Героин - Томаш Пьонтек

— Томек, ну пожалуйста, — сказал Бартек, когда мы проходили по Площади Трех Крестов.

— Канай отсюда, я хочу с ними спокойно пыхнуть. Я ничего тебе не дам, потому что пообещал твоей маме, что буду следить за тобой, — сказал я. Думаю, это был удачный аргумент, хоть я в него совершенно не верил.

— Томек… У них тоже, наверное, есть матери, — сказал Бартек, показывая на Трогера и его брата.

— Неправда, — ответил я. Говоря это, я оказался прав — у них не было матерей, а была одна мать на двоих.

— Да блядь, дай ему пыхнуть, а то не отстанет, — сказал брат Трогера. — Я бы тоже закурил и не хочу, чтобы за мной ходило это чмо и канючило.

— Ладно, ладно, и что, я должен давать из своей половины, чтобы тебе было спокойней? — я знал, что этот аргумент, связанный с чем-то вроде купеческой этики, может убедить брата Трогера.

— Томек, дай мне, иначе я скажу маме, что ты со мной куришь, — Бартек перешел в наступление. Он был непрогнозируемым, и за ним был нужен глаз да глаз.

— Сам видишь — ты должен ему дать — сказал брат Трогера.

— Ты, выблядок маленький, — засмеялся и, хоть немного и боялся. — Ты ничего маме не скажешь. И знаешь почему? Она хочет тебя закрыть дома и поехать в Чехию. И знаешь, кому она даст ключи? Кому даст деньги на жизнь? Мне! Для того чтобы я за тобой следил. Поэтому, если ты хочешь поразвлекаться в течение недели, пока ее не будет, то сиди тихо, вернись со мной домой и будь послушным, пока она не уедет.

Приятно было видеть искреннюю, хоть немного и лукавую улыбку, которая засияла на лице Бартека.

— Эээ… — проворчал брат Трогера. — Я думаю, ты должен что-то еще докупить на эту неделю. Ну, чтобы хватило на двоих. Мама заплатит.

Следующие два дня были богаты событиями. К счастью, мне осталась только одна программа, потому что потом начиналась неделя, на протяжении которой мой канал транслировал исключительно фильмы. Мало того, фильмы, посвященные ангелам. Интересно то, что важны были сами темы, а не их трактовка. Например, сначала должны были показывать фильм «Жизнь прекрасна», а сразу после него — «Последнее искушение Христа». Поэтому жизнь обещала быть забавной.

Все то время, которое отделяло меня от начала Великого Обдолбежа, я был очень и очень послушным. В предпраздничной программе я сделал жену действующего президента и сказал что она — психический двойник главного конкурента ее мужа, что довело ее до истерики. Я заметил, что мои сотрудники смотрят на меня с некоторой опаской, но моему главному директору — всегда напуганному французу — это заметно нравилось.

Утром следующего дня я пришел домой к Бартеку. Я его сразу не заметил, так как он был заперт в туалете — единственном помещении без окон. Мать Бартека сидела в гранатовом жакете за столом и курила. Перед тем как обратиться ко мне, она окинула меня льготным взглядом, и у меня снова крепко заиграло очко. Но она всего лишь хотела узнать, не сдам ли я Бартеку, что я трахал его мать. Она тепло попрощалась со мной. С сыном прощаться не стала. Она даже к нему не обратилась, сказав лишь, чтобы я как можно реже выпускал его из туалета. Потом я помог ей снести чемоданы к такси, и, наконец, наступил тот долгожданный момент, когда она уехала в аэропорт.

В туалете у дверей караулил Бартек, прислушиваясь, не возвратился ли я. Я открыл ему. По кислой, нервной улыбочке можно было догадаться, что он уже не в силах терпеть. Ему еще было далеко до того, чтобы попасть в физическую зависимость, но это ему светило неотвратимо. Только тренировка воли могла его спасти.

— Ну как, у тебя есть герасим? — спросил он. Он старался вести себя хорошо, но едва владел собой.

— Есть, но, видишь ли, меня одолевают сомнения, могу ли я так обманывать твою мать, — ответил я. Я врал, ясное дело: у меня не было никаких сомнений, но я на мгновение сыграл роль человека, у которого они есть. Я почувствовал себя личностью со стойкими моральными принципами, и это мне принесло огромное удовлетворение.

— Ладно, не выебывайся, подсыпь, а? — заскулил Бартек.

— Ой, Бартошек, я вижу, что ты не очень хорошо воспитанный юноша. Твоя мать доверила тебя мне. Я постарше, чем ты. И посильнее, чем ты. Ты полностью находишься в моей власти, поскольку у меня ключи. Ну и товар тоже. Именно поэтому ты должен оказывать мне уважение. Ты смотри, а то снова можешь получить по чайнику. И не получить геру.

— Томек, прошу тебя, давай пыхнем сейчас же.

