Два мира - Эльза Вернер

— Родословное дерево в наши дни не имеет большого значения, — заметил Зигварт, — сейчас властвует капитал. С одной стороны — миллион, а с другой — графская корона, это вполне современно.

В словах архитектора звучало с трудом скрываемое презрение. Но Клаудиус, видимо, находил подобный образ действий в порядке вещей и утвердительно кивнул головой.

— Да, многое на свете изменилось, — сказал он, собираясь с силами для новой тирады, но вдруг заметил вошедшего в сад незнакомца и чуть не подпрыгнул от изумления.

Незнакомец поклонился и спросил:

— Где я могу видеть господина Зигварта?

— Это я, — вставая, проговорил архитектор.

Больше он не успел ничего сказать, потому что Клаудиус бросился к пришедшему и рассыпался перед ним в любезностях.

— А, мистер Вильям! Я уже имел честь познакомиться с вами. Вы ищите нашего архитектора? Позвольте мне познакомить вас.

— Меня зовут Вильям, — обратился американец к Зигварту, не обращая внимания на бургомистра, но от него не так легко было отделаться.

— Я не понял ваших намерений. Если бы я только мог предположить, что вы желаете переговорить с господином Зигвартом…

— Да, и наедине, — решительно ответил Вильям.

— О, я не хочу вам мешать.

Бургомистр, однако, не двинулся с места, пока Зигварт не пригласил американца в свою комнату, извинившись перед Клаудиусом, который с мучительным любопытством посмотрел вслед уходившим, не решаясь следовать за ними после такого решительного отпора.

— Как много говорит этот господин! — заметил американец, входя в дом.

— К сожалению, это у него хроническое. Пожалуйста, направо, мистер Вильям.

Он ввел американца в свой мезонин, состоявший из двух комнат. Одна служила ему кабинетом и выходила окнами в сад. Это была большая, довольно низкая комната, обставленная старинной мебелью госпожи Герольд. Под одной стеной стоял большой диван со столом и стульями, у противоположной — два шкафа с книгами и папками с чертежами, а у окна — большой письменный и чертежный столы.

Американец сел на диван и внимательно огляделся.

— Мне кажется, в этом городе все очень любопытны, — заговорил он. — Или иностранцы здесь — большая редкость? До самого вашего дома за мной шел какой-то высокий человек с большой саблей. Вон он стоит у калитки сада, как часовой.

Поняв, в чем дело, Зигварт едва удержался от улыбки.

— Это был почетный караул, вся вооруженная власть Эберсгофена, наш полицейский Томас. Он всегда ходит с большой саблей, но еще никому не причинил ею зла.

— Здесь в этом нет никакой необходимости, — презрительно заметил американец. — Эберсгофен — такой маленький город.

— Да, с Нью-Йорком ему, разумеется, не сравниться, — с сердцем ответил архитектор, — но в нем есть, по крайней мере, одна достопримечательность, а именно новая ратуша.

— Я уже видел ее, — кивнул головой иностранец.

— И увидев, покачали головой. Позвольте выразить вам свое уважение, мистер Вильям, у вас глаз наметан.

— Значит, проект составлен не вами?

— Нет, я, к сожалению, не достоин этой чести. Проект сделан светилом архитектуры, тайным советником и так далее. Я только руковожу стройкой, но нельзя сказать, чтобы работа шла быстро, мы строим ратушу уже второй год. У нас все должно совершаться с толком и расстановкой. Сначала документы должны пройти бесчисленное количество инстанций, затем полдюжины писарей испишут себе в кровь пальцы. Каждый кирпич должен быть записан в смету, каждый рабочий подробно проинструктирован. Когда же, наконец, работа начата, то оказывается, что не хватает денег и надо их еще накопить. А тут еще вечные пересуды, сплетни, дрязги, от которых не избавишься, хоть из кожи вылезь!

— Почему же вы не вылезаете из кожи? — американец, очевидно, не понял последней фразы Зигварта.

— Потому что это пренеприятная процедура! Вы, верно, еще ни разу не пробовали этим заниматься.

— Нет, но мне хотелось бы знать, почему вы продолжаете здесь работать? Ведь прежде вы жили в Берлине?

Зигварт удивился, что американец знал об этом, и ответил уклончиво:

— Да, прежде, но уже год, как я оттуда уехал.

— А почему вы уехали?

— Это мое личное дело и никого, кроме меня, не касается.

В его голосе звучали нетерпение и раздражение, но американец, глядя своими проницательными серыми глазами на архитектора, спокойно проговорил:

— Я хочу это знать.

— А я не хочу вам отвечать! Да и чему я обязан честью вашего посещения? Мы ведь совершенно незнакомы друг с другом. Смею спросить, что именно привело вас ко мне?

Американец указал на открытый шкаф, из которого выглядывали папки с чертежами.

— Это, вероятно, ваши проекты? Мне было бы интересно познакомиться с ними.

Зигварт был так поражен этим заявлением, что в первую минуту не нашелся, что ответить, потом насмешливо улыбнулся.

— Очень сожалею, но я не показываю своих чертежей первому встречному, всяким посторонним людям. Я стал осторожнее с тех пор, как меня научил этому горький опыт. Да и что вам за дело до моих чертежей и планов? Не собираетесь ли вы поселиться в Эберсгофене и построить себе виллу?

— Нет, я в Европе только проездом. Нам, американцам, это не подходит, здесь, среди мелкой будничной суеты, не подходящее место для больших замыслов. Мы далеко опередили вашу маленькую Германию, очень далеко.

— Что? — воскликнул в сильнейшем раздражении Зигварт. — Нечего издеваться над Германией! В своем доме я этого не позволю. Всякий, кто посмеет сказать хоть слово против Германии, пусть убирается к черту!

— Мистер Зигварт, вы становитесь грубы, — спокойно перебил его Вильям.

— Очень рад, что вы это наконец заметили, — Зигварт с гневом вскочил со стула, ожидая сильного отпора со стороны гостя, но тот продолжал спокойно смотреть на него своими проницательными, холодными, испытующими глазами, а потом встал и сказал с невозмутимым спокойствием:

— Вы удивительный человек, мистер Зигварт, вы заинтересовали меня, и я еще вернусь.

С этими словами он взял со стола свою шляпу и с тем же невозмутимым видом направился к двери.

Глава 5

Замок Равенсберг и принадлежавшие ему поместья с большими лесными угодьями находились всего в часе езды от Эберсгофена. Прежде всего эти земли принадлежали графскому роду, многочисленному и богатому, но теперь почти угасшему и совершенно обедневшему. Небрежное ведение хозяйства, расточительность, привычка жить на широкую ногу, когда средства уже не позволяли этого, мало-помалу поглотили крупное состояние. Теперешний хозяин Равенсберга получил от своего отца уже сильно обремененное долгами имение и так «постарался», что окончательно разорил его.