Благодарю за этот миг - Валери Триервейлер

А я остаюсь с ребятами до четырех часов дня. Через час должна прибыть Ангела Меркель, и персоналу нужно проявить чудеса проворства, чтобы за этот короткий промежуток привести зал в надлежащий вид.

Во время этого перерыва я принимаю у себя в кабинете Сару с двумя ее детьми, Евой и Рафаэлем. Их отец погиб в Афганистане в июне 2012-го, вместе с тремя своими товарищами. В тот год я сопровождала Франсуа в Дом Инвалидов на встречу с семьями погибших. Сара, вся в слезах, попросила президента позволить ей в виде исключения оформить задним числом официальный брак с покойным мужем, на что он, разумеется, дал согласие. Ее просьба потрясла меня, и я сама, лично, вручила ей свидетельство о браке в Па-де-Кале. Сара заведует там центром для детей-инвалидов, который я тогда же и посетила. И между нами завязалась дружба.

После ее ухода иду к своим ассистенткам. Сажусь у них в кабинете, в своем длинном платье, на пятнадцатисантиметровых каблуках. Со вчерашнего дня у меня ни крошки во рту не было, я выдохлась вконец, пошевелиться не могу.

Помощницы докладывают мне, что я танцевала с Брахимом Зебá, бывшим бойфрендом Мадонны, который участвовал в концерте, и что видеосъемка этого эпизода уже произвела фурор в интернете! А я понятия не имела, кто мой партнер. Позже и он признается, что не знал, кто я такая. Мы квиты.

Звонит мой телефон: Франсуа.

— Ты можешь прийти на встречу с Меркель?

Такого он никогда еще мне не предлагал.

— Когда?

— Через пять минут.

Идти на такую встречу в длинном платье неприлично. Снимаю туфли, кое-как поднимаюсь по лестнице к себе в квартиру, с бешеной скоростью меняю обувь и одежду, бегом спускаюсь вниз — и вот я уже в холле, рядом с президентом, готовая встретить госпожу канцлера.

Теплый обмен приветствиями. Это моя первая встреча с ней. Она говорит, что очень рада меня видеть и ей очень хотелось бы, чтобы обе наши пары присутствовали на фестивале в Байрёйте. Я отвечаю, что буду счастлива. Затем Франсуа и Ангела Меркель уходят вдвоем, им нужно поработать до ужина.

Наконец-то я могу отдохнуть перед тем, как идти на ужин к друзьям, давно уже запланированный. Падаю на кровать, совершенно обессиленная. Сегодняшняя обходительность Франсуа не затмила вчерашнюю сцену и жестокость его слов. Когда я возвращаюсь со своего ужина, он уже спит. На следующий день он уезжает в Брюссель, на Совет Европы. Мы едва успеваем перекинуться несколькими словами за завтраком. Мой сын и обслуживающий персонал находятся здесь же, и никакие разговоры о личном невозможны.

Решаю написать длинное письмо, чтобы Франуа взял его с собой в Брюссель. Прошу отнести его в кабинет президента. В этом письме объясняю, что его вчерашнее поведение позорно: он бросил меня одну, не вызвав врача, что вообще-то наказуемо даже по закону — «неоказание помощи лицу, находящемуся в состоянии, опасном для жизни». И если я подозревала его в том, что он меня разлюбил, то нужны ли более убедительные доказательства?!

Дальше пишу, что люблю его по-прежнему, но что такая жизнь для меня неприемлема. Я, конечно, могу списать все случившееся на его сложную работу, на тяжелые обязанности. Но разве так необходимо добавлять к этому злобу и, хуже того, безразличие? Это недостойно нашей любви, такой сильной, такой глубокой. Неужели ее задушила власть? Я задыхаюсь в этой атмосфере, мне нужен воздух. Мне нужны искренние чувства. И уважение.

Два дня спустя он возвращается, и между нами происходит разговор. Тяжелый, беспощадный. Он снова говорит о наших разногласиях, обличает меня, сетует на то, что со мной невозможно ужиться. Я, конечно, напряжена, нервничаю, мы ссоримся все чаще, иногда из-за сущих пустяков. Я непрерывно страдаю оттого, что меня больно ранит его безразличие.

Так кто же из нас изменился, он или я? Он избегает меня, не выносит, когда я показываюсь вместе с ним на публике. Фотографы заметили, что он больше не смотрит в мою сторону, не проявляет должного внимания, всегда идет впереди, а не рядом со мной, и все реже перешептывается со мной на людях. Телеобъективы беспощадно зорки — это микроскопы чувств.

Франсуа напоминает мне о «скандале с твитом»:

— Это была катастрофа. Наверное, тогда-то нам и нужно было разойтись.

