Кинжал всевластия - Наталья Александрова

– Ты мне не три штуки, ты мне шесть должен, – поправил его Славик и решительным движением забрал у него остальные деньги. – Две я взял, еще четыре за тобой…

– Как шесть?! – запротестовал Штандартен. – Было же три, со всеми накрутками…

– Это вчера было три, а сегодня стало шесть! Или ты предпочитаешь, чтобы я попросил твоих друзей вернуться? – Славик покосился на дверь, за которой скрылись скинхеды.

– Не надо. – Штандартен скис. – Ладно, Славик, значит, я тебе должен четыре…

– И не тяни! – пригрозил Славик. – Ты знаешь, что я этого не люблю! Кстати, я тут слышал ваш разговор… какую это штучку хотели заполучить твои друзья?

– Так, ерунда… – протянул Штандартен неожиданно севшим голосом. – Тебе это неинтересно…

– Почему ты думаешь, что неинтересно? – задумчиво возразил Славик. – А может, я возьму ее в счет долга!..

Опять… Руки Штандартена задрожали, горло пересохло. Опять у него хотят отобрать его замечательную находку!.. Все, все против него, как в детстве!

Он снова потянулся к карману, где холодной тяжестью напоминал о себе пистолет. Хотя и понимал, что шансов нет, что телохранители Славика держат его на мушке, следят за каждым его движением. Это было совершенно неважно, сама жизнь казалась не такой важной, как желание сохранить кинжал!

Славик пристально взглянул в его глаза, делано рассмеялся, отступил на шаг:

– Шучу, шучу! Мне эти ваши фашистские штучки совершенно без надобности! Но учти – если не отдашь деньги вовремя, я заберу твою игрушку!..

Штандартен убрал руку, перевел дыхание – который уже раз за сегодняшний день, пробормотал:

– Я отдам, отдам, не сомневайся!

– А я и не сомневаюсь, – отозвался Славик и направился к двери. – Я же знаю – ты себе не враг!

Он покинул бывшую дворницкую вместе с безмолвными телохранителями.

Штандартен запер дверь на все засовы и наконец опустился в свое кресло, положив на колени заветный кинжал.

Принял долгожданную дозу кокаина, но не откинулся на спинку кресла, как обычно, а склонился над кинжалом, уставился на его резную рукоятку.

Когтистая свастика закружилась, как пропеллер самолета, втягивая его в свой бездонный черный водоворот. Штандартен погрузился в темную маслянистую воду, пахнущую смертью и забвением, и вынырнул в другом месте – в бурном, бушующем штормовом море.

Волны выбросили его на скалистый берег. Он поднялся во весь рост, огляделся…

Перед ним было разъяренное море, над ним – мрачное, низкое небо в косматых клочьях облаков, и в этом небе парил, раскинув широкие крылья, белый орел.

Белый и могучий, как белая арийская раса, высшая, безупречная раса господ…

Кровь и Почва! Кровь и Почва – великие символы их беззаветной борьбы!

Штандартен забыл, что давно уже стучит на своих соратников лысому оперативному работнику с пристальными холодными глазами, забыл о долге наркодилеру, забыл обо всех своих неприятностях. У него теперь есть кинжал, а значит…

Это значит…

Он неожиданно пришел в себя.

Вокруг была тихая полутемная комната, его логово, его надежное убежище.

У него на коленях лежал кинжал, ради которого он уже убил человека и чуть не отдал собственную жизнь.

Но теперь он знал, что этого недостаточно.

Кинжал хотел от него еще чего-то.

Он должен что-то найти, что-то сделать…

Но что?

Штандартен напряженно вгляделся в темноту, сгустившуюся вокруг его, чтобы разглядеть то, что скрывалось внутри него, в его собственном мозгу.

Только что он услышал какой-то приказ – но не смог его как следует разобрать.

Чего требует от него кинжал?

Штандартен опустил глаза, вгляделся в тускло светящееся лезвие, в резную рукоятку. От свастики разбегались к краям рукояти какие-то загадочные значки. Эти значки были ему смутно знакомы, он их где-то уже видел…

Может быть, если прочесть эти значки, он поймет, чего требует от него кинжал?

Штандартен знал только одного человека, который мог ему в этом помочь. Этим человеком был Серега Куницын.

Мехмет из последних сил приподнялся в стременах и вгляделся в сгущающуюся темноту.

Тропа начала снижаться, впереди виднелся выход из ущелья.

Это уже не играло роли.

Даже если он выбрался из каменной западни – это случилось поздно, слишком поздно.

Он остался один из своего рода, из той ее части, которая по приказу отца отправилась на восток.

Их странствие с самого начала было неудачным. В пустыне они потеряли половину овец, потом на них напали курдские разбойники. С большим трудом от них отбились, но уцелели только десять человек и несколько верблюдов.

