Рассказы - Алексей Толкачев

Пока в чувства ее приводил, тут и комендантские подоспели. Подхватили монстра, понесли куда-то. Вокруг уж тоже давно не грохочет, ни одного разбойных дел мастера боле нигде не видать. Как мне потом в комендатуре объяснили: прыгнули обратно в свое измерение. И этот, Татьяною поверженный, с ними же унесся. Не держатся они долго в нашем мире, уносит их обратно к себе некая природная сила.

Так вот, Гриша, внес и я лепту малую в борьбу с врагом сим. Имею на счету одного поверженного, не во смех тебе будь сказано. Сознаю, ты-то, небось, читаешь сейчас сии переживания однокашника своего, зайца тылового, да посмеиваешься! У тебя-то там уж, поди, таковых врагов поверженных не одна дюжина насчитывается?

Но, однако ж, Гриша, чем объяснить такое противника моего поведение? Для какой причины он со мною, мнимою шпагою вооруженным, фехтовать начал? Вот чего постичь не могу! Сперва я к той мысли склонялся, что просто издевался он надо мною, решил шутку сшутить, помучить пред кончиною, подобно тому, как кот с мышью играет.

Ныне же иное мне усматривается… Не умею толком объяснить почему, да только кажется мне, что не издевался он. А более похоже на то, как если бы он мои эскапады за танец принял. И стал подражать ему. Может у них там, в их мире — понятие такое имеется: ежели, скажем, противник танцевать стал, то это он перемирие предлагает и должно сходственным же танцем ответить, что перемирие принимается… А тут мы его булыжником употчевали!

Словом, мнится, что мое дурачество отчаянное сподвигло нелюдя на исполнение некоего неведомого ритуала и лишь благодаря совокупности сих несуразностей двух мы с Татьяною живы и остались.

Ты же, брат Григорий, постиг уж, поди, всю их зерцалоликую психологию! До чего же жаль, что не могу с тобой перемолвиться никоим образом. Уж ты б мне разъяснил, к чему причесть таковое поведение монстра, против всякой человеческой логики погрешающее…

Поеду теперь к Татьяне.

Федор.

36 октября.

Федор.

Здравствуй, Гриша!

Новостей у меня нынче две: добрая да дурная.

Дурная такова: профессор наш Иван Карлович арестован. Говорил же я: не доведут до добра крамольные речи! И тебе даже писал о том, помнишь ли? Так вот же вам, пожалуйста! Но вопрос: кто донес?! Убежден, Иван Карлович при ком попало рацей крамольных не разводил, только при своих любимейших выучениках. Так кто ж из наших подлецом оказался, сдвоедушничал да написал на него в комендатуру? Представить не могу, ум мешается!

Добрая новость: сделал Татьяне предложение, и она ответила согласием. Свадьба на апрель назначена. Всею душой льщусь, чтоб война к тому времени окончилась и воротился бы ты в Ярослав да был бы шафером на нашей свадьбе! Не сомневаюсь, выбор мой ты одобрил бы, я ведь помню, что ты об Татьяне всегда отзывался как о девице весьма достойной. Только чур за моей спиною не флиртовать! А то могу я себе вообразить вашего брата — героя войны! Смотри же, я ревнив! Не ровен час — вызову на поединок на мнимых шпагах! (Шучу, конечно. Что тебе ныне Татьяна! Ты уж, поди, и вовсе забыл, кто это такая. Ты ж теперь, как воротишься с войны героем, так лучшие невесты города — все твои будут!)

С тем позволь на сей раз и проститься, на днях напишу подробнее, а ныне малым временем располагаю, к пяти часам должен быть у Татьяны, а уж четверть пятого на часах. Сейчас по дороге сие письмо в комендатуру завезу — и к ней!

Сподручней было б не в комендатуру (крюк изрядный), а на почту (та от Татьяниного дома недалече), да ведь комендантские обещали, что чрез них письма тебя скорей достигают!

Твой Федор.

29 октября.

Григорий.

Возвращен из лазарета в казарму.

Бывал в ином измерении, воевал противника. Едва не погиб.

К центру трансдиректировки добирались дирижаблем дня четыре. (Полагаю, в сторону юга, так как там, куда нас доставили, приметно теплее было, нежели чем здесь). Объект не из ряда обыкновенных, сверхсекретный. Всю дорогу в гондоле дирижабля иллюминаторы закрыты были наглухо. Во время посадок никуда не выпускали.