А ведь ему хорошо известны обстоятельства того инцидента. Я не отрицаю своей вины. Я перенесла все последствия этого дела, оно и сегодня преследует меня, и я знаю, что совершила ошибку. Но даже и в тот день ничего не случилось бы, не солги он мне в очередной раз. И тогда я не написала бы тех непоправимых слов.

Все произошло еще до начала президентских выборов, когда победа уже маячила на горизонте и Сеголен Руаяль вслух мечтала о высокой должности. Пятью годами раньше она не прошла в президенты и теперь направила свои амбиции на руководство нижней палатой парламента.

Мы несколько раз обсуждали это с Франсуа. Он был против ее избрания, понимая, что оно рискует осложнить ситуацию как в медийном, так и политическом плане. Все были в курсе их личных отношений, и я в том числе. У них было четверо общих детей, что само по себе прекрасно. Однако возможность избрания Сеголен Руаяль на пост председателя Национального собрания вновь развязала бы медийную вакханалию по поводу любовного треугольника, от которой все мы уже немало настрадались.

Многие юристы обращали также внимание Франсуа на скрытую опасность тесной связи между исполнительной и законодательной ветвями власти, тогда как конституция требует четкого разделения их полномочий. С 1875 года президент не имеет права посещать Национальное собрание и входить в зал заседаний.

Ситуация, в которой Франсуа Олланд будет президентом, а мать его детей — председателем Национального собрания, наверняка стала бы предметом бесконечной полемики. Франсуа это понимал, но не спешил разрушить мечту Сеголен Руаяль. Напротив, он поощрял ее, ведь именно такой вариант он обсуждал с ней после первого тура выборов кандидата от социалистов, когда она оказала ему поддержку против его соперницы Мартин Обри. Но официально он заверял общественность, что она нежелательна для него в качестве третьего лица в государстве. Это двурушничество меня не удивляло. Сколько раз я слышала, в бытность его первым секретарем Социалистической партии, как он поощряет какого-нибудь кандидата и одновременно делает все, чтобы тот проиграл. Сколько раз он тайком создавал для него препятствия, оказывая поддержку другим! Это прирожденный политик, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Тактика — его вторая натура.

Первый тур парламентских выборов в июне 2012 года не принес успеха Сеголен Руаяль. Ее отправили баллотироваться в Ла-Рошель, поскольку она уступила свой округ другой женщине-кандидату. Но жители Ла-Рошели поддержали местного кандидата, «диссидента» Социалистической партии, Оливье Фалорни, который «дышал в спину» Сеголен Руаяль уже в первом туре.

Я посетила «ночь выборов», мероприятие, организованное в день первого тура в Елисейском дворце; оно проходило в зеленой гостиной, примыкающей к президентскому кабинету. На столах были расставлены два десятка компьютеров. Народу собралось много, я мало кого знала среди людей, которые комментировали данные по мере их поступления. Здесь царила атмосфера выборной лихорадки, которая мне хорошо знакома и даже приятна. Тут же рядом был устроен буфет.

Франсуа анализировал результаты голосования. Наконец встал вопрос о Сеголен Руаяль. Он качает головой:

— Никаких шансов. Она впереди, у нее тридцать два процента, а у Фалорни всего на три меньше. И он пользуется поддержкой местных жителей. Во втором туре он наберет больше, чем она.

— Ты ничего не предпримешь, чтобы ей помочь?

— Нет, можешь быть спокойна, — заверяет он меня, — я и пальцем не шевельну, я ведь дал слово.

— Ты же знаешь, что Фалорни порядочный человек и всегда был тебе предан.

— Да, он человек порядочный.

Как истинный политик, он все же звонит кандидату-«диссиденту» и довольно вяло просит его самоустраниться. Фалорни отказывает ему, но всем все понятно.

Незадолго до полуночи иду спать. Теперь я спокойна, я очень боялась новой медийной волны. Пресса вволю натешилась нашим соперничеством: «Олланд и две его женщины»… Меня это глубоко оскорбляло. В мае 2012-го, за несколько дней до инаугурации, два журналиста, которых я, между прочим, хорошо знала, позвонили мне, чтобы спросить, буду ли я присутствовать на церемонии.

— А почему будешь ты, если не будет Сеголен Руаяль? — спросил меня один из них.

— И в каком качестве? — спросил другой.

Я так растерялась, что только и смогла промямлить:

— Не знаю… я ведь скоро буду как бы первой леди, разве нет?

Даже они не считали меня законной женой. А ведь мы с Франсуа уже пять лет как были вместе, и это официально, а фактически — все семь. Но мне по-прежнему нет места рядом с ним.