Шестая сторона света - Максим Лагно
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как всякий новичок Алтынай считала, что дыролов нужно держать строго по центру кромки монорельсы. Вовсе нет. Из-за смещённого центра тяжести, колёсики соскальзывали и вносили некорректные цифры в данные счётчика.
Я встал позади Алтынай и взялся за рукоятку:
– Когда ведёшь дыролов, нужно слегка забирать вправо, даже если кажется, что нужно наоборот влево.
Её собранные в хвост волосы будто гладили меня по подбородку.
Алтынай не убирала свои руки из-под моих. Но это не выглядело будто ждала чего-то иного, кроме демонстрации профессионализма. Я секунду постоял, как дурак, и отошёл. Она послушно повела дыролов. С этого момента, он ни разу не соскользнул.
Я сдержанно похвалил.
Потренировавшись на запасном туннеле, где поезда не ходили, мы перешли в основной.
Обнулили счётчик и двинулись в путь.
2
Алтынай вела дыролов, не отрываясь, глядела на лампочку. Я усмехнулся:
– Микротрещины попадаются, не так уж часто. В среднем за смену две-три. Иногда вовсе не бывает.
– Кто их заделывает?
– Ремонтная бригада. Путевые листы обрабатывают в статистическом отделе, фиксируют, не увеличилось ли количество микротрещин на участке.
– А если увеличилось?
– Тогда полностью меняют полотно на отрезке, а не латают трещины. И быстрее и выгоднее по бюджету.
– Это же сколько времени уходит на то, чтоб собрать, обработать и передать листы ремонтникам? Пока они там статистику рассчитывают, крушение может произойти.
– Сами микротрещины не представляют опасности. Макротрещины тоже. Они сигнал, что происходит эрозия полотна. Если не обратить внимание, то через год-другой произойдёт разрыв. Да и то не обязательно. Запас прочности монорельсы о-го-го какой. Не дураки проектировали.
Алтынай снова сосредоточилась на лампочке. Я усиленно изобретал тему для разговора.
Ничего, кроме аниматины из детства не приходило на память.
Но не хотел пугать Алтынай признанием, что влюбился в её версию, смастерённую Шай-Таем. Я не малолетка, прекрасно знаю, что излишняя напористость отпугнёт девушку. Нужно соблюдать дистанцию.
– Кстати, у нас, обходчиков, вырабатывается одна особенность, – сказал я. – Чувство расстояния. Могу, не глядя на счётчик, сказать сколько мы прошли.
– И сколько? – Алтынай загородила собой дыролов, чтоб я не подглядывал.
Я надменно хохотнул:
– Три километра, сорок четыре метра. Сорок пять, сорок шесть…
– Офигеть! – Алтынай удостоверилась, что именно эти цифры отображает счётчик. – Я тоже так смогу? Ненужное в жизни умение.
Я засмеялся громче и показал на Г-образный рукав:
– Уже можешь. Эти выемки стоят каждые сто метров. Между ними висят пронумерованные указатели. Весь путь делится на пятидесятиметровые сегменты. Даже напрягаться не надо, чтоб считать.
– Ловко. А я поверила, что у тебя внутренний дальномер вырос.
Алтынай громко засмеялась и тут же притихла, нервно оглядевшись:
– Бли-и-и-н, я представила, как одной здесь ходить. Страшно.
Хотел обнять её и сказать: «Ничего не бойся, пока я рядом». Но лишь успокоил:
– Тут страшно скучно, вот и всё. От скуки есть спецсредство – музыка.
Алтынай немного подумала:
– Не понимаю, если я буду идти одна, ещё и в наушниках, то как узнаю о приближении поезда?
– О, поверь мне, узнаешь.
3
До пересечения 234-ой и 55-ой линий мы дошли позже обычного. Лебедев сидел на монорельсе и, закрыв глаза, слушал музыку.
– Что так долго? – спросил он недовольно.
Поднялся, оглядел Алтынай и одобрительно сунул ей ладонь:
– Лебедев.
– Алтынай. А почему по фамилии?
Лебедев недовольно засопел. Считал, что и так ясно почему. Солидно же.
Лебедев выслушал мой рассказ, что объявление о поиске увидел папа Алтынай:
– Я же говорил, что решу вопрос?
Мы пообедали бутербродами. Так как у Алтынай ничего с собой не было, я поделился своим. Было приятно ухаживать за ней. Лебедев тоже сделал вид, что хотел поделиться, но Алтынай сказала:
– Мне достаточно еды от начальства.
Он с облегчением согласился:
– Правильно, не надо толстеть. Это неудобно.
Лебедев поднялся. Оттряхнул крошки с комбеза и взглянул на меня:
– Ладно, я пошёл. После работы по пиву?
– Э-э-э, не знаю, – я беспомощно посмотрел на Алтынай. Она жевала колбасу и смотрела в конец туннеля, делая вид, что не слышала.
– Понял, – вздохнул Лебедев.
