисий полушубок сразу бросился мне в глаза – дорогой, совершенно новый, вот и торговая бирка на нем.

Ба, смокинг…

В этаком в высшем свете появиться нестыдно.

Еще что-то дорогое-хорошее я хотел рассмотреть, но помешал дядин голос, и почему-то тихий совсем:

– Обрати внимание – смесь.

Я не понял о чем.

Дядя, показывая пальцем, опять проговорил тихо:

– Отменные вещи перемежаются с затрапезными.

…правда, вот две кофты простые, одна сильно ношеная, еще что-то старое и дешевое, а рядом вешалка с атласными брюками…

Посмотрев, я было повернулся к дяде, но его уже след простыл – вон у полочек вдоль стены всматривается неизвестно во что.

Казанцев уже сказал женщине, что та может быть свободна, однако дядя быстро проговорил:

– Один момент. Вот тут на полке стояли такие металлические чашечки, – он показал руками, как они суживаются к низу. – Три… и четвертая еще, побольше.

Казанцев, заинтересовавшись, подошел к нему… и утвердительно покивал головой, глядя на те голые места на полке, где, стало ясно, остались следы какие-то.

Оба они повернулись к женщине.

– Были, – та подняла слегка голову вверх, – тяжелые такие.

В каждом слове ее слышалась робость.

– А когда они тут стояли? – в голосе Казанцева услышалось раздражение от этого робкого немногословия.

– Да как, – она засомневалась тому, что хотела сказать…

– Ну, уборку в последний раз делали – они тут стояли?

Лицо ее стало увереннее:

– Не стояли. А в позатот раз, – сомнения опять возвратились и голос без всякого ручательства произнес: – они, значит, стояли.

Пристав, не чувствуя смысла в продолжении разговора с нетолковою бабой, понемногу сдвигался к выходу, помощник его вообще думал о чем-то своем… женщина, вдруг, решительно подошла к столу, осмотр которого я несколько минут назад произвел.

– Тут вот коробка лежала деревянная.

Руки показали длину сантиметров в тридцать, а пальцы, словно бы ее обхватившие, – толщину в половину ладони.

Сразу мне пришло в голову, что коробка мастеровая.

– А внутри что?

Женщина двинула плечи вверх и вытянула вперед нижнюю губу, чем выразила «а не знаю».

– Тяжелая коробка? – спросил уже дядя. – Двигали ее, когда стол вытирали?

– Двигала, – опять пауза, – фунта, будет, четыре.

– Да, не конфеты, – сопроводил Казанцев, и по виду – ему тоже здесь надоело.

Женщину отпустили.

Я сразу же сказал про приятеля-художника, возможно очень, знакомого с убитым по учебе в Академии.

– И могу от графа заехать к нему.

– Очень полезно бы, – обрадовался Казанцев, – а то знаете, делать запрос в Академию, ожидать, когда они соизволят прислать ответ, – он выразительно отмахнулся от неприятной такой процедуры.

– А какой рост у покойного? – неожиданно спросил дядя у пристава.

– Немного повыше среднего, а комплекция – худощавая.

– Ну что же, можно опечатывать, – Казанцев обратился к нам: – Пойдемте, на улицу, господа.

С верхней площадки лестницы закуток перед дверью внизу показался мне маленьким, узеньким… рассматривая, я чуть привстал, препятствуя выходить другим.

– Что, обратил внимание? – прозвучал сзади у меня голос дяди.

Я поспешил вниз, чтобы успеть осмотреть взломанный замок.

…так, пропустили в щель маленький ломик или гвоздодер и вырвали язычок замка из паза… и что же – возвращаясь, художник ничего не заметил?

Сразу явилось предположительное объяснение и, вышедши наружу, я стал с нетерпением ожидать появления пристава.

А как только тот показался, сразу спросил:

– Вы говорили, убитого опознали в двух трактирах. В тот вечер, не спрашивали, он много пил?

Пристав улыбнулся, и даже с некоторой снисходительностью:

– Сытно поужинал, выпил две всего рюмки водки, чаю две чашки.