Рассказы - Василий Казаринов

- Так ты, насколько я тебя знаю... - недоуменно протянул Кондаков. - Вроде не по этому делу.

- Вот еще! - кокетливо дернула она плечиком. - С чего это ты взял? - и махнула рукой: - А, ладно, обойдемся шампанским и вашим молдавским сушняком. Ну, накатывай! - и под пенистое игристое так здорово было сидеть, слушать их покаянные речи о том, как они заморочили ее, как Лиза (она в самом деле оказалась секретаршей ) разыгрывала в своей квартирке роль колдуньи... Пили, дурачились, хохотали, а потом, проводив гостей, долго стояли с Сережей в прихожей, и она наконец тихо спросила:

- Все дежуришь по апрелю? - и он, потупившись, покачал головой, кивнул на настенный календарь:

- Какой апрель в разгар лета? - обнял ее, притянул к себе, поцеловал.

Рано-рано, часов в шесть утра, она, осторожно убрав с груди сонную Сережину руку, выскользнула из-под одеяла, оделась, на цыпочках вышла из спальни, тихой сапой пробралась на кухню, достала из шкафа тетрадный листок, ручку. Перо быстро заскользило по бумаге: "Сережа, спасибо за розыгрыш, было очень мило. Извини, не дождалась, пока ты проснешься - надо было спешить в Шереметьево, встречать мужа, он сегодня возвращается из Женевы, он у меня, Сережа, дипломат. Ах, да, вчера забыла тебе сказать о своем замужестве - извини, так вышло. Ну, пока. Приберись в гостиной, помой посуду. Ключ от квартиры положи под коврик. Нет, в самом деле, хоть вчера было и не первое апреля, но все вышло очень мило. Пока."

Пробралась в спальню, положила листок на тумбочку, вышла на улицу, уселась на лавочку в палисаднике через дорогу от дома и стала ждать.

Он выскочил из подъезда минут через двадцать - на ходу натягивает майку, застегивает джинсы, волосы стоят дыбом, в глазах - растерянность, отчаянье, - пометался туда сюда на тротуаре, уронил голову на грудь, едва волоча ноги побрел к подъезду; прежде чем скрыться за дверью, напоследок огляделся, увидел ее.

- О, господи! - схватился за голову. - И как я, самый великий прикольщик в этом городе, не догадался? - подбежал, обнял, привлек к себе, поцеловал в висок. - Ну все, все, будем считать, мы квиты.

- Сережа... - шепнула она ему на ухо. - А может махнем в горы, а? Прямо сегодня? У меня с понедельника неделя свободная - отгулы. Махнем?

Он энергично замотал головой: какие горы, ты что, нельзя ж так - с бухты-барахты! И потом: он теперь начальник, ответственный секретарь, все планирование на нем, весь редакционный порядок. Она - точно так же, как он делал это десятки раз в той их, прошлой, жизни - медленно опустилась на колени.

- Ну, милый, я тебя умоляю...

С минуту он стоял, глядя в небо, потом махнул рукой:

- А-а, один раз живем! Кондаков меня поймет. Я ему из Терскола позвоню, - подхватил ее на руки, побежал через дорогу.

Переезд в новый офис все равно что основательный ремонт в доме: как верно говорят в народе, - хуже землетрясения. И странно, что к концу недели ты еще сохраняешь способность шевелиться. То есть: разбирать сваленные впопыхах в огромные картонные ящики бумаги, сортировать офисные папки, аккуратно выстраивать их на полках стеллажа, освежать унылость новых, еще пахнущих свежей штукатуркой, стен сочным пятном любимого плаката... Она зябко поежилась, оглядывая свой маленький кабинет офис-менеджера: все предметы обстановки аккуратно прописаны в знакомых до мелочей графах, на которые тщательно расчерчено пространство нового рабочего места, однако все тут не так и все не то: того теплого, обжитого и уютного гнезда, что было свито семь лет назад в одном из замоскворецких пряничных особнячков, уже не восстановить. Цены на аренду помещений в центре с нового года вознеслись до каких-то стратосферных высот - даже вполне благополучному рекламному агентству их не потянуть, вот и пришлось перебираться в этот район, бесконечно от прежнего теплого московского центра далекий, точнее сказать, - инопланетный.

- Ася, нам компьютеры наконец наладили, - заглядывает в кабинет Катя, секретарша шефа. - Я покопалась в почтовом ящике нашего сайта. Для тебя кое-что есть. Я сделала распечатку, - она уложила на край стола конверт. - Ладно, я пошла. Воздухом подышу. И тебе советую. Ты с этим переездом просто позеленела.