Поднял свой дыролов:
– Кстати, сегодня не будет поездов.
– Почему? – Я расстроился. Хотел продемонстрировать Алтынай свою храбрость и умение бегать в вихревом потоке.
– На 55-ой линии Чепэ какое-то. Движение временно перекинули на 56-ю. Говорят, менты перекрыли. Наверное, опять пропал кто-то.
– Ты уверен?
– Я же предсказывал, что исчезновения людей – это начало чего-то нехорошего.
Лебедев ушёл.
Алтынай явно устала и не хотела идти дальше. Но ничего не поделаешь. Работа есть работа. Я взял дыролов и установил на монорельсу:
– Пора, – и подал девушке руку. – Держись, не будь размазнёй.
Стряхнув крошки, она поднялась. Горестно осмотрела грязные джинсы и пятна на свитере. Ещё бы, из дыролова масло сочилось, как из пробитого маслопровода. А к нему уже липла пыль и грязь. Алтынай достала платочек и попробовала оттереть, но я остановил:
– Поверь мне, нет смысла, сильнее запачкаешься.
4
Освободившись от дыролова, Алтынай повеселела. Шагая рядом со мной, рассказала, что она и её папа, коммунальный архитектор, переехали в Юго-Запад 254 в середине лета.
– Не Юго-Запад 254, а «Абрикосовый Сад», – сердито поправил её. – Мы уже давно имеем право на название, почти полтора миллиона человек!
– Вот-вот, поэтому папу сюда направили по работе. Ваш двор достиг пика населённости, поэтому власти решают, делать ли пристройки к существующим домам или строить рядом тайл-спутник.
– Что такое «тайл»?
– Так называются Дворы на языке строителей.
– Ясно, а тайл-спутник – это Малый Двор?
– Ага.
Я перехватил ручку дыролова другой рукой:
– Дворовые власти говорят о перенаселённости, но на верхних этажах много пустых квартир. Когда мне исполнится двадцать один год, я переселюсь в свою квартиру наверху.
Алтынай покачала головой:
– Да ну ты, брось, никто не хочет наверху селиться. Слишком далеко от коммуникаций. Чтоб за хлебом сходить, нужно десять минут на лифте ехать. Вот и посчитай. Десять туда, десять до магазина, десять обратно. Полчаса убито на булку хлеба.
– Я буду закупаться сразу в супермаркете, главное холодильник побольше.
– А перебои с энергией? Наверху они постоянные.
– Это потому что некоторые архитекторы плохо проектируют.
– Это потому что если жильём не пользоваться, оно быстро хиреет.
– Согласен, с путями так же. Раз в год мы проводим диагностический обход запасных туннелей, так там трещина на трещине. Лампочка на дыролове не гаснет. А откуда трещины? Ведь никто не ездит десятилетиями. Иногда пустят поезд в обход, как сейчас из-за ЧэПэ.
– Вот-вот.
– Всё равно, я хочу один жить.
– На верхних этажах? Среди алкашей да наркоманов? Хорошая жизнь!
– Да, это проблема. Встану в очередь на квартиру в средних этажах или на нижних.
– Я от папы много знаю про строительство. Поверь, такие как ты или я, никогда не получат квартиру на нижних этажах. Там богатенькие живут.
– Когда построят тайл-спутник, богатенькие туда переедут. Будут жить в коттеджах.
– Не все хотят переезжать. Кроме того, многие оставляют за собой дворовые квартиры.
– Зачем ты разрушаешь мою мечту.
Я шутливо толкнул Алтынай. Она засмеялась, толкнула в ответ. Но спохватилась:
– Ой! Фотометрический дыролов не сбился с пути?
– Не пугайся, меня так легко не столкнуть. В Транспортном Колледже весь первый курс изучают работу с дыроловом.
Общение с девушкой оказалось таким лёгким, что мои чувства рвались наружу:
– Эх, хорошо вдвоём ходить! А с тобой вдвойне хорошо.
Алтынай лукаво подмигнула:
– Почему вдвойне?
– Ты красивая.
Весёлое общение располагало к тому, чтоб перевести разговор на то, чтоб назначить свидание. Но Алтынай вдруг вскрикнула:
– Ой, кто там?
Не останавливая дыролова, я замедлил шаг. Впереди смутно виднелась фигура человека. Он приближался к нам, издавая странное шуршание.
– Лех Небов, привет, – крикнул издалека незнакомец.
5
Я узнал Фрунзика. Того молодого милиционера с синей щетиной, что напару с пожилым Юрой Боросом вели расследование о пропаже людей. На поясе у него висела рация. Это она издавала треск, усиленный эхом туннеля.
Синяя рубашка милиционера тоже была в пятнах масла и саже. На галстуке разрез, словно кто-то полоснул ножом. Лицо в размазках той особенной едкой грязи, что существовала исключительно на железнодорожных путях. Видать, Фрунзик совал свой длинный любопытный нос в каждую выемку.