Алтайский Декамерон - Алексей Анатольевич Миронов

Дза Пинац. Еще Она очень любила английскую народную песню “Gerl” в исполнении Вокально – Инструментального Ансамбля «The Beatles».

Сбросив оцепенение, она потихоньку выскользнула из под похрапывающего и пованивающего перегаром и табаком тела пожилого самца… и к своему удивлению обнаружила, что ее коричневые рейтузы валяются на полу, а сама она, в колготках, с задранной наверх юбкой, напоминает провинившуюся школьницу, подготовленную для наказания розгами за невыполненное задание… Это ее развеселило, она одернула юбку, и, чуть не поскользнувшись на луже, исторгнутой мэтром, очевидно после долгого воздержания, стала быстро натягивать рейтузы.

Бежать! – она окинула взглядом мастерскую…. недопитую бутылку коньяка, треснутое блюдце с оставшимися дольками лимона, пепельницу, ощетинившуюся окурками, неприличное храпящее «нечто в кальсонах» с желтоватыми от мочи пятнами… Ее передернуло от омерзения и, быстро накинув пальто с капюшоном, она, отодвинув кованый засов с трудом поддавшийся двери, стала быстро подниматься вверх по ступенькам в полумраке, ориентируясь лишь на светлое пятно дверного проема –мастерская находилась в подвале сталинского дома.

Ей пришлось повернуться спиной к ветру, предварительно заглотнув немалую порцию морозного коктейля. «Освежает и по-хорошему молодит!» – процитировала она всплывшую непонятно откуда фразу.

Скорее домой… «Я в синий троллейбус сажусь на ходу, в последний, случайный…» Без Окуджавы никуда… купленный недавно большой диск мэтра бардовской песни согревал израненную душу.

Кондрат

Смерть стоит того что бы жить,

А любовь стоит того что бы ждать.

Виктор Цой

Позвонил армейский брат Серж:

– Кондрат умер, в среду похороны. Встречаемся на Тульской. Центр зала, девять тридцать…

Петька Кондрашев имел абсолютно девичью внешность, упакованную в небрежно сидящую армейскую форму образца 70-х годов. Небольшого роста, сухощавый, очень подвижный, нагловатый, с бритой головой, он выделялся среди курсантов учебного центра ракетных войск стратегического назначения города Котовска. На лице его сияли огромные серо-голубые глаза, обрамленные невероятно длинными пушистыми ресницами. Этот образ дополняли чувственные припухшие губы.

В курилке с сигаретой в зубах он напоминал подгулявшую школьницу на выпускном, дорвавшуюся до спиртного и сигарет и почувствовавшую себя обалденно взрослой.

При такой-то внешности, да в женском парике, можно смело идти на панель: отбоя от клиентов не будет! Так я шутил мысленно, глядя на Петьку.

Вспоминается мне единственная кукла из детства. Мама купила ее для сестры Елены. Нет, вру. На маминой работе разыгрывали новогодние подарки для детей. Мама выиграла. И получила целлулоидного малыша, абсолютно лысого, с голубыми глазами и длинными ресницами. Когда малыша наклоняли, он издавал утробный звук, напоминающий то ли мяуканье кошки, то ли блеяние барашка. Звали его Андрюшкой. Игрушечного малыша все очень любили, вырывали друг у дружки и наклоняли, желая услышать знакомый утробный звук.

Итак, Кондрат. Петр был неисправимым нарушителем армейской дисциплины и распорядка. Мог запросто пронести в казарму бутылку водки, несмотря на тщательный шмон на КПП при въезде на территорию части.

Да, именно на въезде. Оттуда целые отделения курсантов-ракетчиков отправлялись на тентованных военных грузовиках на предприятия Котовска. Их слали на овощные и продовольственные склады, на мебельную фабрику, на строительство дач, гаражей для офицерского состава.

Естественно, солдаты не находились постоянно под офицерским контролем. Улучив момент, когда офицер отлучался на обед или по естественной надобности, солдатский гонец летел в ближайший магазин.

