Николай I - Дмитрий Олейников

После знакомства с достопримечательностями Парижа Николай и Михаил отправились обратно в Россию. Больше всех радовалась возвращению великих князей Мария Фёдоровна: первый самостоятельный вылет птенцов из гнезда заканчивался благополучно. Она готовилась вновь принять сыновей под свою опеку, и письма её были исполнены новых планов: «Я с удовольствием усмотрела отъезд любезнейших сыновей моих великих князей из Парижа, где время их пребывания, будучи большей частию занято предметами, до военной службы касающимися, слишком мало позволяло им помышлять об усовершенствовании познаний. Всякий молодой человек имеет нужду отделять некоторое время для собственных своих мыслей и приумножения своих сведений и утверждения в приобретённых познаниях и правах, ибо, по сохраняемому мною всегда в памяти замечанию, тот, кто вперёд не двигается в учении, отступает назад».

Всё это означало, что в Петербурге Николая вновь ждало учение, пусть уже не такое жёсткое и плотное: оно постоянно прерывалось парадами, балами, праздниками, маскарадами. Общение с Коновницыным и Паскевичем оказало влияние на успехи великого князя именно в военных науках. В начале 1815 года Николай написал по заданию Оппермана весьма удачный трактат о возможной (в то время — чисто теоретически) войне против соединённых сил Пруссии и Польши. Учитель не только восхитился знаниями и тактическими способностями великого князя, но и поинтересовался: не изучал ли тот написанных на эту тему работ какого-нибудь «настоящего» генерала? В апрельском отчёте наставник отметил «блестящие военные способности» великого князя, «преимущественно состоящие в таланте верно судить о военных действиях»[56].

А весной 1815 года начался отчаянный период Ста дней сбежавшего из ссылки на Эльбу французского императора. Наполеон будто дал Николаю ещё один шанс отличиться: он вернул себе верховную власть, что стало поводом к новой войне. Русская армия вновь отправилась в поход во Францию, и вновь Мария Фёдоровна провожала сыновей длинным и сентиментальным напутственным письмом: «Мои добрые дети, просите у Всевышнего, чтобы на поле битвы вас не покидала вера в милость и оборону Божью, которая покроет вас своим щитом… Исполняйте свой долг, покажите себя без страха и без упрёка, но в то же время не будьте безрассудны: тот, кто без размышления кидается в опасность, не приобретает через это более уважения, а между тем нередко погружает в отчаяние свою бедную мать и целое семейство»[57].

Однако на войну они опять опоздали: Наполеон был разгромлен при Ватерлоо, отрёкся от престола и снова был сослан.

Зато успели на грандиозный смотр союзных армий в Вертю, устроенный монархами-победителями перед возвращением русской армии на родину. Смотр этот во многом оказался для Николая и Михаила поворотной точкой в жизни. Во-первых, незадолго до него с ними наконец-то окончательно расстался «сердечно любимый папа» Ламздорф. Обласканный и награждённый императором Александром, он был отправлен из Франции назад, в Россию. Во-вторых, на смотре в Вертю великие князья впервые прошли с обнажёнными шпагами во главе прославленных боевых полков. Рослый Николай командовал гренадёрской бригадой; ловкий Михаил — конной артиллерией. Это было для них своего рода обрядом инициации, да к тому же таким неповторимо грандиозным и торжественным.

«Ясное небо и лучи солнца, отражаемые оружием, придавали зрелищу необыкновенный блеск, — писал очевидец, — все были так поражены величественным зрелищем, что когда, взъехав на <гору> Монтеме, взглянули на армию, то произошло невольное молчание: казалось, каждый гордился быть русским. Сигналы для командования делаемы были пушечными выстрелами из орудия, стоявшего на Монтеме. Первый выстрел возвестил прибытие Государя. Войска взяли ружья на плечо. По второму сделали на караул. Громкое "Ура!" раздалось по рядам, заиграла музыка, загремели барабаны и трубы. По третьему выстрелу взяли на плечо и построились в батальонные колонны, а по четвёртому вся армия начала строить каре. <…>

Государь спустился с горы, при радостных криках объехал весь каре и остановился в середине. Армия прошла церемониальным маршем мимо Его Величества: сперва гренадёры, потом линейная пехота, за нею конница и конная резервная артиллерия. <…> После этого государь возвратился на Монтеме, а войска встали в тот же боевой порядок, в котором были с самого начала, и по пушечному выстрелу сделали на караул. Снова загремела музыка и барабаны, снова "Ура!" наполнило воздух»[58].

Генерал Ермолов, первый воинский начальник Николая, увидел за внешней красотой военной силы особый политический смысл. «Такие превосходные войска и столь страшные силы заслуживают внимания, — записал он в дневнике. — Какого не успеешь подписать трактата при таком числе негоциаторов, и какой министр не покажется красноречивым!»[59]

С тех пор слаженный парад стал для Николая символом твёрдой и уверенной в себе власти, демонстрацией победоносной силы, зрелищем, воплощавшим торжество «воли Провидения»[60].

Двадцать третьего октября 1815 года на большом парадном обеде в Берлине собрались члены русской императорской и прусской королевской семей. В разгар торжества король Фридрих Вильгельм вместе с императором Александром поднялись со своих мест и провозгласили здоровье помолвленных — великого князя Николая Павловича и принцессы Шарлотты. Большой зал, где пировали офицеры гостившего в Берлине русского гренадёрского полка, взорвался восторженными восклицаниями.

На следующий день высочайшие гости направились в мавзолей королевы Луизы и здесь, как сообщает осведомлённый биограф, «Шарлотта приняла молчаливый, но священный обет стать для Николая тем же, кем её мать, Луиза, была для прусского короля: поддержкой и опорой до последнего дыхания».

Ещё через день Николай и Шарлотта открывали вальсом бал в здании Оперы, и высший свет любовался молодой и красивой парой. Следом — ещё один бал, для «бюргеров», то есть для горожан Берлина, и на нём Николай «покорил все сердца — Шарлотте они принадлежали давно!»[61].

Было условлено, что торжественное бракосочетание состоится, как только девятнадцатилетний великий князь Николай достигнет двадцати одного года, возраста, позволяющего вступить в брак. Для проверки чувств и подготовки к свадьбе помолвленным предстояло прожить порознь ещё год и восемь месяцев. Между молодыми людьми завязалась переписка — глубоко личная и настолько нежная и романтическая, что Николай берёг её тщательнее многих своих ценностей. Много позже, во время трагического пожара Зимнего дворца в 1837 году, Николай скажет: «Оставьте, пусть всё сгорит, достаньте мне только из моего рабочего кабинета портфель с письмами, которые моя жена писала мне, бывши моею невестой»[62]. Трогательная откровенность этих писем понятна по строкам, написанным Николаем в день его отъезда в Россию 5 ноября 1815 года: «Моё единственное утешение, моё единственное истинное счастье, думайте обо мне так часто, как я думаю о Вас, и любите, если можете, того, кто есть и будет на всю Вашу жизнь Вашим верным Николаем»[63].