Автомобиль Ионна Крестителя - Елена Басманова

Божественная двинула Любовь!..

– Вы вдохновили меня на сочинение «Божественной поэмы». Но вы не просто прекрасны, вы талантливы.

Подошедший доктор Коровкин с изумлением поймал себя на том, что не испытывает никакого желания пресекать неумеренные комплименты московской знаменитости – и на него композитор произвел самое благоприятное впечатление. Умеют же москвичи с первой минуты казаться родными! Тонкое, умное, чуть расширяющееся к скулам лицо, высокий лоб, несколько запавшие глазницы.

– Необходимо слияние всех искусств, – говорил Скрябин, – но не такое театральное, как у Вагнера. Искусство должно сочетаться с философией и религией в нечто неразделимо-единое. У меня есть мечта создать такую мистерию…

Хрупкий человек с просветленным лицом говорил о «божественной игре» как основе миротворчества и художественного творчества, о сущности искусства, о социализме, о религии, о последнем своем произведении – Третьей симфонии. Потом смешался и, глядя в глаза Брунгильде, произнес:

– Прошу разрешения телефонировать вам и пригласить на исполнение Третьей симфонии. Я приехал, чтобы услышать отзывы Римского-Корсакова и Глазунова.

– Конечно! – воскликнула Мура. – А где вы остановились? Есть ли у вас здесь родные?

– У нотоиздателя Митрофана Петровича Беляева, на Николаевской. Прошу и вас, Мария Николаевна, и вас, дорогой доктор, не отказать.

Три пары восторженных влюбленных глаз провожали удаляющуюся тонкую фигурку московского гостя. И потому никто не обратил внимания, как из противоположных дверей появился Илья Михайлович Холомков.

– А я вас ищу, – сказал он, будто ничего не случилось. – Имею поручение от неизвестного господина.

– Никаких поручений, тем более от неизвестных, – недовольно буркнул доктор Коровкин.

– Молодой человек обратился ко мне, видел, как я с вами беседовал перед концертом. Просил передать записку для очаровательной брюнетки.

– Очаровательной брюнетки? – механически переспросила Брунгильда, думая о Скрябине.

Мура вспыхнула и взглянула на Клима Кирилловича.

– И где эта записка?

Илья Михайлович протянул девушке листок бумаги. Мура развернула записку и прочла: «К вашему образу следует прибавить шляпу с большими перьями. Траурными».

Глава 5

В цирк Павел Миронович Тернов отправился с превеликим удовольствием. На вечернее представление он уже опаздывал и беспокоился, что не увидит под куполом цирка знаменитую итальянскую канатоходку. Хотя шанс у него был: номера обычно идут от худшего к лучшему, и скользящую по проволоке, натянутой на невозможной высоте, красотку наверняка выпустят к концу представления – на афишах ее имя набиралось самым крупным шрифтом, а на рекламных тумбах в людных местах и на бортиках конок помещалось и изображение черноглазой синьорины с ярким смеющимся ртом, в ее пухлых пальчиках неизменно дымилась зажженная пахитосочка.

Впрочем, юный кандидат на судебные должности не знал, о чем ему более мечтать, – о том, чтобы лицезреть отважную синьорину Чимбалиони в воздухе или в ее гримерке, где она будет так близко, что удастся разглядеть ее во всех подробностях.

С Литейного извозчик свернул на Симеоновскую улицу, переехал по мосту через взбухшую Фонтанку и с трудом отыскал на запруженной экипажами и «ваньками» площадке место, где можно высадить пригревшегося под суконной полостью седока.

Здание цирка окутывала плотная пелена из снежной мороси, но даже она не могла скрыть праздничного сияния гирлянд из разноцветных электрических лампочек, обвивавших фасад, вход, окна. От хлеставшей в глаза, слепящей мокряди, от ярких огней, решительно пробивавшихся сквозь влажный мрак петербургской ночи, – Павлу Мироновичу казалось, что сказочный дворец, куда ему предстояло войти, колеблется, того и гляди растает в тумане.

Внутри было тепло и сухо. Швейцар с почтением принял верхнюю одежду от молодого человека при исполнении служебных обязанностей; другой цирковой служитель, в зеленой с золотом униформе, проводил Павла Мироновича в зал, где восседали нарядные дамы и барышни, мужчины в штатском, военные, купцы с окладистыми бородами, дети, – синьорина Чимбалиони готовилась к номеру и никого не принимала.

