Князь Пустоты. Книга третья. Тысячекратная Мысль - Р. Скотт Бэккер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Это… это невероятно, Акка! Все Три Моря поверят ему!»
«Или сгорят».
Сознание того, какой ужас вскоре будут вызывать посланцы Завета, доставляло мрачное удовлетворение. Столетиями над ними смеялись. Столетиями они терпели презрение и даже оскорбления, которыми джнан награждал отверженных. Но теперь… Месть – сильный наркотик. И он побежит по венам адептов Завета.
«Да! – воскликнул Наутцера. – Именно потому мы не должны забывать о важном. Уничтожить Консульт нелегко. Он попытается убить Анасуримбора, несомненно».
«Несомненно», – согласился Ахкеймион, хотя по какой-то причине мысль об убийстве ему в голову не приходила.
«Значит, прежде всего, – продолжал Наутцера, – ты должен всеми силами его защитить. Никто не должен навредить ему!»
«Воину-Пророку моя защита не нужна».
«Почему ты так его называешь?»
Да потому что никакое другое имя ему не подходит, подумал Ахкеймион. Даже Анасуримбор. Но что-то – возможно, глубокая неуверенность – заставляло его молчать.
«Ахкеймион! Ты всерьез считаешь этого человека пророком?»
«Я не знаю, что и думать… Слишком много всего произошло».
«Не время для сентиментальных глупостей!»
«Перестань, Наутцера. Ты не видел этого человека».
«Нет, не видел… но увижу».
«Что ты хочешь сказать?»
Собрат по школе Завета прибудет сюда? Эта мысль встревожила Ахкеймиона. Мысль о том, что другие адепты увидят его… унижение.
Но Наутцера пропустил вопрос мимо ушей.
«А что наши братья из школы Багряных Шпилей думают обо всем этом?»
В его тоне звучала саркастическая насмешка, но она была вымученной, почти болезненной.
«На совете Элеазар походил на человека, чьих детей только что продали в рабство. Он не мог заставить себя посмотреть на меня, не то что спросить о Консульте. Он слышал, какой разгром я учинил в Иотии. Думаю, он меня боится».
«Он придет к тебе, Ахкеймион. Рано или поздно он придет».
«Пусть приходит».
Каждую ночь предъявляются счета и должников призывают к ответу. Теперь все будет исправлено.
«Здесь нет места мщению. Ты должен обращаться с ним как с равным, держать себя так, словно тебя никогда не похищали и не пытали. Я понимаю, как ты жаждешь возмездия, но ставки!.. Ставки в этой игре так высоки, что перевешивают месть! Ты это понимаешь?»
Как понимание справится с ненавистью?
«Я все понимаю, Наутцера».
«А Анасуримбор? Что Элеазар и остальные думают о нем?»
«Они хотят, чтобы он был самозванцем, – это я знаю. А что они о нем думают, я понятия не имею».
«Ты должен внушить им, что Анасуримбор наш. Ты должен убедить их, что случившееся в Иотии – детская игра по сравнению с тем, что будет, если они попытаются его схватить».
«Воина-Пророка схватить невозможно. Он… он вне этого. – Ахкеймион попытался взять себя в руки. – Но его можно купить».
«Купить? Что ты хочешь сказать?»
«Он хочет получить Гнозис, Наутцера. Он – один из Немногих. И если я ему откажу, боюсь, он обратится к Багряным Шпилям».
«Один из Немногих? И как давно ты это знаешь?»
«Некоторое время…»
«И ты ничего не сказал! Ахкеймион… Акка… Я думал, что могу на тебя положиться!»
«Как я полагался на тебя в отношении Инрау?»
Долгая пауза, чувство вины и обвинение. Во мраке Ахкеймиону показалось, что он видит мальчика: тот смотрел на своего учителя в страхе и ожидании.
«К несчастью, все вышло неудачно, признаю, – сказал Наутцера. – Но события подтвердили мою правоту, не так ли?»
«Я предупреждаю тебя первый и последний раз! – прохрипел Ахкеймион. – Ты понимаешь?»
Как он это делает? Как долго можно вести две войны: одну – за весь мир, вторую – с самим собой?
«Но я должен знать, что тебе можно доверять!»
«Что ты от меня хочешь услышать? Ты не видел его! Пока не увидишь, не узнаешь».
«Что нужно узнать? Что?»
«То, что он – единственная надежда мира. Поверь мне, он больше чем простое знамение! И он станет гораздо сильнее, чем любой колдун».
«Сдержи свои страсти! Ты должен рассматривать его как орудие Завета! Не более и не менее. Мы должны получить его!»
«Даже ценой Гнозиса?»
«Гнозис – наш молот. Наш! Только подчинившись…»
«А Шпили? Если Элеазар предложит ему Анагог?»
Замешательство, гнев и отчаяние.
«Это безумие! Пророк, который ради колдовства натравит одну школу на другую? Пророк-колдун? Шаман?»