Наконец, приземлились в последний раз. Тут же зашел в гондолу офицер. Сделал наставления, касающиеся до технической стороны нашей миссии. Прежде всего уведомил, что пред трансдиректировкою в измерение противника нас нарядят в специальные скафандры, без коих человек в том мире находиться не может. А кроме того, в том измерении, оказывается, световой спектр таков, что человеческое око к нему не восприимчиво, так что без специального оптического вооружения ничего не узришь. Посему шлемы скафандров снабжены системою тепловидения. Противники наши — они тоже теплокровные и, стало быть, излучают вкруг себя тепловую ауру. Так вот, наша система тепловидения это тепло воспринимает и выводит на лицевую стенку шлема приблизительное изображение силуэтов живой силы врага. А для того, чтобы мы в своих шлемах противников от своих товарищей отличить могли, оболочка наших скафандров спектр нашей собственной тепловой ауры смещает по цвету. И получается, что в наших шлемах мы друг для друга выглядим бледно-оранжевыми, противники же нам ярко-красными видеться будут. Это касательно теплокровных существ. В рассуждении же всего прочего: деревья, строения, земля, дороги и остальное — наши оптические системы это тоже приблизительно показывают, хоть и скверно, смутно. Чем холодней материя, тем хуже будет ее видно. Однако ж, по крайности, чтобы по местности перемещаться да знать, в кого палить — достанет видимости. Будет и из чего палить — выдадут нам огнестрельное оружие. Вылазка наша будет неожиданной, посему ответное применение огнестрельного оружия со стороны противника — сверх всякого вероятия, но можно опасаться оружия колющего, рубящего, режущего. Сие оружие для нас особенно опасно, ибо изготовлено из металла, материи вечно холодной. Посему и зовется: холодное оружие. Холодное — стало быть, для наших систем тепловидения — практически неразличимое.

После сей лекции завязали нам всем глаза, вывели, усадили в экипаж. Ехали не долго, приехали на берег какого-то водоема, там погрузились на лодки. Поплыли. Все с завязанными глазами. Причалили, высадились, зашли в какое-то помещение.

— Сие, — говорят, — камера трансдиректора.

Там стали на нас скафандры надевать. Глаза по-прежнему завязаны, потому как скафандры — предмет сугубой секретности, видеть его не положено. Ну а как в скафандр облачили — поставили лицом к стенке, повязку с глаз сдернули и тут же шлем на голову! И вновь пред глазами тьма, никакой видимости.

Сунули в руки штуцер огнестрельный, командуют:

— Приготовиться к трансдиректировке!

А как к ней готовиться? Стою, жду пояснений, собираюсь с духом, курок штуцера нащупываю.

Вдруг объявляют:

— Трансдиректировка окончена! Мы прибыли в измерение противника!

Изложили диспозицию: выходим сейчас из камеры, растягиваемся цепью и поднимаемся вверх по склону. Наверху предполагается присутствие живой силы. Как увидим силуэты теплокровных, так целимся, стреляем, поражаем противника и возвращаемся в камеру для обратной трансдиректировки.

Командуют:

— Нажать кнопки под левым коленом!

Нажимаем — появляется видимость в шлемах! Глядим друг на друга — видны человеческие силуэты, как и сказывали: размытые, бледно-оранжевого цвета.

— В атаку!

Вышли мы, и как приказано было — растянувшись цепочкой, двинулись вверх по склону. А как поднялись, то и впрямь наткнулись на обитателей местных. Порядком их там было. Тут иные из нашей группы уж палить начали. А я гляжу: прямо предо мною два ярко-красных силуэта. Ярко-красные — стало быть, супостаты зерцалоликие! Поднял свой штуцер, хочу в них пальнуть. Один, вроде как, бежать пустился, а другой — шагнул ко мне и будто позу фехтовальную принял. И верно, фехтовальную: выпады пустился делать в мою сторону. Вот оно, холодное оружие, о коем предупреждали! И в самом деле, не видно его совершенно в лапе супостата! Уж нажал было на курок, и тут вдруг мысль шальная: «А не попытать ли счастия жизнь себе хорошую наладить? Вот бы мне при посредстве сего холодного оружия раненным заделаться! И то — чем рискую? Фехтую я недурно, небось, уж не хуже этого монстра ярко-красного. От смертельных ударов, бог даст, отобьюсь, а в нужный момент — подставлюсь. А как получу боевое ранение, после и пристрелю монстра подлого!» Беру штуцер правою рукою за древко, дабы им удары парировать. Только никак не удается нам оружие скрестить. Почему так — не постигаю. Прыгаем друг супротив друга, оружием машем, а контакту нет. Я-то, положим, шпаги его не вижу, ну а он? А он видать, в скрещении оружия резону не находит, избегает оного. Выбирает позицию, чтоб по телу удар нанести. «Ладно, — думаю, — Будет тебе и тело!» И начинаю левой рукой под его шпагу подставляться. Уж приготовился боль терпеть… А контакту, против всякого чаяния, все нет! Что за чудеса?!