Терновый куст - Давид Айзман

Нейман. Берл! Я сильно бы рассердился на вас за эти слова, если бы… если бы не… (Замялся.)

Берл. Если бы не что?.. Говорите!

Нейман. Неприятно мне… неудобно…

Берл. Очень удобно!.. Все говорите… Что там такое?..

Нейман. Не хотел бы я этого касаться… Такая область…

Берл. Нету никакой области!.. Говорите.

Нейман. Ну… видите ли… Я ведь понимаю… Вы не любите Александра, потому что вы… потому что в вас…

Берл. Ну!..

Нейман. Потому что Александр близок Доре, и… и вы… ревнуете…

Берл. Конечно!.. «Ревнуете»… Я ведь так и знал… «Ревнуете»… Ну скажите еще что-нибудь в этом роде! Скажите, что я влюблен в Дору!

Нейман (смущенно). Видите, вы тянете меня за язык, а потом волнуетесь.

Берл. Конечно, волнуюсь! Когда видишь такие… допотопные взгляды… «Ревнуете, влюблен»… Что же это, вы думаете, я до такой степени уже глуп? Я не знаю себе места? Я не знаю, кто Дора? Не могу ее оценить? Конечно, может быть, в ней есть достоинства, которых я и понять не могу, но, во всяком случае, для меня Дора — вот! (Показывает рукой вверх.) Выше всего! Выше всех! Манус — герой, святой человек, бог! Но Дора еще выше… Вы вот студент, развитой, образованный, а не в состоянии понять, кто она.

Нейман. Я очень высоко ставлю Дору.

Берл (презрительно). Высоко? Вы?.. А про влюбленность говорите… Но как же я могу! Да я недостоин мое сердце ей под ноги положить!.. Я недостоин умереть за нее!.. Кто я? Ничтожество! Мозг у меня деревянный, и я над серьезной книгой засыпаю… Сколько бились со мной, пока «Эрфуртскую программу» хоть чуточку вдолбили в голову… И характер какой… А Дора!.. Да если бы, не дай бог, она меня полюбила — ведь это же было бы несчастье! Такой ей нужен? Да я сейчас бы исчез отсюда, на край света убежал бы! Дора, Дора!.. Ведь такого человека никогда еще не было!.. Ведь кто только достоин взглянуть на нее!.. И… и… (Сквозь внезапные слезы, ударяя кулаком об стол.) И я таки не понимаю… Этот Александр… это ничтожество… Ах! (Отходит и становится лицом к стене. По вздрагиванию его плеч видно, что он плачет.)

Леньчик (входит, бледный, исхудалый). Отлично идут дела.

Нейман. Дядя Меер виноградом угостил?

Леньчик (презрительно). Шутить тут нечего.

Нейман. Я и не шучу, я серьезно.

Леньчик. Две тысячи рабочих с сахарных заводов присоединились к забастовке. (Глухо кашляет.)

Нейман (с живостью). В самом деле?

Леньчик. Я был на митинге… Ораторов встречали восторженно… Какой-то черносотенец пробовал возразить, но его чуть не разорвали. (Кашляет.) Потом приняли резолюцию присоединиться к восстанию.

Нейман. Это превосходно. Это большая победа! С сахарных заводов рабочие всегда отставали…

Леньчик. А теперь сердитее их нет. (Кашляет.) Они говорят, что у них оружия много. (Таинственно.) Мне тоже обещали револьвер.

Нейман (вглядывается в Леньчика с печальным участием). Кашляешь ты здорово.

Леньчик. А крови зато мало. Совсем почти нет. Вообще мне гораздо лучше… Только обещали мне «смита и вессона», а я хотел бы браунинга.

Нейман. Митинг окончился?

Леньчик (кашляет). Полчаса назад. Браунинг — прелесть! Из него как саданешь…

Нейман. А как папаша сегодня?

Леньчик. По-прежнему. Мануса все ищет… и просит, чтобы ему указали, где север… Сейчас тетя Шейва повела его к себе.

Входят Дора и Александр.

Нейман. А Леньчик рассказывает, что рабочие с сахарного завода…

Дора. Да, присоединились… Подъем в городе вообще изумительный. Просто не узнаешь людей — так они выросли, так просветлели. Железнодорожники — прямо львы.

Нейман. Вы были на их митинге?

Александр. И говорила…

Дора. И незачем было… Они все до такой степени исполнены решимости и энтузиазма, что я, право, не знаю, кто кого воодушевлял: я их или они меня.

Александр. Про рабочих с сахарных заводов этого сказать нельзя.

Леньчик. Я ухожу, Дора, мне обещали револьвер. (Уходит.)

Дора. Но самое радостное — это настроение войск. Наши имели у них большой успех. Я сейчас получила новые сведения: можно рассчитывать, что Бугский полк присоединится к нам.

Александр. Я не вполне верю…

Дора. Надо верить… Надо верить, Александр!.. Во всяком случае, стрелять в народ солдаты не будут… В шесть часов у нас заседание, Нейман, в той же квартире.