За этими словами последовала тишина, полная бесплотной кипящей ярости, как всегда бывало в таких диалогах, словно мир всем своим весом восставал против самой их возможности. Наутцера прав – это безумие. Но понимает ли он безумие поставленной перед Ахкеймионом задачи? С вежливыми словами и дипломатическими улыбками он должен обхаживать тех, кто истязал его! Более того, он должен улестить и завоевать человека, похитившего его единственную любовь… Ахкеймион подавил ярость, закипавшую в сердце. В Карасканде из его незрячих глаз выкатились две слезы.
«Ладно! – отчаянно и безнадежно воскликнул Наутцера. – Пусть за это с меня спустят шкуру… Открой ему Малые Напевы, денотарии и прочее. Обмани его пустяками и заставь думать, что выдал самые большие наши секреты».
«Ты так ничего и не понял, Наутцера? Воина-Пророка нельзя обмануть!»
«Любого человека можно обмануть, Ахкеймион. Любого».
«Разве я сказал, что он человек? Ты не видел его! Подобных ему нет, Наутцера! Я уже устал это повторять!»
«Так или иначе, ты должен приручить его. От этого зависит исход нашей войны. От этого все зависит!»
«Ты должен поверить мне, Наутцера. Им нельзя обладать. Он… – В голове Ахкеймиона вдруг всплыл нечеткий образ Эсменет. – Он сам обладает».
На холмах в изобилии паслись стада, принадлежавшие врагам, и Люди Бивня возрадовались, ибо голод был нестерпим. Коров они зарезали для пира, быков принесли во всесожжение жестокосердому Гилгаоалу и остальным Ста богам. Они набивали желудки до рвоты, затем снова бросались на еду. Они напивались до бесчувствия. Многие преклоняли колена перед знаменем Кругораспятия, которое реяло везде, где собирались люди. Они рыдали, глядя на изображение, и не верили тому, что произошло. Компании гуляк шатались в темноте и кричали: «Мы ярость богов!» Они обнимались, ощущая себя братьями, поскольку вместе прошли огонь. Больше не было ни ортодоксов, ни заудуньяни.
Они снова стали айнрити.
Конрийцы, воспользовавшись чернилами, взятыми в кианских скрипториях, рисовали на внутренней стороне локтя круги, пересеченные косым крестом. Туньеры и тидонцы каленными в огне костров ножами вырезали на плечах по три Бивня – по одному за каждую великую битву, – украшая себя шрамами на манер скюльвендов. Галеоты, айноны – все покрывали тела разными знаками своего перерождения. Только нансурцы не разделяли общего увлечения.
Рота агмундрменов нашла в холмах штандарт падираджи и принесла Саубону, а тот наградил солдат тремя сотнями кианских акалей. Во дворце Фама устроили импровизированный ритуал: князь Келлхус срезал шелк с ясеневого древка и бросил на пол перед своим креслом. Он встал подошвами сандалий на изображение не то льва, не то тигра и заявил:
– Все символы и священные знаки наших врагов да будут повергнуты к моим ногам!
Два дня пленники из фаним трудились на поле битвы, складывая тела своих мертвых сородичей у стен Карасканда. Бесчисленные птицы-падальщики мешали им, заслоняя небо, как стаи саранчи. Несмотря на обилие трупов, они дрались за добычу, словно чайки за рыбу.
Люди Бивня продолжали пировать, хотя многие заболели, а около сотни воинов умерли от переедания после голода, как сказали врачи-жрецы. Затем, на четвертый день после битвы на полях Тертаэ, пленников согнали в один длинный караван, раздев донага в знак унижения. Толпу фаним нагрузили всем, что удалось награбить в лагере и на поле битвы: бочонками золота и серебра, зеумскими шелками, брусками ненсифонской стали, мазями и маслами из Сингулата. Затем их кнутами и плетьми погнали через Роговые Врата, через весь город к Калаулу, где бо́льшая часть Священного воинства встретила их насмешками и восторженным улюлюканьем.
Пленных по двадцать человек подводили к черному дереву Умиаки, где на простом табурете восседал Воин-Пророк, ожидая молений о пощаде. Тех, кто падал на колени и отрекался от Фана, тащили к поджидавшим работорговцам. Тех, кто не делал этого, убивали на месте.
Когда все было кончено и алое солнце легло на темные холмы, Воин-Пророк опустился на колени, прямо в кровь врагов. Он приказал своим людям подойти к нему и на лбу каждого кровью фаним начертал знак Бивня.
Даже самые суровые солдаты рыдали от восторга.
«Эсменет принадлежит ему…»
Как все ужасающие мысли, эта обладала собственной волей. Она вползала в мозг и выползала из него, то удушающая, то неподвижная и холодная. Несмотря на бесконечное повторение, она походила на неотложное дело, о котором слишком поздно вспомнили. Она одновременно призывала к оружию и мрачно напоминала о том, что все тщетно. Ахкеймион не просто потерял Эсменет – он потерял ее из-за него.
