Семь женщин - Ребекка Миллер

По воскресеньям после церкви к Фэй заходили ее подруги с мужьями попить холодного чая. Они сидели в полутемной гостиной, болтали ни о чем и прислушивались к воплям детишек или к тому, как Делия орет на них. Из окна им было видно, как Делия подбегает к детям, кого-то берет на руки, кого-то хватает за шиворот, призывает к порядку и велит не выходить из гаража. Ей хотелось дать Фэй покой в воскресенье. Гости смотрели на Делию, а Фэй смотрела на гостей. В такие моменты она улыбалась, не разжимая губ, и качала головой, а кто-нибудь из ее друзей говорил:

— Фэй Лундгрен, ты святая.

Как-то раз Делия вошла в гараж после работы и увидела Фэй, которая мыла суповую тарелку губкой. Пол был влажный, у стены молчаливым упреком стояла швабра.

— Что ты делаешь? — спросила Делия.

— А ты как думаешь, что я делаю? — весело спросила Фэй.

— Я всегда прибираю по вечерам, — сказала Делия.

— Я просто подумала, что могла бы тебе помочь. Тут давно надо было основательно прибраться!

В это мгновение Делия поняла, что Фэй ненавидит ее за тот случай в школе, когда мальчишки стащили с нее трусы. Ей хотелось сказать: «Не стоит показывать, что ты лучше меня. Да, ты лучше, и успокойся. Черт, да посмотри на меня!» Но она ничего не сказала. Вышла из гаража и курила, пока не услышала, как Фэй хлопнула дверью, через которую из гаража можно было пройти в дом.

Той ночью Делия долго смотрела на спящих детей. Наконец из ее глаз полились слезы. Она плакала не из-за детей. Теперь она понимала, что они справятся, переживут ее уход от Курта. Повод для слез был совсем другой — она лишилась могущества. Делия всегда сознавала собственную силу — даже, когда жила с Куртом. А теперь ей приходилось жить с постоянным чувством неуверенности. У нее все время сосало под ложечкой и потели ладони. Ей казалось, что она все делает, как человек, который ничего собой не представляет. Годы, прожитые с Куртом, изменили ее, а она этого не успела заметить. Просто не обращала на это внимания. Она считала себя сильной, способной вынести все на свете. Теперь Курта рядом не было, сражаться стало не с кем, и ей пришлось лицом к лицу столкнуться с правдой о себе, увидеть, во что она превратилась. В рваную тряпку. И что самое паршивое — она тосковала по мужу. Ей не хватало воскресного утра, когда они нежились под одеялом, смотрели телевизор и тихонько разговаривали. Лоскутки спокойствия, благодаря которым держался их брак, соединились в сознании Делии в полотно без швов. Ей до боли не хватало Курта. Но стоило притронуться кончиком языка к жевательной резинке, которой она залепляла дырку между зубами, и она вспоминала, как в восемь лет Джон замахнулся кулаком на Мэй.

Неряшливый сын поварихи каждый день приходил в кафе и обедал бесплатно. Его звали Майлерт. Через пару недель Делия стала подавать ему горячий сэндвич с сыром и кока-колу, не спрашивая, чего он хочет. У Майлерта было худое длинное лицо, темные брови и торчащий кадык. Мышцы лежали у него под кожей, словно стальные стержни. У него не было ни грамма лишнего веса. Под ногтями у него вечно чернела грязь, даже когда руки были чистые. Он работал в городе, в гараже. Как-то раз, когда Делия поставила перед ним тарелку и стакан, он посмотрел на нее, прищурившись. Его глаза зловеще сверкали.

— Слушай, Делия, — сказал Майлерт, — давай я тебя как-нибудь прокачу, а?

Делия едва заметно улыбнулась.

— Я отличный водитель, — добавил Майлерт и пискляво, нервно рассмеялся.

— И куда же ты меня прокатишь, псих? — спросила Делия, подбоченясь. На миг она задумалась, не заехать ли Майлерту хорошенько. «Кулаком бы врезать ему в кадык», — мелькнула мысль.

— Ну, я не знаю. Хе-хе. Куда-нибудь. В кино сходить можно. Но это получится вроде свидания. Хе-хе.

— Заезжай за мной после работы. Я заканчиваю в шесть.

Майлерт был сражен. Он несколько секунд молчал.

— Ну, тогда я подскочу в восемь — полдевятого, да? — Снова захихикал он, как тринадцатилетний маньяк.

«Черт, что же я делаю?» — подумала Делия.

Когда она вышла из кафе, он ее ждал. Она забралась в кабину грузовика.

— Куда хочешь проехаться? — спросил Майлерт.

— Не знаю. Все равно.

Майлерт вывел грузовик из города и повел по дороге, которая несколько миль подряд была абсолютно прямой. Во все стороны, насколько хватало глаз, простиралась красная пустыня.

— Стоп, — сказала Делия.

Майлерт нажал педаль тормоза и остановил машину на обочине. Делия повернула голову и посмотрела на него. От него пахло потом, жиром и сигаретами. Делия расстегнула молнию на его джинсах. Стоило ей прикоснуться к нему, на его физиономии появилось блаженство. Как раз в то мгновение, когда Майлерт был близок к оргазму, мимо с ревом промчался тяжелый грузовик. Потом Делия стала рыться в сумочке. Она искала бумажные платочки, чтобы вытереть руки.

— Отвези меня к моей машине, — сказала она. — Мне детей пора ужином кормить.

