В лабиринтах смертельного риска - Михаил Михалков

По улице Короленко поднимаемся в гору. Подходим к зданию военной немецкой комендатуры. Входим в вестибюль. Люся, переговорив с дежурным офицером по-немецки, обращается ко мне: «Жди меня здесь!» — и исчезает в канцелярии. По коридору снуют немецкие офицеры и какие-то типы в штатском. Люся вышла из канцелярии:

— Идем! Нет, не сюда. Нам к выходу, на улицу.

— Что узнала?

— Военный комендант этими делами не занимается. Дела бывших советских военнослужащих в ведении инспектора военной полиции — оберштурмбаннфюрера СС Пауля Шильтенбурга. К нему сейчас и пойдем…

В приемной нам навстречу поднялся из-за стола молодой красивый немец в штатской одежде:

— Вы к кому, фрейляйн?

— Нам нужно видеть инспектора Пауля Шильтенбурга.

— Разрешите узнать, по какому вопросу?

— По вопросу оформления на работу моего мужа.

— Этим занимается военная комендатура — 5-й отдел.

— Я там была. У моего мужа еще не оформлены документы. Меня направили сюда.

— Ваша фамилия?

— Цвейс.

— Одну минуточку! — Молодой немец исчез за дверью и вскоре появился снова: — Можете пройти.

Жду ее возвращения.

— Здесь можно курить? — спросил я по-немецки.

— Так вы и есть муж этой миловидной особы? — спросил молодой человек, пренебрежительно оглядев мой костюм и пододвигая мне пепельницу.

— Благодарю!

— Вы немец? У вас хорошее произношение.

— С детства говорю по-немецки.

— Местным жителям, знающим немецкий язык, мы оказываем особое внимание… Между прочим, я слышал, что в России существовало много немецких колоний: на Волге, где-то около Одессы и на Кавказе. Не так ли?

— Еще с незапамятных времен в России жили немцы-колонисты. (Я открываю портсигар с немецкими сигаретами.)

Звонит телефон. Немец поднимает трубку:

— Кроммер у телефона!.. Яволь! — И уже ко мне: — Пройдите!

В кабинете за столом сидит грузный немец с блеклыми холодными глазами. Облокотившись на стол, он манерно держит в пальцах сигару. Люся сидит в кресле с пылающим от волнения лицом и тоже курит.

— Где вы служили советский армия? — процедил фашист на ломаном русском языке.

— Матросом на крейсере «Красный Крым». Нас высадили десантом недалеко от Николаева. Был ранен. Вот добрался до Днепропетровска и встретился с женой, — отвечаю по-русски.

— Когда прибыл город?

— Вчера.

— Erzahl mir keine Witze![8] По-за-вче-ра! — ядовито уточнил он.

— Хотя да, позавчера.

— Haimat? Родина?

— Курск.

— Национальность — руски?

— Русский.

— Фамилия Цвейс?

— При регистрации брака в Курске я взял фамилию моей жены. По нашим законам это разрешается.

— О, ваш закон! Dummes Gesetz! Глупый закон! — Инспектор Достал из папки какой-то бланк и начал записывать мои ответы.

— Год рождений?

— 1920-й.

— Профессий?

— Артист эстрады.

— Ого! Артист! Lieder gesungen. Пойте песня.

— Нет, декламатор.

— О, штец-декламатор! Ausgezeichenet! Похвальный профессий… Прошу извенит! Маленький служебный формальность. Ваша правый рука! — Инспектор взял отпечатки моих пальцев правой руки, затем стал что-то быстро писать на листке чистой бумаги. — После 10 часов zehn Uhr принести сюда фаши фото. Сказать фотограф: «Полицейский служба». Фотограф города любой имеет наш циркуляр, знает формат. Этот справка (он указал на справку Владимира Цвейса) с красной флот bleibt hier, здесь оставит. И вы получайт Ausweis, документ. Ясно?

— Вполне!

Затем мы перешли на немецкий язык и довольно долго и пространно беседовали, затрагивая разные аспекты жизни. Как мне показалось, нашей беседой инспектор был доволен. Заканчивая наш разговор, он сказал по-русски:

— Сейчас следуй nach биржа труда к переводчик Шварц. По-русски «шорный», — сострил инспектор. — Вот Шварц моя записка…

Простившись, мы вышли на улицу. Все как во сне. В реальность происходящего трудно поверить.

Фотография

Шварц оказался длиннолицым сухопарым немцем. Губы у него были узкие, и когда он говорил, кривил нижнюю губу. Черные как смоль, прилизанные и напомаженные волосы и черные, близко сидящие глаза оправдывали его фамилию. Как чиновник, он был аккуратен. Я получил немецкие документы и ночной пропуск. Позже, когда я уже начал работать на бирже труда, Шварц не преминул продать мне за солидную сумму отрез сукна защитного цвета, из которого частный портной сшил мне приличную спецодежду. На складе мне выдали хромовые сапоги.

Биржа труда находилась на улице Плеханова, рядом с детским парком в трехэтажном здании. В подвале содержались арестованные. На первом этаже проводилась регистрация всего населения от десятилетнего возраста, а также работала медкомиссия — отбирала людей для отправки в Германию на каторжные работы. Здесь же сновали пьяные полицаи-хапуги. Утром они ловили в городе детей, приводили их сюда, запирали, а вечером отпускали домой, беря с родителей выкуп: часы, сапоги, сало…

— Позаботьтесь, чтобы очистили во дворе помещения от хлама, там тоже будут содержать арестованных, подлежащих отправке в Германию, — как-то отдал распоряжение Шварц (он имел в виду два деревянных сарая, стоящих за домом). — И на днях к нам прибудут две переводчицы из местных. Начальник СД герр Платт и из гестапо гауптштурмфюрер Мульде проверяют сейчас их биографии, — добавил он, демонстрируя мне свою осведомленность.

Я по-прежнему жил у Люси. С Хромовым была установлена связь, и однажды, выполняя его поручение, передал на улице незнакомому человеку по установленному паролю чистые регистрационные бланки, подписанные военным комендантом. На мой вопрос: «Чем я еще могу быть полезен?» — незнакомец предложил мне вычеркнуть из списка № 12 две фамилии: Кичко и Свинаренко. «Эти — уйдут на задание!» — пояснил он. На бирже труда каждый завод регистрировался под определенным номером, и тот завод, о котором шла речь, имел № 12.

Шварц русского языка не знает, а по-немецки говорит быстро и неразборчиво. Но я понимал его, схватывая смысл сказанного, хотя отдельных слов просто не знал. Это касалось главным образом военной терминологии, философских изречений, которыми он пользовался в изобилии, и замысловатых цитат из речей Гитлера и Геббельса. Поэтому мне пришлось усиленно заняться самообразованием, углубляя знание немецкого языка. С первого дня пребывания на бирже труда я стал читать немецкие газеты и всегда спрашивал Шварца, как понять то или иное слово, фразу. Он охотно практиковал со мной, и эти уроки явно пошли мне на пользу. Это была своего рода шлифовка моего немецкого языка. С первого же дня работы на бирже я стал собирать определенные сведения о немцах и их прислужниках, которые передавал Хромову.