— Ты смотри, каким ты послушным стал? — продолжал я победоносно. — Давай-ка сделаем сейчас что-то вроде малой модели будущего мира. Правят те, у кого есть наркотики. А те, у кого их нет, делают все для того, чтобы их получить. Если Бартек хочет покурить, он должен исполнить желания. Причем быстро. Бартек хочет, чтобы мы пыхнули? Очень хорошо. А сейчас Бартек хватается правой рукой за левое ухо, а левой рукой — за нос.

— Томек, ну пожалуйста.

— Ты не хочешь пыхнуть? Очень хорошо. Я закрою тебя в туалете, а сам выкурю все, до последнего зернышка.

Бартек хватается правой рукой за левое ухо, и левой рукой — за нос. Это выглядело, конечно же, довольно уродливо, но когда он это сделал, мою душу охватило огромное, почти героиновое спокойствие. В самом деле, нет для человека вещей невозможных. Можно сделать все, что хочешь.

— Очень хорошо, — сказал я и высыпал на фольгу немного Герасима — приблизительно на две хапки. Я закурил первым.

От дыма у меня кружится голова, но я затягиваюсь следующей порцией и сразу же бросаю на фольгу очередной комочек. Интересно, что как только появляется настоящее счастье, сразу исчезают мысли о разных слабых, подозрительных и даже мучительных человеческих удовольствиях.

После первого засыпания и пробуждения я договариваюсь по телефону с мамой Габриэля об очень серьезном разговоре о сыне и опасностях, которые ему угрожают. Там будет и его жена. Сам Габриэль будет в Академии искусств, на реставрации произведений искусства, а значит, дома его не будет. Я заказываю такси. Выкуриваю еще одну порцию коричневого порошка, чтобы оставаться в форме до вечера. Я бужу Бартека, который со вчерашнего дня находится в состоянии блаженного полусна. Даю ему немного коричневого порошка, ключи и отправляю его назад в особняк его матери. Он там будет до вечера курить, а потом вернется. Он еще не знает, что его тоже когда-то будут спасать. А сейчас он должен мне помогать.

Я еду домой к Габриэлю. У них большой деревянный дом на краю Кампиноской пущи — это очень далеко, но на машине, а точнее, на такси, можно быстро доехать, Я чувствую что-то похожее на то, что люди обычно чувствуют перед блеванием, но это очень приятно. Ведь то, что хочет из меня вылиться, — очень хорошее. Счастье — это нечто большое, намного большее, чем сам человек. И поэтому оно иногда из человека может вылиться.

Жена Габриэля — полноватая и раздраженная — заводит меня в гостиную. Там, на кресле у стены, сидит большая женщина — мать Габриэля.

За ней видны двери красного дерева, которые, должно быть, ведут в какую-то другую комнату. Кто-то дергает за ручку с другой стороны, но дверь заперта.

— Выпустите меня, выпустите, — кричит невнятным голосом старая, скорее всего беззубая, женщина. — Выпустите, я должна знать, что происходит с Габриэлечкой.

— Это моя мать, его бабушка, — объясняет мать Габриэля. — Она не должна ни о чем знать, потому что еще больше разнервничается. Но мы можем разговаривать — она почти глухая, через дверь не расслышит.

— Габриэль — героинщик, — говорю я.

Крик. Это крикнула жена Габриэля, и отголоски этого крика, вероятно, дошли до бабушкиных ушей за дверью, поскольку ручка стала двигаться еще интенсивнее под аккомпанемент старушечьего бормотания.

— Значит ли это, что он употребляет наркотики? — спрашивает мать. Она побледнела, но старается сохранять спокойствие.

— Не совсем. Это значит, что он попал в физическую зависимость от самого сильного наркотика. Я это точно знаю, но если вы хотите убедиться в этом сами, давайте сделаем ему анализ мочи.

— Это потому, — говорит жена и начинает рассказывать о том, как она просыпалась среди ночи, а Габриэля не было в кровати, хотя ранее он туда ложился, и часами сидел в туалете, а потом спал до одиннадцати утра, и о том, как Габриэль засыпал во время ужина. И как когда-то, сразу же после принятия пищи, ее выблевал.

— Я тоже это подозревала, — соглашается мать.

— Нужно действовать быстро, — говорю я медленно, взвешивая каждое слово. Но все продвигается как нельзя лучше, включая бабушкины крики. — Я его друг. И я хорошо осведомлен в данной проблематике, вы же знаете, что я в определенном смысле психолог. Сейчас только я могу ему помочь. Поэтому прошу вас о помощи.

— О да, — оживает мать. — Скажите, какой он на самом деле. Вы это умеете.

Я хочу ей сказать, что не использую свои аналитические способности по отношению к близким людям. Или что у меня сейчас нет времени. Однако я чувствую, что должен сделать все для того, чтобы снискать доверие этих несчастных женщин.