Майлерт высадил Делию около кафе, где стояла ее машина.

— Моя мать на этой неделе по ночам работает в больнице, — сообщил Майлерт. Он стал спокойнее, чем обычно.

— Слушай, Майлерт, — сказала Делия. — Ты мне не бойфренд, понял?

— Да понял, понял, черт.

— Так что мне совсем не важно, какое там у твой мамочки расписание.

Она стояла около грузовика, щурясь от яркого света фар.

— Угу, — кивнул Майлерт. — Просто я подумал…

— А ты не думай, — сказала она и захлопнула дверцу.

Майлерт завел мотор. Делия похлопала ладонью по капоту грузовика, села в свою раскаленную «тойоту» и включила зажигание. По радио звучала песня. «В синих джинсах нынче, в синих джинсах нынче, в синих джинсах нынче девочка моя». Делия немного посидела и послушала песню. Пел Нед МакДэниел.

Возле остановки люди стали в ряд,Каждый из прохожих устремляет взгляд.Господи помилуй, пропадаю я…В синих джинсах нынче девочка моя…

Делию словно током ударило. Она сидела за рулем и смотрела, как солнце садится над городишком Уай, штат Аризона.

— Я вернулась, — проговорила она, надавив педаль газа. — Я вернулась, черт побери.

Луиза

I

Луиза Карло стояла у окошка на захламленном чердаке дома ее родителей и смотрела вниз, на отца. Дерк Карло поджаривал гамбургеры на решетке для барбекю. Он стоял неподвижно и смотрел прямо перед собой. Мать Луизы, Пенни, вышла из дома с тарелкой, на которой лежали нарезанные лук, помидоры и булочки. Поставив тарелку на скамью, она замерла рядом с мужем. Некоторое время она смотрела на барбекю, потом легонько толкнула Дерка в бок и, прищурившись, перевела взгляд на чердачное окно. Луиза чуточку попятилась, чтобы мать ее не увидела.

— Ты с ней поговорил? — спросила Пенни.

— Она не слишком разговорчива, — ответил Дерк.

— Со мной она говорить не станет.

— Она вообще не разговаривает.

— С тобой могла бы поговорить.

— Ничего она мне не сказала.

— Как думаешь, почему она вернулась домой?

— Из-за Самуила этого, наверное.

— О… — Пенни плюхнулась на скамью. — Надеюсь, с ней все в порядке.

— Все с ней будет нормально. Луиза у нас молодец.

— Есть вещи, которые человеку трудно принять, — сказала Пенни.

— Знаю, — сказал Дерк и осторожно приподнял гамбургер, чтобы посмотреть, хорошо ли он поджарился снизу. В эту минуту он думал о том, что все женщины в его семействе слегка больные на голову.

По утрам Дерк Карло всегда съедал яичницу из трех яиц. Одним из самых ярких детских воспоминаний Луизы было такое: Пенни жарит отцу яичницу с пятью ломтиками бекона. Дерк сидит за столом, читает газету, и его большая рука лежит на красной клетчатой скатерти, как спящий зверь. В восемь пятнадцать он уходил в свой мясной магазин. Когда Луиза была маленькая, она упрашивала отца, чтобы он взял ее с собой. В магазине она завороженно наблюдала за тем, как отец режет телятину или говяжью вырезку, готовит фарш и протягивает покупательницам мясо, завернутое в мягкую вощеную бумагу. Еще в то время Луиза чувствовала, что все эти дамочки неровно дышат к ее отцу. Женщины из округа Датчесс слетались в мясной магазин Карло, будто осы. Разодетые в пух и прах — и все только для того, чтобы перемолвиться словечком с этим здоровенным, как бык, мясником. Дерк был ростом шесть футов, пять дюймов, и белый фартук с трудом охватывал его могучую грудь. Как бы то ни было, он словно бы не замечал отчаянных любовных сигналов, которые подавали ему все эти женщины. За все свои старания они могли получить от него только лишнюю отбивную в вощеной бумаге. «Не начинай того, чего не сумеешь закончить» — так звучало одно из излюбленных высказываний Дерка. Просто он любил жену, вот и все.

Пенни была натуральной блондинкой. У нее были широкие бедра, тонкая талия и оспинки на лице. Она слегка шепелявила. Ее щеки покрывал легкий пушок, как у персика, и от этого ее лицо казалось слегка затуманенным. Ей было непросто жить на свете. Она всегда переживала, не сделала ли что-нибудь не так, и могла несколько недель ругать себя, если у испеченного для гостей пирога получалась слишком жесткая корочка. Ее отец был вышибалой, большим человеком в городе, и он постоянно эксплуатировал дочь, пользуясь ее добротой. Она уже несколько лет была замужем, а он все еще требовал, чтобы Пенни готовила обед для него и ее брата, чтобы подвозила его домой после игры в гольф и делала для него покупки. Пенни была ковриком, о который вытирают ноги. Она была прекрасной, хлопотливой матерью и всегда посещала детские спортивные мероприятия, хотя у Луизы совершенно не было способностей ни к одному из видов спорта. Как-то раз, во время игры в софтбол, Пенни нигде не могла увидеть дочку. Ее не было даже на обычном месте — на скамейке запасных, и Пенни пошла ее искать. Наконец она обнаружила свою светловолосую хрупкую дочурку за оградой поля. Луиза лепила пирожки из глины и напевала себе под нос.