Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной - Белла Ахмадулина

1952

ПРЕКРАТИМ ЭТИ РЕЧИ НА МИГ…

Прекратим эти речи на миг,пусть и дождь свое слово промолвити средь тутовых веток [42]немыхочи дремлющей птицы промоет.

Где-то рядом, у глаз и у щёк,драгоценный узор уже соткан —шелкопряды мотают свой шелкна запястья верийским красоткам[43].

Всё дрожит золотая блесна,и по милости этой погодытак далекая юность близка,так свежо ощущенье свободы.

О, ходить, как я хаживал, впредьи твердить, что пора, что пора ведьв твои очи сквозь слезы смотретьи шиповником пальцы поранить.

Так сияй своим детским лицом!Знаешь, нравится мне в этих грозах,как стоят над жемчужным яйцомаистихи в затопленных гнёздах.

Как миндаль облетел и намок!Дождь дорогу марает и моет —это он подает мне намёк,что не столько я стар, сколько молод.

Слышишь? — в тутовых ветках немыхголос птицы свежее и резче.Прекратим эти речи на миг,лишь на миг прекратим эти речи.

1953

НА НАБЕРЕЖНОЙ

Я в семь часов иду — так повелось —по набережной, в направленье дома,и продавец лукавый папиросмне смотрит вслед задумчиво и долго.

С лотком своим он на углу стоит,уставится в меня и не мигает.Будь он неладен, взбалмошный старик!Что знает он, на что он намекает?..

О, неужели ведомо ему,что, человек почтенный и семейный,в своем дому, в своем пустом дому,томлюсь я от чудачеств и сомнений?

Я чиркну спичкой — огонек сыройвозникнет. Я смотрю на это тленье,и думы мои бродят над Курой,как бы стада, что ищут утоленья.

Те ясени, что посадил Важа,я перенес в глубокую долину,и нежность моя в корни их вошлаи щедро их цветеньем одарила.

Я сердце свое в тонэ[44] закалил,и сердце стало вспыльчивым и буйным.И всё ж порою из последних силтянул я лямку — одинокий буйвол.

О старость, приговор твой отмении детского не обмани доверья.Не трогай палисадники мои,кизиловые не побей деревья.

Позволь, я закатаю рукава.От молодости я изнемогаю —пока живу, пока растет трава,пока люблю, пока стихи слагаю.

1956

МЕТЕХИ[45]

Над Метехи я звезды считал,письменам их священным дивился.В небесах, как на древних щитах,я разгадывал знаки девиза.

Мне всегда объясняла одноэта клинопись с отсветом синим —будто бы не теперь, а давно,о Метехи, я был твоим сыном.

Ты меня создавал из ребра,из каменьев твоих сокровенных,и наказывал мне серебране жалеть для нарядов военных.

Пораженный монгольской стрелой,я дышал так прощально и слабопод твоей крепостною стеной,где навек успокоился Або [46].

За Махатской горой [47]много днейты меня окунал во туманы,колдовской паутиной твоейврачевал мои бедные раны.

И, когда-то спасенный тобой,я пришел к тебе снова, Метехи.Ворожи над моей головой,обнови золотые доспехи.

Одари же, как прежде, меняЙорским [48]облаком и небесами,подведи под уздцы мне коня,чтоб скакать над холмами Исани [49].

А когда доскажу все словаи вздохну так прощально и слабо,пусть коснется моя головаголовы опечаленной Або.

1958

«Две округлых улыбки — Телети и Цхнети…»

Две округлых улыбки — Телети и Цхнети [50],и Кумиси и Лиси [51]— два чистых зрачка.О, назвать их опять! И названия этизатрудняют гортань, как избыток глотка.

Подставляю ладонь под щекотную каплю,что усильем всех мышц высекает гора.Не пора ль мне, прибегнув к алгетскому камню,высечь точную мысль красоты и добра?

Тих и женственен мир этих сумерек слабых,но Кура не вполне обновила волнуи, как дуб, затвердев, помнит вспыльчивость сабель,топот конских копыт, означавший войну.

Этот древний туман так не полон — в нём стрелымногих луков пробили глубокий просвет.Он и я — мы лишь известь, скрепившая стенывкруг картлийской столицы на тысячу лет.

С кем сражусь на восходе и с кем на закате,чтоб хранить равновесье двух разных огней:солнце там, на Мтацминде [52], луна на Махате [53],совмещенные в небе любовью моей.

Отпиваю мацони [54], слежу за лесами,за небесами, за посветлевшей водой.Уж с Гомборской горы [55]  упадает в Исанипервый луч — неумелый, совсем молодой.

Сколько в этих горах я камней пересилил!И тесал их и мучил, как слово лепил.Превозмог и освоил цвет белый и синий.Теплый воздух и иней равно я любил.

И еще что я выдумал: ветку оливыя жестоко и нежно привил к миндалю,поместил ее точно под солнце и ливни.И все выдумки эти Тбилиси дарю.

1958

ПО ПУТИ В СВАНЕТИЮ[56]

Теперь и сам я думаю: ужелипо той дороге, странник и чудак,я проходил?Горвашское ущелье [57],о, подтверди, что это было так.

Я проходил. И детскую прилежностьтвоей походки я увидел.Тыза мужем шла покорная, —но нежность,сиянье нежности взошло из темноты.

Наши глаза увиделись.Ревнивовзглянул твой муж.Но как это давнослучилось.И спасла меня равнина,где было мне состариться дано.

Однако повезло тому, другому, —не ведая опасности в пути,по той дороге он дошел до дому,никто не помешал ему дойти.

Не гикнули с откоса печенеги,не ухватились за косы твои,не растрепали их.Не почернелиглаза твои от страха и любви.

И, так и не изведавшая муки,ты канула, как бедная звезда.На белом муле, о, на белом мулев Ушгули [58] ты спустилась навсегда.

Но всё равно — на этом перевалеликует и живет твоя краса.О, как лукавили, как горевалиглаза твои, прекрасные глаза.

1958