Павел Миронович удобно устроился в предложенном ему кресле и с удовольствием уставился на покрытую желтыми опилками арену, где под звуки бравурной музыки ходили на задних ногах, как маленькие собачки, шесть вороных лошадок, одной величины, с пучками из розовых и голубых перьев на голове. Повелевал ими стройный дрессировщик с длинными черными, немного волнистыми, волосами. Потом лошадки убежали, за ними последовал артист в обтягивающем белом с блестками костюме, и на смену им явился пожилой, с седыми висками наездник: серый в яблоках жеребец выделывал па марша, польки, вальса, галопа и даже танцы с пантомимой. Потом ловкая, легкая девица в короткой белой, тоже с блестками, юбочке скакала, стоя на спине лошади, заставляла ее мчаться с удивительной быстротой, перепрыгивать через препятствия в полный карьер. Потом появились клоуны: рыжий в немыслимом балахоне – знаменитый Комикакимант – изображал цирюльника, другой – путешественника-англичанина. Цирюльник разбросал по арене огромных размеров гребенку, головную щетку, бритву и гонялся за англичанином в черном сюртуке и цилиндре. Наконец цирюльник настиг свою жертву, усадил на бочку и покрыл англичанину лицо и голову какой-то густой пеной с помощью гигантской кисти, какими летом красили дома. Англичанину удалось сбежать, но рыжий настиг его и, размахивая кистью, как шпагой, загнал в бочку, повалил ее и покатил прочь с арены.

Пока клоуны смешили публику, бесшумные служители готовили последний номер первого отделения: специальными приспособлениями натягивали под куполом толстый трос. Зал погрузился в полную темноту, заиграла нежная музыка, прожектор высветил обвитое цветочной гирляндой огромное кольцо метрах в трех над ареной: в нем сидела, помахивая затянутыми в белое трико ножками, хорошенькая девица с зажженной пахитоской в правой руке. Кольцо поднималось все выше и выше, пока не достигло едва видимой проволоки. Не выпуская пахитоску, черноволосая артистка скользнула на проволоку и стала расхаживать и поворачиваться на ней, сперва в красных башмачках, потом на коньках, потом на ходулях, умудряясь сменять их на крохотной площадке, куда упирался один из концов проволоки. С восторгом и замираннем, вжавшись в кресла и обратив лица вверх, смотрели взрослые и дети на блестяще тренированную итальянку – она безупречно владела своим телом, поражала силой мышц и чувством равновесия. Царица купола работала без лонжи. Красная коротенькая юбочка колыхалась вокруг полных ножек, рука с зажженной пахитоской описывала немыслимые круги. В завершение номера девица отколола от красно-черного корсажа с глубоким декольте букет алых розочек и швырнула его в публику. Грянул шквал аплодисментов, и первое отделение закончилось.

В антракте Павел Миронович побродил по фойе, скушал мороженое и сфотографировался с обезьянкой на плече. Он считал, что в антракте в гримерной несравненной Шарлотты наверняка толпа поклонников, и ему лучше отправиться в святая святых – за кулисы, когда начнется второе отделение. Фойе постепенно пустело, после третьего звонка публика переместилась в зал. В последний раз Павел Миронович был на цирковом представлении в детстве. В старших классах гимназии и тем более в университетских кругах цирк считался зрелищем недостойным, низким, для публики простодушной и невзыскательной. Но сегодня юный юрист не был согласен с этим мнением: цирк – зрелище захватывающее в любом возрасте. Он не удержался и заглянул в зал, где на арену медленно выплывали четыре слона в плоских красных шапочках, вышитых золотом, посмотрел, как они одновременно вставали, подняв заднюю левую ногу, вздохнул и направился в гримерную к синьорине, чтобы побеседовать с ней наедине.

Гримерная Шарлотты Чимбалиони поразила кандидата Тернова. Он застыл на пороге и озирал райские кущи – пышные букеты живых цветов, в корзинах и вазах, загромождали все видимое пространство. Тернов с трудом различил между ними пуфики, зеркало со столиком, софу, стол.

– Кто там еще? – услышал он недовольный голос хозяйки.

Павел Миронович откашлялся и шагнул вперед.

Из-за голубой, с вышитыми шелком павлинами, ширмы выглянула кудрявая головка циркачки.

– Сюда нельзя, я переодеваюсь, извольте выйти, – сказала она приветливо.

Павел Миронович, углядев обнаженное плечико Шарлотты, взволновался и поспешил ответить:

– Синьорина Чимбалиони, прошу вас одеться и выйти. Я представитель Окружного суда. И у меня к вам есть несколько вопросов.

– Ой, как интересно, – кудрявая головка скрылась за ширмой, раздались какие-то шорохи и неопределенные звуки, затем невидимая циркачка весело продолжила: – Присядьте, я сейчас. Как вас зовут?