Кавказская война. Том 5. Время Паскевича, или Бунт Чечни - Василий Потто

Заручившись, таким образом, на плоскости сочувствием владетельных особ, Кази-мулла повел свои пропаганду внутрь Дагестана. Гумбетовское общество, давно ожидавшее к себе знаменитого проповедника, первое встретило его с восторгом и безусловно подчинилось всем его требованиям. Отсюда он направился в Андию, и шествие его было рядом неслыханных оваций, о которых до сих пор вспоминают старожилы. Тысячные толпы народа, женщины и даже дети стекались со всех сторон, расстилали по дороге свои одежды, бросались целовать руки и ноги фанатика. Кази-мулла, окруженный своими учениками, шел пешком, уверяя, что все еще находится в сомнении, не грешно ли ему ехать. В пути он часто останавливался, как будто к чему-то прислушиваясь, и на вопрос одного из своих последователей, что он делает, отвечал: “Разве ты не слышишь? Мне чудится звон цепей, в которых проводят передо мной русских”. Затем Кази-мулла сел на камень и в пламенной речи впервые стал развивать перед народом картины будущей войны, изгнание русских с Кавказа, похода на Москву, взятие Стамбула...” Не подлежит сомнению, – говорит Окольничий, – что Кази-мулла искренне был убежден в возможности подобных замыслов. Москва и Константинополь казались ему не более, как большими деревнями, вроде Унцукуля или Хунзаха, а следовательно и овладение ими для него не могло быть химерой”.

Энтузиазм, произведенный этой речью, был глубокий и поразительный. По всей вероятности, к этому времени относится песня, сложенная в честь Кази-муллы и так прекрасно рисующая перед нами того, кто без власти, богатства и многолюдной родни сумел возвыситься в степень вождя буйного и разъединенного народа.

Вот эта песня:

“Честь и слава Кази-мулле, труженику ислама, сумевшему соединить под своими знаменами, как братьев родных, враждебные народы Чечни и Дагестана. Он, как посланник Аллаха, творит суд и правду кинжалом, и, как могучий хункар, скрепляет волю свою своей печатью. Он соединил в одном себе всю силу, мудрость и богатства древних дагестанских ханов и стал владыкой над владыками. Да будет же вечно над тобой, Кази-мулла, благословение Божие. Хотел бы я воспеть тебя в назидание потомкам, но могу ли это сделать, когда русские, грозят нашей родине?”.

Это был призыв к газавату уже самого народа. Почва, стало быть, была подготовлена. Одно красноречивое слово Кази-муллы, как искра, брошенная в пороховой бочонок, неминуемо произвела бы взрыв. Но Кази-мулла медлил сказать это слово. Он еще не считал себя достаточно сильным, чтобы выступить открытой войной на русских, и действовал так, чтобы излишней поспешностью не погубить себя и великого, задуманного им, дела.

IV. ПЕРВОЕ ВООРУЖЕННОЕ ДВИЖЕНИЕ МЮРИДОВ

К исходу 1829 года, когда окончилась турецкая кампания, почти весь Дагестан уже был объят пожаром. В это время Кази-мулле повиновались Койсубу, Гумбет, Андия, Чиркей, Салатавия и другие мелкие общества нагорного Дагестана; половина шамхальства почти вся Мехтула, Казикумык, Кайтаг и Табасарань были на его стороне; чеченцы и кумыки были достаточно подготовлены, чтобы, в случае надобности, стать под знамена имама. Одна Авария упорно отвергала всякие попытки к сближению с Кази-муллой; но пропаганда и там незаметно подтачивала ханскую власть, и, за исключением Хунзаха, ни на одно из селений положиться было нельзя. Казалось бы, что пора для общего восстания горцев приспела. Но Кази-мулла имел свои основания не слишком полагаться на эту, им же наэлектризованную массу. Как ни много было у него приверженцев, но были и враги, влиятельные и сильные, которые держались в стороне, но во всякое время могли составить оппозицию и увлечь за собой народ силой того же религиозного слова. Нужно было, следовательно, повлиять на этих главных духовных представителей народа, и взоры Кази-муллы обратились прежде всего на бывшего своего наставника Сеид-эфенди араканского, могшего сразу вывести его на торную дорогу. Кази-мулла решился предложить ему звание верховного кадия.

В Тарках еще недавно жил некто Дебир-хаджи, по прозванию Аксак, бывший шамилевский наиб, потом бежавший к шамхалу и получивший от него звание тарковского кадия. Вот этот-то Дебир, один из немногих оставшихся в живых свидетелей первых дней мюридизма, так рассказывал об этом свидании между Кази-муллой и Сеидом:

“Я был в то время еще учеником Гази-Магомета; нас было несколько человек, и в том числе Шамиль, изучавший тарикат под непосредственным руководством самого наставника. Однажды Кази-мулла сказал мне, чтобы я собрался в путь, и мы в тот же день отправились с ним в Араканы погостить с неделю у Сеида. Пришли мы к нему поздно, когда солнце уже село, и после вечернего намаза, за ужином, Гази-Магомет повел речь с Сеидом о делах Дагестана.

– Что ты думаешь, эфенди, – спросил он его, – о нашем народе и нашей земле, когда-то осененной благодатью? Что она представляет собой теперь: дом войны или дом мира?

