Из Ниццы с любовью - Елена Валентиновна Топильская

хороша, чем вчера: черное трико, черные колготки, а поверх невесомая туника цвета взбесившейся фуксин (подозреваю, что этот образ она слизала с героини Мерил Стрип из «Смерть ей к лицу»), черные шлепанцы-мьюлы на каблуках. И оранжевая повязка в волосах. За бодрящий внешний вид ей простили опоздание к завтраку.

— Грабят, — охотно подтвердила она, усаживаясь. — Чаще, конечно, не взламывают, а газу напускают через жалюзи. Люди уснут, а грабители чистят дом. Как вы спали?

— Кровать скрипит, — простодушно пожаловался Лешка, но жена на него шикнула. Она впечатлилась тем, что рассказала Регина, и жаждала подробностей:

— Какой кошмар! А если они с газом переборщат? И мы умрем?

— Не исключено. Будем похоронены рядом с Метерлинком и Стравинским, — хмыкнул мой муж.

— Да ладно вам, — снова встрял Горчаков, стуча ложкой по пустой тарелке. Жена его тут же забыла про смертельную угрозу, подхватилась и понеслась к плите, за добавкой. — Говорю вам, тут нету преступности. Посмотрите, оградки вокруг символические. Машины народ бросает даже незакрытые, вчера сам видел. Жалюзи пальцем можно отковырнуть. Если бы тут пошаливали, жители бы срочно приняли меры.

Я опять чуть было не вякнула про объявление, виденное мной в аэропорту, про исчезнувшую девочку, но прикусила язык. Зачем портить отдых? Вместо этого я всего лишь заметила, что нет на земле точки, свободной от преступности, уж Горчаков-то это знает не хуже меня. Но Горчаков отмахнулся:

— Фигня. Другое дело, что эта точка — не в нашем районе, где мы с тобой следаками горбатимся…

— Да уж, не в нашем…

— Но уж здесь, поверь старому разведчику, тишь да гладь. Носом чую. И опираюсь на достоверную информацию изнутри. Помнишь, к нам из Генеральной мужик приезжал, который расследовал убийство царской семьи? Он рассказывал, что кого-то там в Монако допрашивал. Так вот, там начальник полиции годами цветочки поливает на своей клумбе, поскольку последнее убийство там имело место в сороковом году, и то эмигранты какие-то в казино передрались, даже не местные жители.

— Русские, наверное, — вставила Ленка, и Горчаков согласно кивнул. Конечно, русские, кто ж еще…

— При чем тут убийство? Мы не про убийства говорим, — сказала я Горчакову. — Убийств, может, тут не бывает, а вот кражи, грабежи и разбои…

— Да ладно… Там, где кражи, грабежи и разбои, народ принимает меры: колючую проволоку на заборы накручивает, собак там заводит — не этих насекомых с тонкими ножками, а волкодавов. Так что расслабьтесь. Нет здесь никакой преступности.

— А… — начала и снова, намереваясь все-таки доказать, что нет на земле точки, свободной от преступности. Ну вот просто ни квадратного сантиметра, на котором никогда не совершалось никаких злонамеренных деяний. Но Горчаков меня перебил. Все-таки он знал меня как свои пять пальцев.

— Ты опять насчет того, что…

Но и я тоже знала его как облупленного.

— Да, раз виктимность — врожденное свойство человека…

— Да-а? И с чего это ты взяла?! Виктимность человек приобретает, когда становится социальной личностью.

— Ой-ой-ой! А почему же тогда новорожденных младенцев убивают? Пока они еще не стали социальной личностью? И никому ничего плохого не сделали?

— Они, может, и не сделали, а факт их рождения сделал! Наследство там ушло налево, или мамочке такой киндер-сюрприз ни к чему.

— Неважно. Все люди на земле способны при определенных обстоятельствах стать жертвой преступления. А если где-то есть потенциальная жертва, значит, там же есть и будущий преступник…

— Может, хватит? — поднял бровь доктор Стеценко, для виду листавший журнальчик, который завалялся в багаже у Регины, но на самом деле чутко прислушивавшийся к нашей с Лешкой перебранке.

— Правда, Машка, хватит, — сдался Горчаков. — Знаешь, почему тут нет преступности? Потому что в нашем районе ее через край. Как в анекдоте: если у тебя нет девушки, значит, у кого-то их две.

— Что будем делать? — томно спросила Регина, откинувшись во всей своей красе на диванчике у камина и убедившись, что мы с Горчаковым закончили бесплодную дискуссию и готовы полноценно общаться с ней.

Принять участие в уборке со стола и загрузке посудомоечной машины ей в голову не пришло. Да и я, если честно, особо не рвалась к плите и корыту, и с непринужденным видом устроилась напротив. Безответная Лена Горчакова деловито собрала грязную посуду, в три секунды навела порядок и присела к нам.

— Может, в Канны съездим? Мы же хотели арендовать машину…

Ого, подумала я. Лена пустилась во все тяжкие, забыв об экономии. Вот так все и начинается, засасывает красивая жизнь. Потом начнет грызть Горчакова, чтобы уходил из следствия к чертовой бабушке, искал приличную зарплату… В принципе, и так-то грызет, но деликатно, апеллируя к его же собственному благу, а тут начнет с удвоенной силой, намекая на семейные ценности.

При слове «машина» подхватились все. Мужики через пять минут уже в полной готовности переминались возле мраморного купидончика, и даже Регине понадобилось рекордно малое количество времени для подготовки своего триумфального явления.

Но вот она явилась, и все хором заученно ахнули: пышная юбка цвета состаренного золота чуть прикрывала колени, из треугольного выреза розового кашемирового кардигана соблазнительно выглядывал безупречный бюст, в ложбинку которого золотым ручейком стекала тонкая цепочка какого-то необыкновенного плетения. Бледно-розовые лакированные туфли на невероятном каблуке, сумка всемирно известной марки, большие солнечные очки в стиле Джеки Кеннеди. Честное слово, будь я арабским шейхом, без раздумий умыкнула бы Регину с набережной Променад дез Англе прямиком в свой сераль, чтобы не пропадала втуне такая красота.

Налюбовавшись на нашу королеву, мы выдвинулись в Ниццу. Горчаков демонстративно запер все двери по очереди, показал Регине ключ и торжественно спрятал его в нагрудный карман куртки.

Покинув виллу, мы дружной группкой потянулись вниз с холма Монт-Борон. Регина на своих нереальных каблучищах выступала, будто прима-балерина по сцене Большого театра, и я пожалела, что в партере отсутствуют шейхи и прочие представители мирового олигархата.

Я, правда, тоже была на каблуках, но двигалась далеко не с такой элегантностью, вертела головой, спотыкалась, и пару раз Сашка еле успевал меня подхватить, иначе бы я по-детски расквасила себе нос на камнях, освященных великими именами.

Споткнувшись в очередной раз, я подняла голову и обалдела:

— Ой, вилла Стравинского! Здесь Стравинский жил?

Прямо рядом с нашей «Драценой»?! Ничего себе!

Мой просвещенный муж тут же привел подходящий фрагмент биографии великого композитора, и даже вспомнил, что самое известное изображение Стравинского, фигурирующее на мемориальной табличке виллы, сделано не кем-нибудь, а Пабло Пикассо. Невероятно было представлять себе, что такие люди ходили вот по этой самой улочке и могли споткнуться о тот же камень,