Для 70-х годов Советского Союза это была вполне обычная практика.

В октябре – начале ноября на полях нашей бескрайней Родины солдаты в бушлатах и ушанках, увязающие по колено в дурно пахнущей жиже, напоминающей человеческие экскременты, ковырялись лопатами в кучах замерзшей гнилой картошки, стремясь добыть «живой» картофель для армейского пропитания.

К обеду вырисовывалась следующая картина: рядом с развороченными кучами гнилья стояли ровными рядами свеженькие джутовые мешки, смахивающие на новобранцев, выстроенных на плацу. Мешки были наполнены картофельными «алмазами», которые, как гласит пословица, необходимо добывать в «навозной куче». Неподалеку, ежась от пронизывающего холодного ветра со снегом, располагались группки «алмазодобытчиков». Солдаты нервно курили в рукава бушлата и травили матерные анекдоты, прерываемые вспышками истерического хохота.

Отделение, где служил Кондрат, часто посылали на мебельную фабрику, в отделочный цех. Дээспэшные листы, шпонированные темными орехом, там покрывались полиэфирным лаком. Запах стоял жуткий. Работать приходилось в респираторах. Естественно, офицер долго находиться в лакокрасочном цеху не может: ему ведь хочется сберечь свои легкие и глаза от вредного воздействия полиэфира. Ну а солдат находится там, куда Родина пошлет.

Запыхавшийся гонец (а это и был Кондрат) с бутылками эликсира пробирался на фабрику с задней проходной. Она, как правило, не охранялась. Офицер, вернувшись в цех и пересчитав курсантов, убеждался, что все подопечные на месте, и с облегчением шел «на покурить» к начальнику цеха.

Обо всем этом я вспоминал в разговоре с армейским братом Сержем, когда мы шли от станции метро «Тульская» до Холодильного проезда. Там располагался больничный морг.

В помещении, где проходило прощание, толпились родственники и друзья. Сладковато, удушливо пахло формалином. Этот запах не перебивал ни цветочный, ни табачный дух. Гудели приглушенно голоса. Кто-то раздавал свечки. Рядом с гробом священник, одетый в позолоченную фелонь, готовился к обряду отпевания: укладывал псалтырь на подставку и потряхивал кадилом, откуда потянулся душистый дымок…

Покойный лежал в гробу в черном костюме, купленном, наверное, еще в советское время, в белой рубашке. На рубашке вытянулся темный галстук с рубиновой диагональю. Смуглая кожа с желтоватым оттенком обтягивала абсолютно лысый череп, лишь отдаленно напоминавший светлый образ армейского товарища.

Петр лежал с закрытыми глазами. Улыбка, похожая на гримасу, застыла на его лице после инсульта. Что он понял в последнюю минуту? Может, вспомнил что-то очень приятное из жизни? А потом, успев улыбнуться, умер, прикрыв глаза огромными девичьими ресницами.

Сорок лет, подумал я. Вот сколько времени прошло с последней нашей встречи!

Священник, молодой выпускник духовной семинарии, долго читал главы из «Апостола» и евангелий, соответствовавшие моменту. Размеренное чтение изрядно утомило публику, неумело осенявшую себя троеперстием, путавшую католический вариант с православным и повторявшую «Аминь».

Обряд отпевания закончился. Предстояло попрощаться с покойным.

Уложив букет пурпурных роз в ноги покойного, поверх покрывала, я в последний раз взглянул на Кондрата. Ресницы его будто бы дрогнули, а в щелочках глаз заиграли искорки. «Ну что, поцелуешь меня в губы, как тогда?» И губы словно искривила гримаса улыбки.

«Тогда» – это далеким летом. Я вернулся из очередного отпуска из белокаменной, где по поручению замполита части добывал рулоны меди и латуни, необходимые для изготовления сувениров московскому начальству. В окружении сослуживцев, не жалея красок, я описывал свои амурные похождения. И тут я поймал Петин взгляд: так