– Я тебе отвечу, сын мой, – отвечал Сеид, – что наш народ – народ мусульманский, а земля наша – дом мира и, благодаря Богу, еще не сделалась домом войны. Ты слишком мрачно смотришь на вещи. Как твой наставник я дам тебе совет: будь благоразумен; ты видишь, насколько власть наших ханов возвысилась за последнее время. Не дай Бог, что может случиться. Побереги свою голову.

– Благодарю за совет, эфенди, – сухо отвечал Кази-мулла, – но ты забываешь, что голова мусульманина, а тем более чистого узденя, принадлежит не ханам, а единому Аллаху, творцу ее. Но дело не в этом. Не ошибаешься ли ты, эфенди, называя народ наш мусульманским? Можем ли мы быть мусульманами, когда не следуем указаниям пророка, когда гяуры...

– Погоди! – прервал его эфенди.– Кто тебе сказал, что наш народ не следует повелениям пророка? Он молится единому Богу, чтит Коран, постится, ходит в Мекку, и совершает суд по шариату.

– Нет, ты говоришь не то, эфенди, – возразил Кази-мулла.– Ты знаешь сам, что в вере народа одна только половина истины, а другая – ложь.

– Чего же недостает народу? Чего он не делает?

– Хорошо, я тебе скажу, чего ты не хочешь договаривать сам. Газават есть обязанность каждого мусульманина. Где же это в нашем народе? Одной молитвы недостаточно, чтобы быть совершенным перед Богом. В Коране сказано: кто исполняет одну половину его и не исполняет другую – тот принимает на себя великий грех.

– Окончим этот спор, – уклонившись от ответа, сказал Сеид, – и если хочешь, займемся лучше духовной беседой.

Тогда Кази-мулла встал в сильном волнении и шепнул мне:

– Сеид тот же гяур; он стоит поперек нашей дороги, и его следовало бы убить, как собаку.

– Нельзя нарушать долг гостеприимства, – сказал я, – лучше выждем; он может еще одуматься.

Прокричали полуночный намаз. Сеид приготовился совершить молитву; но Кази-мулла резко сказал, что с ним молиться не будет. Тогда Сеид, ни слова не говоря, удалился, предоставив в наше распоряжение свою библиотеку. Мы разослали келим, помолились, и легли спать. Опечаленный тем, что произошло у меня на глазах, я не мог заснуть до рассвета и видел, что не спал и Гази-Магомет.

На другой день нам сказали, что Сеид еще до восхода солнца ушел в мечеть заниматься со своими учениками; следом за ним пошли туда и мы. Пока продолжался урок, Кази-мулла сидел, углубившись в чтение какой-то книги, но я видел, что он внимательно вслушивается в каждое слово эфенди, и время от времени по лицу его пробегала тень неудовольствия. Когда окончился урок, Кази-мулла подошел к Сеиду и попросил его прочесть из книги Азудия. Раскрыли книгу и начали; но в продолжении трех часов чтение не пошло дальше первой строчки, так как беспрерывно прерывалось горячими спорами. Между тем на минарете прокричал мулла, и в мечеть стал собираться народ. Сеид закрыл книгу и сказал Кази-мулле:

– Ради самого Бога, прекратим разговор. Ты отлично знаешь все, что я могу тебе сообщить, и понимаю, чего ты желаешь. Но знай, я не могу принять участия в том, что противно моим убеждениям.

С этими словами Сеид вышел из мечети. Кази-мулла несколько минут стоял в глубоком раздумье.

– Да поможет мне Аллах наказать гяуров, а вместе с ними и тебя, лукавый раб, – сказал он, провожая гневным взором удалявшегося Сеида.

В тот же день мы вернулись домой в Гимры. Неудача с Сеидом заставила Кази-муллу искать поддержки в духовных лицах из среды своих последователей. И вот под его влиянием образуется новое религиозное общество, целой головой стоящее выше обыкновенных мюридов. Это – шиха, угодники Божий, которые своей видимой, наружной святостью должны были произвести на народ глубокое впечатление и принизить в его глазах таких либеральных ученых, как араканский Сеид. С созданием новой секты завершилась, так сказать, закладка мюридизма, и Кази-мулла, оградив себя на почве религиозной, мог перейти наконец к осуществлению своих политических замыслов.

Обстоятельства, по-видимому, ему благоприятствовали. В половине 1829 года старый шамхал выехал в Петербург и там опасно занемог. С минуты на минуту ждали известия о его кончине, и в шамхальстве начались беспорядки. Они случались и прежде, но теперь приняли особенно острый характер, благодаря тому, что один из младших сыновей шамхала, Абу-Муселим-хан, задумал, в случае смерти отца, овладеть шамхальством. Старший брат его, Сулейман, законный наследник престола, был слишком слаб, чтобы остановить волнение, и большая часть народа от него отложилась. Самые Тарки изо дня в день ожидали нападения мятежников. Быстрое прибытие к Таркам подполковника Дистерло, с батальоном Куринского полка и тремя орудиями, отклонило грозу. Движение в шамхальстве приостановилось; но, тем не менее, достигнуть примирения враждующих братьев Дистерло не удалось. Бунтовщики заняли крепкую позицию у Эрпели и там ожидали помощи со стороны койсубулинцев. Прибытие в шамхальство еще двух батальонов Апшеронского полка заставило, однако же, мятежников смириться, и надежды Кази-муллы, не имевшего сил фактически поддержать восстание, рушились при самом начале.