Нейман. У меня есть несколько предложений.

Дора. Вы внесите их… А теперь пойдите в типографию, поможете печатать прокламацию.

Александр. Но ведь… успеем разве распространить?

Дора. Надо успеть!.. А в одиннадцать ночью всем собраться в Плоском Предместье, к раздаче оружия… Последний день, последние часы, нужна энергия, нельзя терять ни минуты.

Александр. Если теперь терять время, все может окончиться катастрофой.

Дора. Все окончится победой, блестящей победой… Берл, ваша дружина готова?

Нейман. Вы в какой дружине?

Берл. Мы захватим вокзал… Готова. Только оружия маловато.

Дора. Вот у меня квитанция. Еще два места оружия пришло. Сейчас пойду получать.

Нейман. Дайте-ка квитанцию сюда, лучше я пойду.

Дора. Студенту нельзя, вас арестуют вместе с оружием.

Берл (угрюмо). А я на что?.. Я пойду…

Александр. Нейман может переодеться.

Дора. Да и я тоже переоденусь. Рабочий, студент или такая, как я сейчас, легко вызовут подозрения, а я так разряжусь, что за дочку губернатора примут… Рядом дамочка одна живет, актриса, обещала меня одеть.

Нейман. А все-таки лучше бы я пошел.

Дора. Нет, я лучше проделаю… Это надо тонко, спокойненько, непринужденно — следят везде страшно, — и у вас не выйдет. (Уходит. Берл за ней.)

Нейман. Что ж, идем и мы. (Берет фуражку.)

Александр сидит мрачный, не двигаясь с места.

(Подходит к нему, кладет на его плечи руку.) Ты ж чего это?

Александр (говорит не сразу). Скверно мне.

Нейман. А, опять ты за свою дудку?

Александр. Когда ж тоска!

Нейман. И найдет время хныкать!

Александр. Скажи сам: какая я ей пара?

Нейман. Отчего ж? Пара не плохая… Во всяком случае, это она сама лучше знает.

Александр (мрачно, с расстановкой, глядя себе под ноги). Вот в том-то и дело, что она не знает! Меня она совсем не знает… и видит во мне совсем не того, что я на самом деле собой представляю.

Нейман. Дора, я полагаю, кое-что в людях смыслит.

Александр (внезапно оживляясь). Но я запутал ее!.. Я подменил ей себя!.. Ну чего там скрывать! Разве я борец? Разве я гожусь на что-нибудь крупное?.. Да ведь ничего подобного! Я человек слабый, я дряблый человек… Бороться, ходить около опасности, рисковать собой — своей свободой, жизнью — я на это совершенно не способен.

Нейман (добродушно). А только и делаешь, что рискуешь собой… Пусть у тебя сейчас обыск сделают, и ты ого-го-го где очутишься!

Александр. Рискую… А чего это мне стоит?.. Вот Дора: в самых опасных делах, в самых страшных местах — и делает все спокойно, легко, просто… А когда увлечена, когда говорит на собраниях, она вся — огонь… Ты думаешь, кто завоевал сахарные заводы? Кто зажег рабочих и заставил со слезами энтузиазма вотировать забастовку?.. Она… Она!.. Она всю себя отдает, всю душу свою, все свое сердце… А я… а я всегда с оглядкой. Я в страхе.

Нейман (серьезно). Мне кажется, Александр, у тебя это просто какой-то особый род неврастении — поклепы на себя возводить… Немножко и я тебя знаю, а кое-что я от Доры слыхал… Ведь, кажется, именно мужество твое и покорило ее, твоя отвага…

Александр. Да… отвага… знаю… я это знаю!.. И в этом именно и все несчастье, что отвага… Она увидела во мне человека отважного, сильного, самоотверженного… А самоотверженного человека — ну чего скрывать! — самоотверженного человека она увидела во мне… случайно… по ошибке… потому что… ну просто потому, что я обманул ее…

Нейман. Э, да это, брат, ты, кажется, зазнаешься: не тебе обмануть Дору.

Александр (с горячностью). Обманул!.. Говорю тебе: обманул! Невольно и бессознательно… И самого себя обманул… Пойми ты: при Доре дух мой возвышался, я как-то заражался от нее, становился смелым, энергичным… Потом Манус приехал. Он был такой необычайный… Что-то чувствовалось в нем высокое, огненное… От его вулкана упала искра и в мою душу, и… я тоже затлелся… А в сердце у меня в то время была мука, я считал, что Дора не любит меня, мне жизнь была не в радость, были моменты полного отчаяния, и мелькала даже мысль покончить с собой… Черт с ней, с жизнью!.. И я не рисовался, я не рисовался и не лгал, я, может быть, никогда не был таким искренним, как в ту минуту, когда говорил, что готов на все, что хочу опасности, хочу казни!.. Я был так возбужден… Это было какое-то расстройство… И я верил, что хочу казни… В ту минуту я действительно хотел ее…