Мехмет упорно шел вперед, на восток, во исполнение безжалостной отцовской воли. Пустыня бесконечным ковром лежала перед ними – всегда одинаковая, но бесконечно переменчивая, меняющая цвет тысячу раз на дню, по мере того как солнце карабкалось по небосклону, само утомляясь от своего безжалостного жара.

Ветер пустыни пел им свою тоскливую песню, и припевом этой песни была идущая по следу смерть.

Курды шли по пятам маленького каравана, как волки идут по следам раненого оленя. Мехмет пытался запутать следы, потом повел своих людей через горное ущелье.

Тропа увела их высоко в горы, пришлось бросить верблюдов. Двое воинов сорвались в пропасть, вороной конь Мехмета ослабел от усталости и голода, сбил в кровь ноги на каменистой тропе.

Если прежде, в пустыне, путники мучились от жары и жажды, теперь, в горах, их преследовал беспощадный холод. Только одно было хорошо – курды отстали, потеряв караван среди бесконечного лабиринта горных ущелий.

А потом их застигла снежная буря.

Мехмет завернулся в бурнус из верблюжьей шерсти, лег рядом с верным конем. Вскоре снег замел их с головой – человека и коня…

Так пролежали они несколько часов, пока не стихла буря.

Тогда Мехмет разбросал снег саблей, выбрался из огромного сугроба, огляделся.

Снежный буран неузнаваемо изменил окрестности. Вокруг, сколько хватало глаз, сверкали белые холмы и отроги, под которыми прятались бездонные обрывы и каменные уступы.

И ни одного живого человека. Всех его соплеменников похоронила снежная буря.

Мехмет поднял глаза к небу.

Стоила ли та реликвия, которую перед смертью вручил ему отец, стольких жизней?

А если даже и стоила – все равно он не сможет ее сохранить. Он погибнет в этих горах, и ножны священного кинжала пропадут без возврата в одном из ущелий…

Он запустил руку за пазуху, прикоснулся к свертку, который хранил на груди.

Его верный конь тихо заржал, приподнялся, отряхивая снег, сделал шаг вперед. Мехмет обнял коня за шею, вскочил в седло… нет, конечно, не вскочил, как прежде, – он с трудом взобрался в седло, как беспомощный старик. Голод и холод этого бесплодного горного края сделали его слабым и жалким.

Вороной медленно двинулся по засыпанной снегом тропе…

И вот наконец впереди показался спасительный выход из ущелья, выход из этого безжизненного, бесплодного мира, выход к жизни, к воде, к зелени…

Конь, почувствовав близкое спасение, заржал и пошел немного быстрее, даже попытался перейти на галоп. Мехмет, собрав последние силы, выпрямился в седле…

Но сил больше не осталось. Он покачнулся, в глазах потемнело…

Мехмет пришел в себя от разливающегося по телу животворного тепла.

Он лежал на кошме возле костра, над ним склонился чернобородый человек в косматой шапке, в руке его была пиала с горячей ароматной похлебкой.

Человек сказал что-то на непонятном языке, но Мехмет понял – незнакомец предлагает ему поесть.

И он стал есть – жадно глотая похлебку прямо через край пиалы, захлебываясь и обжигаясь.

Человек в мохнатой шапке что-то спрашивал, но Мехмет не отвлекался на такую ерунду – он ел, ел, и силы к нему постепенно возвращались. Только насытившись, он вспомнил о своем коне, спросил своего спасителя. И тот его каким-то непостижимым образом понял – кивнул, проговорил что-то успокаивающее. И вправду – неподалеку раздалось знакомое ржание вороного.

Мехмет прикрыл глаза – теперь ему хотелось спать, спать… однако, прежде чем заснуть, он прикоснулся рукой к своей груди.

Сверток с ножнами был на месте.

Прошел месяц, прежде чем Мехмет полностью восстановил свои силы. Человек в мохнатой шапке, который подобрал его возле выхода из ущелья, принадлежал к племени тюрок, кочевавшему в бескрайних восточных степях. Так же, как родное племя Мехмета, тюрки пасли стада овец, перегоняя их от колодца к колодцу, от оазиса к оазису. Так же, как родичи Мехмета, тюрки время от времени грабили торговые караваны, добывая себе дорогое оружие и красивые одежды. Так же, как бедуины западных пустынь, они разводили верблюдов и коней. Только здешние верблюды носили на спине не один, а два горба, а кони были низкорослыми и мохнатыми. Кроме того, кочевые тюрки не познали еще свет Аллаха, милостивого и всемогущего, они поклонялись духам предков и жестокому богу с волчьей головой. На первых порах Мехмету трудно было понять их язык, казавшийся ему грубым и неблагозвучным, как скрип тележных колес и блеянье овец, но он вслушивался в их слова и скоро начал понимать их, а к зиме заговорил.