Романтические рассказы - Артур Конан-Дойль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Ну, ну! Один-то вопрос я задал вам в то время.
- Да, тот, на который я дала ошибочный ответ.
- О, Мод! Это жестоко говорить такие вещи.
- Вы сами заставляете меня говорить так.
- Я не сказал ничего нелюбезного.
- Нет, вы массу грубостей мне наговорили. Вы и сами не знаете, каким вы можете быть грубияном. У вас на лице появляется упорное выражение, и вы начинаете говорить отвратительные вещи.
- Что же я такое сказал?
- Что я всегда была глупой девочкой, и что вы были бы рады, если бы женились на Алисе Мортимер.
- О, Мод! Как можете вы?..
- Вы, конечно, подразумевали это.
- Вы положительно невозможны!
- Вот опять! Ну сознайтесь сами! Разве это любезно, говорить такие вещи? А через пять минут вы готовы будете клясться, что никогда не говорили мне: "Вы невозможны".
- Простите меня, дорогая. Мне не следовало говорить этого. Я хотел сказать только, что мне никогда и не снилось ни слова из того, что вы тут мне приписали. Я не встречал еще никогда другой такой живой и милой женщины, как вы. И само собой во всем свете нет женщины, которую я предпочел бы вам.
Из-за измятого платка показалась пара вопрошающих недоверчивых голубых глаз.
- Честное, благородное слово?
- Клянусь вам! Подите сюда! Теперь вы верите, что это правда, не так ли?
Тут настало долгое молчание.
- Сколько во мне злости, - начала затем Мод.
- Это все моя дурацкая, неуклюжая манера говорить.
- Дорогой мой мальчик, вы вполне правы, когда хотите научить меня чему-нибудь. Вы так добры. Но я люблю вас так сильно, что при малейшем намеке на ссору, которая хоть на секунду разъединит нас, я моментально погружаюсь в отчаяние и способна сказать или сделать самую невозможную вещь. Я исправляюсь, уверяю вас, исправляюсь. Но смогу добиться этого только, если заставлю себя любить вас меньше.
- Ради бога, только не меняйтесь, любовь моя! - вскричал Франк. - Я знаю, что вы говорите правду, я сам ощущаю то же самое. Для меня небо темнеет и свет меркнет, как только между нами мелькнет хоть тень раздора. Но мне кажется, что эти размолвки необходимая принадлежность любви; они очищают любовь и придают ей новую силу, точно гроза, которая освежает душную атмосферу июльского дня. Ведь, вот, как мы с вами любим и уважаем друг друга, А все-таки и мы...
- Я прямо не понимаю, с чего это вдруг происходит, - заметила Мод.
- Мне кажется, это заложено в самой глубине истинной любви. Она, эта любовь, так чутка, что отзывается со страшной силой на малейший пустяк. Она так пуглива, что видит тень там, где ее нет и в помине. Малейшая трещинка кажется ей бездонной пропастью. И она вскрикивает, и ужасается, и кидается в бой с воображаемой опасностью.
- Ах, какой ужас! - Мод вздрогнула и крепче прижалась к груди мужа.
- Но как приятно чувствовать, что эти размолвки не враг, а скорее замаскированный друг, что они скорее закрепляют любовь, чем разрушают ее.
- Но нам ведь нет нужды подкреплять нашу любовь, Франк? - спросила боязливо Мод.
Так они сидели, эта неразумная молодая пара, всецело поглощенная своим собственным счастьем, и нимало не сознающая, что эти тернии и розы любви, обычная дорожка миллионов и миллионов людских парочек, которая не пройдет, доколе стоит мир. Летят в бездну бытия народы, сменяются династии, грандиознейшие революции в политике и промышленности потрясают человечество, и лишь интимная жизнь людей остается неизменной.
Наша парочка долго сидела, обдумывая в молчании странность явлений природы.
- Вы теперь не сердитесь больше, Мод?
- О, нет, нет, но... как вы находите, Франк, уступила ли бы мисс Мортимер, если бы она была вашей женой?
- Вы несравненно лучше ее. Вы лучшая жена, какую когда-либо имел мужчина.
- Я постараюсь стать еще лучше.
- Нет, нет; пожалуйста оставайтесь, какая вы есть.
- Ах, да, Франк...
Мод была удивительно мила со своим задумчиво-любопытным выражением лица.
- Да, моя радость?
- А вы не будете сердиться?
- Нет, нет, никогда не буду.
- Ну, так вот... - голос ее перешел в шепот, - что такое анахорет?
- О, повесить бы его! Не все ли вам равно?
- Но я правда, хотела бы знать.
- О, это просто-напросто отшельник. Люди этого сорта жили в кельях в Египте, на материке Европы, и даже в Англии.
- В Англии?
- Да, дорогая.
- В нее они приезжали из чужих стран?
- Да, думаю, что так. Их было несколько в Глестонбюри и еще в некоторых местностях.
- Но каким же образом они переезжали в Англию?
- А на кораблях, конечно.