"Хорошо быть молодым, лучше просто не бывает..." - всплыл в памяти при взгляде на ее спину мотив славной песенки. Хорошо быть двадцатилетней Катей, а не Асей в возрасте тридцати трех лет. Хорошо иметь рост сто семьдесят девять, а не метр пятьдесят восемь. Ну и разумеется, ощущать себя внутри выставочных Катиных форм, а не оболочке той фигурки, параметры которой скорее подходят ученице шестого класса средней школы. Хорошо иметь за плечами курсы секретарей референтов и понимать: это и есть твоя планка, - вместо того, чтобы с дипломом инъяза мучиться проблемой закупки дешевых степлеров и прочей канцелярской мелочевки. Хорошо чувствовать, как в красивом лице спеет сочный румянец, а не покачивать сокрушенно головой, обнаружив при взгляде в зеркало свежую морщинку у уголка глаза. Хорошо быть в двадцать лет замужем за студентом финансовой академии, варить ему пельмени, а потом, метнув испаряющую влажный жар тарелку на стол, молча сидеть напротив... Сидеть, подперев щеку ладонью, смотреть, как он стремительно поглощает ужин, утоляя волчий аппетит, - вместо того, чтобы в этот час сонно курить на кухне и глядеть на стул, в котором, свернувшись калачиком, спит собака Дуся, плебейских кровей растрепанная дворняжка, взятая в дом лишь за тем, чтобы было с кем на ночь глядя перекинуться парой слов. И совсем уж неплохо, чтобы клиенты, приходящие в офис, замечали в тебе женщину, а не полезный в коммерческих делах предмет обстановки под названием "офис-менеджер".

- Да, - уперлась она ладонями в стол, приподнимая себя из кресла. - Пожалуй, в самом деле надо подышать.

На пороге офиса обернулась, бросила взгляд на любимый плакат. Все пространство огромного листа было аккуратно намазано толстым слоем красной икры, в котором лоснился - выписанный икрою черной - бодрый лозунг: "Жизнь удалась!" Она покачала головой и вышла из кабинета.

Инопланетность новой среды обитания поначалу сбила с толку - в течение сумасшедшей недели, собственно, не было случая пройтись по району. По этой узкой тенистой улочкой, с трудом пробивающей себе медленно взбирающееся в горку русло среди унылых пятиэтажек, гаражей, вытоптанных газонов, живописно лохматых помоек, поспевающих на согретых солнцем лавочках старух и оглушительно орущих детей, чье мельтешение походило на раскрашенное во все цвета радуги броуновское движение. Ася прибавила шагу, составляя улочке компанию в подъеме на пригорок, и, оказавшись у него на загривке, вдруг пошатнулась... Настолько мощно нависал над рекой огромный мост, осыпая с сутулой спины шуршание летящих мимо автомобилей, настолько прохладно дышала ему в подбрюшие заштрихованная солнечными бликами река, настолько свеж и крепок был плотный ветер, чулком обтягивающий лицо.

- Х-м, старое место... - прошептала она, и ветер унес ее недоуменный выдох за спину, мягко расстелив его по лобовому стеклу шедшего на приличной скорости серого "Фольксвагена". С моста было видно серое пятно асфальта, на котором совершали круг троллейбусы и откуда Серебряный Бор, как огромная воронка, втягивал в себя толпы любителей погреться на солнышке у воды, под старыми соснами. Когда-то давно вон там, у поворота направо, цыганка в жгуче пестрой юбке и алой лентой в смоляных волосах гадала одной двенадцатилетней девочке по руке: муж тебе светит богатый и знатный, королевских кровей, придет срок - увезет тебя за море...

- Как же, как же, увезет! - вслух вступила Ася в полемику с той давней гадалкой. - У нас ведь как? Пока сама себя не увезешь, никакого толку не будет.

Она свернула направо, на одну из тропинок, отходящих от центральной аллеи. Ни заборов таких монументальных прежде не было, ни тем более помпезных вилл, которые за ними прячутся: была своя прелесть в тех старых дачных домах с лупящейся по весне краской, с игрушечными башенками и поразительно уютными мансардами. Когда-то давно в одном из этих домов они с мамой снимали летом уголок с выходом на просторную веранду - широкий, наподобие эстрады, полукруг, замкнутый шестью белыми колоннами. Здесь было много воздуха, свежести, а за круглым столом, в центре которого царствовал большой самовар, сидели люди в светлых полотняных дачных одеждах.

Дорожка вывела ее к окраинным, опасливо отпрянувшим от крутого берега, участкам. Она свернула на асфальтированную дорогу, серпом подсекающую новый дачный квартал, застроенный в поздние времена, и оказалась на высоком узком мысу, нависающем над рекой. Уселась на краю обрыва, обхватила руками колени, долго смотрела на подернутую рябью воду и в этом молчаливом созерцании чувствовала, что будто бы опять, как совсем недавно у ржавой колонки, расслаивается надвое. И та ее ипостась, что заплутала в туманах отошедшего за спину времени, оставшись двенадцатилетней девочкой, именно здесь, у сонно ворочавшихся волн, вдруг прорастает в ней теперешней - настолько ощутимо, что вот уже и начинают ныть плотно притиснутые к груди колени... После встречи с цыганкой на троллейбусном кругу вслед за которой - тем же летом - была на одном дыхании прочитана немыслимо прозрачная, воздушная, свежестью пропитанная книжка "Алые паруса", девочка вот так же частенько сидела на мысу. Москва-река - не теплое южное море, конечно, но все-таки...