Мод самодовольно улыбнулась и прильнула лицом к куртке мужа.
- Ах, вы, глупый, глупый мальчик! - звонко засмеялась она. - Вот оно и выло, что они были "нечто вроде моряка".
Наши ставки на дерби
- Боб! - крикнула я.
Никакого ответа.
- Боб!
Нарастающий бурный храп и протяжный вздох.
- Проснись же, Боб!
- Что стряслось, черт побери?! - произнес сонный голос.
- Пора завтракать, - пояснила я.
- Подумаешь, завтракать! - донесся из постели мятежный ответ.
- И тебе, Боб, письмо, - добавила я.
- Что же ты сразу не сказала? Тащи его сюда!
Получив такое радушное приглашение, я вошла в комнату брата и примостилась на краешке кровати.
- Получай, - сказала я. - Марка индийская, а почтовый штемпель поставлен в Бриндизи. От кого бы это?
- Не суй нос не в свои дела, Коротышечка, - ответил брат, отбросив со лба спутанные кудри, и, протерев глаза, он сломал сургучную печать.
Я терпеть не могу, когда меня называют Коротышкой. Когда я еще была маленькой, бессердечная нянька наградила меня этим прозвищем, обнаружив диспропорцию между моей круглой серьезной физиономией и коротенькими ножками. А я, право же, не больше коротышка, чем любая другая семнадцатилетняя девушка. На этот раз вне себя от благородного гнева я уже была готова обрушить на голову брата карающую подушку, но меня остановило выражение его глаз: в них загорелся живой интерес.
- А знаешь, Нелли, кто к нам едет? - спросил он. - Твой старый друг!
- Как? Из Индии? Да неужели Джек Хоторн?
- Он самый, - ответил Боб. - Джек возвращается в Англию и намерен погостить у нас. Он пишет, что будет здесь почти одновременно с письмом. Да перестань ты плясать. Свалишь ружья или еще что-нибудь натворишь. Будь паинькой и сядь ко мне.
Боб говорил со всей солидностью человека, над кудлатой головой которого уже промчалось двадцать две весны, и потому я угомонилась и заняла прежнюю позицию.
- То-то будет весело! - воскликнула я. - Но только, Боб, Джек был еще мальчишкой, когда мы видели его в последний раз, а теперь он мужчина. Это уже будет совсем не тот Джек.
- Ну и что же, - ответил Боб, - ты тогда тоже была девочкой - противной маленькой девчонкой с кудряшками, теперь же...
- А что теперь? - спросила я.
Мне показалось, что брат готов сказать мне комплимент.
- Ну, теперь у тебя нет кудряшек, ты выросла и стала еще противнее.
В одном отношении братья благо. Ни одна девица, если бог наградил ее братьями, не может без достаточных оснований вырасти самодовольной.
По-моему, все очень обрадовались, услышав за завтраком, что приезжает Джек Хоторн. "Все" - это моя мама, Элси и Боб. Но когда, захлебываясь от восторга, я объявила эту новость, лицо нашего кузена Соломона Баркера не засияло радостью. Раньше это никогда не приходило мне в голову, но, быть может, юноше нравится Элси и он боится соперника? А иначе зачем бы он, услышав самую обычную вещь, вдруг отодвинул яйцо, сказав, что совершенно сыт, причем таким вызывающим тоном, что все усомнились в его искренности? А Грейс Маберли, подруга Элси, сохранила свое обычное благожелательное спокойствие.
Я же бурно выражала восторг. Мы с Джеком вместе росли. Он был мне как старший брат, пока не поступил в военное училище и не уехал. Сколько раз они с Бобом забирались на яблоню старика Брауна, а я стояла под деревом и собирала в белый передничек их добычу. Как мне помнится, Джек был деятельным участником всех наших проказ. Но теперь он уже лейтенант Хоторн, участвовал в афганской войне и, по словам Боба, стал "опытным воином". Как же он теперь выглядит? При слове "воин" Джек почему-то представлялся мне в латах и шлеме с перьями, он жаждал крови и рубил кого-то огромным мечом. Я боялась, что после всего этого он уже не захочет принимать участия в шумных играх, шарадах и прочих развлечениях, принятых в Хазерли-хаус.
Все следующие дни кузен Сол явно пребывал в плохом настроении. С трудом удавалось уговорить его быть четвертым, когда играли в теннис; он обнаружил необычайное пристрастие к уединению и курил крепчайший табак. Мы встречали его в самых неожиданных местах: то в глухих уголках сада, то на реке, и, если имелась хоть малейшая возможность избежать с нами встречи, он всякий раз глядел вдаль и делал вид, что совсем не замечает нас, Хотя мы окликали его и махали зонтиками. Он вел себя, конечно, крайне невежливо. Однажды вечером, перед обедом, я все-таки его поймала и, выпрямившись во весь рост пять футов четыре с половиной дюйма, - высказала ему все, что о нем думаю. Такие мои действия Боб именует верхом благотворительности, потому что я при этом раздаю перлы мудрости, которых мне-то самой как раз и не хватает.